Ланиакея

Глава 8

— Сегодня у нас сложная практика, — сказал Владимир Васильевич на пятничных сенсорных воздействиях, и мы устало переглянулись и вздохнули. У нас вообще бывают легкие практики? Последняя была, кажется, никогда. — Сегодня вы все поработаете с эмпатией и без страховки... и я прошу всех вас собраться, потому что тема более чем серьезная.

При этих словах он посмотрел на меня и Вадима. Мы оба синхронно сжали губы и кивнули.

Конечно же, Владимир Васильевич не просто так вдруг завел речь о собранности и «серьезе», ведь собранными и серьезными надлежало нам быть всегда. Был вторник, следующий после возвращения Дениса день, и утренняя практика по КВ уже успела пройти у меня отвратительно. Я не смогла ответить внятно на самый простой вопрос по теории, выдала рассеивание вместо поглощения и приняла в себя электрический разряд — что отнюдь не улучшило ни настроение, ни общие результаты.

Эта была последняя в этом году практика по кинетическим воздействиям — и Левин был более чем недоволен и Вадимом, и мной. Я тоже была недовольна собой и зла, потому что на практике по СВ, которая и должна была вот-вот начаться, присутствовал Денис, и Владимир Васильевич на обеденном перерыве наверняка просветил его насчет Фаины Голуб, которая к концу года на пару с Мартыновым вдруг стала мямлить и путаться в паттернах.

Но мне едва ли было до занятий.

После вчерашнего, когда вся перспектива невзаимного импринтинга предстала перед нами во всей красе, я и Кристи вернулись домой одинаково разбитыми. Мы не знали, что делать. Мы не представляли, как быть дальше, и четко понимали только одно: избавление от запечатления — не выход, а значит, нам обеим придется справляться с ним своими собственными силами.

И пока ни я, ни она не представляли себе в полной мере, как.

— Поскольку эмпатия — способность достаточно часто встречающаяся, чаще всего вам придется работать именно с ней, — продолжал Владимир Васильевич, и я заставила себя отвести взгляд от своих ледяных от фантомных болей рук и вернуться в реальность.

Денис, занявший одно из преподавательских кресел сбоку, наблюдал за мной. Я чувствовала это, да он даже и не скрывался: так и прожигал меня взглядом, будто и в самом деле вознамерился прочитать мои мысли.

Возвращаться в реальность следовало постоянно.

— ...Сегодня мы снова поработаем только с пятой категорией, но это будут воздействия более разрушительные, чем те, с которыми вы работали раньше. Воздействия высшего порядка. Нестор.

— Вина, — отозвался тот, и отец кивнул. — Невзаимное запечатление на глубоком уровне. Ярость. Ужас. Горе.

— Только ли отрицательные эмоции могут оказывать негативное влияние на психопрактика? Олеся.

— Нет, — мотнула головой Маковина. — Положительные тоже: эйфория, маниакальное возбуждение, сексуальное влечение...

— Хорошо, начнем с универсалов, — сказал Владимир Васильевич, окончив опрос. — Фаина и Нестор, пожалуйста, займите места. Юра, — неожиданно позвал он, — я попрошу вас сегодня поработать нашим эмпатом.

— Не все же другим в любимчиках ходить, правда, Голуб? — Коротких растянул губы в неприