Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

Киберпространство, первый уровень

Повесть «Принц Госплана» открывает в творчестве Виктора Пелевина тему компьютерных технологий и последствий взаимодействия человека и машины. Повесть описывает рабочий день из жизни Саши, сотрудника государственной организации Госснаб в позднесоветскую эпоху. Сидя за компьютером, Саша поглощен любимой игрой, Prince of Persia. Хотя он всего лишь один из младших сотрудников, в виртуальной реальности он выступает в роли доблестного принца, который должен преодолеть множество трудных препятствий по мере прохождения уровней с первого по двенадцатый, чтобы добраться до принцессы.

Пелевин намеренно размывает границы между повседневной и виртуальной реальностью, поднимая вопрос о природе «реального»210. Элементы компьютерных игр проникают в повседневность и наоборот. Для Саши и его коллег, играющих в компьютерные игры на рабочем месте, московская жизнь конца 1980-х годов почти неотличима от виртуальной реальности211. Один модус мышления накладывает отпечаток на другой, и геймер проецирует привычные установки на бытовые реалии212. Двигаясь от Госснаба к Госплану, Саша воспринимает Москву как лабиринт из игры Prince of Persia, причем такой обыденный предмет, как турникет в метро, представляется ему несущей смерть «разрезалкой» из игры. Спускаясь в метро по поручению начальника и вступая на эскалатор, он видит перед собой «разрезалку» из Prince of Persia. Слыша знакомое клацанье, он холодеет от ужаса. Саша поднимает глаза и видит «два стальных листа с острыми зубчатыми краями, которые каждые несколько секунд сшибались с такой силой, что получался звук вроде удара в небольшой колокол»213. Во время той же поездки Саше (которым движет чутье, обострившееся от маниакальной увлеченности игрой) кажется, что «где-то рядом должен быть еще один кувшин, и Саша решил поискать»214.

С онтологической и эпистемологической точки зрения киберпространство олицетворяет солипсизм – неизменно волнующую Пелевина проблему. Как сказано в «Принце Госплана», «никакого „самого дела“ на самом деле нет»215. «Разрезалка» существует только в сознании Саши. Другие пассажиры спокойно проезжают сквозь нее, но для Саши она «была настолько реальна, насколько что-нибудь вообще бывает реальным: через всю его спину шел длинный уродливый шрам, а ведь в тот раз разрезалка его только чуть-чуть задела»216. Препятствие настолько реально (или нереально), насколько предстает таковым в субъективном восприятии. Поэтому, когда командировочный из Пензы, сидящий в одном кабинете с Сашей, «взрывается» в огненном вихре в игре Starglider, Саша инстинктивно пятится, но вскоре понимает, что с ним ничего случиться не может. В конце концов, это не его игра.

По сравнению с изображением виртуальной реальности в зрелом творчестве Пелевина, в повести виртуальное пространство выглядит относительно безобидным. Тем не менее в «Принце Госплана» уже угадываются, пусть и в сжатой форме, мрачные прогнозы писателя относительно воздействия создаваемой компьютером реальности на людей. Хотя компьютерные игры и дают Саше и его коллегам, мелким служащим в Москве эпохи перестройки, отвлечься от бесцветного существования, привычка к ним порождает своего рода упрощенный бихевиоризм, выходящий и за пределы игры. Игры поощряют правильную реакцию на стимулы, вырабатывая рефлексы, сводящие к минимуму интеллектуальную деятельность. Даже вне игры Саша реагирует на стимулы жестко запрограммированным образом, так что доходит до абсурда: кувшин надо схватить, на стену прыгнуть, за камень потянуть. Он ведет себя как машина (или, рассуждая в категориях бихевиоризма, как крыса) – его действия превращаются в предсказуемые автоматические реакции217.

Взаимодействие человека и компьютера не только способствует механизации поведения – личность человека сливается с игрой, растворяясь в ней. В какой-то момент Саша спрашивает Петю Итакина, что происходит с игроками – куда деваются те, кто управляет принцем (в игре Prince of Persia)? Итакин, в свою очередь, задает Саше вопрос: кто бился головой о стену и прыгал вверх-вниз на двенадцатом уровне – он или принц? Сначала Саша без колебаний отвечает: «Конечно принц. Я и прыгать-то так не умею». Но когда Итакин переходит к следующему вопросу: «А где в это время был ты?» – Саша, запнувшись, умолкает218. Пока Саша играет, его личность сливается с симулякрами на экране, которые и управляют ею.

К тому времени, как Саша/принц достигает последнего уровня игры, читатель понимает, что относительно безобидные иллюзии Prince of Persia – откровенная ложь. Принцесса, до которой Саша доходит на двенадцатом уровне, сделана, как выясняется, из хлама: голова – высохшая тыква, глаза и рот приклеены, руки и ноги из картона. Когда Саша / его аватар, взбешенный обманом, пинает ее, принцесса просто рассыпается – остается только куча мусора. Виртуальное пространство Prince of Persia оказывается насквозь фальшивым.

Казалось бы, раз «никакого „самого дела“ на самом деле нет», вопрос о правде и лжи теряет смысл – но в действительности он важен. Как отмечали критики, в постсоветских нарративах на первый план выходит эпистемологическая неустойчивость, колебание между сменяющими друг друга реальностями. Александр Генис, в частности, писал:

Для авторов постсоветской культуры окружающий мир – это череда искусственных конструкций, где мы обречены вечно блуждать в напрасных поисках «сырой», изначальной действительности. Все эти миры не являются истинными, но и ложными их назвать нельзя, во всяком случае до тех пор, пока кто-нибудь в них верит219.

Однако, хотя Пелевин, верный духу постмодернизма, и ставит под вопрос саму «подлинность» и отвергает традиционную иерархию реального и нереального, в его произведениях мы видим не произвольный набор альтернативных реальностей, а параллельные миры, среди которых есть более благоприятные для жизни духа, а есть менее. Все они симулякры, но некоторые симулякры пошлее других и больше похожи на тюрьму.

«Принц Госплана» поднимает важную для Пелевина проблему – проблему несвободы, или, если говорить на компьютерном лексиконе, которым испещрен весь текст, «управляющего пользователя»:

Понимаешь, – сказал Петя, – если фигурка давно работает в Госснабе, она почему-то решает, что это она глядит в монитор, хотя она всего лишь бежит по его экрану. Да и вообще, если б нарисованная фигурка могла на что-то поглядеть, первым делом она бы заметила того, кто смотрит на нее220.

Саше кажется, что он контролирует принца в игре, но что если, как намекает повесть, он и другие люди – сами всего лишь марионетки, которыми управляют темные силы принуждения?

В рассказе «Акико» описан не просто фальшивый, а явно враждебный виртуальный мир: на первом плане здесь проблема контроля над людьми, источник которого находится по ту сторону экрана. В рассказе анонимный пользователь порносайта вступает в диалог с виртуальной проституткой Акико. Грациозная Акико стилизована под гейшу, а интерфейс сайта представляет собой точную копию японского публичного дома с экзотическим убранством. Хотя пользователь пытается скрыть личность под ничего не говорящим логином ЙЦУКЕН (первые шесть букв на русской клавиатуре), Акико – то есть разработчики/владельцы сайта – быстро вычисляет его по IP-адресу и данным банковской карты. Получая доступ к ценной информации о своем виртуальном любовнике, Акико открыто проявляет агрессию и манипулирует им. Она тянет из него деньги, требуя заплатить за дополнительные функции порносайта, и угрожает унизительным разоблачением его сексуальных наклонностей, если он не согласится на ее требования: «Ты думаешь, мы тут не понимаем, какой ты ЙЦУКЕН? IP адрес 211.56.67.4, Mastercard 5101 2486 0000 4051. Думаешь, не выясним?»221.

Из рассказа вытекает, что интернет, инструмент информации и коммуникации, оказывается инструментом порнографии и рекламы, равно как и мощным орудием надзора и контроля. Хозяева этого сегмента киберпространства следят за пользователями порносайта, как за персонажами Оруэлла (только посредством мониторов, а не телеэкранов). Ближе к финалу речь Акико все больше напоминает отрывистые реплики, какие следователь НКВД в сталинскую эпоху мог бросать арестованному во время допроса. Один раз Акико даже прямо упоминает «пятое главное управление», то есть «пятое управление КГБ»222. Намек прозрачен. Пользователь теперь в руках владельцев сайта, продолжающих его доить. Первоначальная расстановка сил меняется, и теперь его «обрабатывает» Акико (то есть владельцы сайта): «Убого ему… Чего, обосрался? Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Все понял, говно?»223 Оказавшись в западне, пользователь вынужден беспрерывно щелкать мышью, чтобы Акико «стонала», иначе он потеряет деньги. Крысиная (мышиная) возня продолжается.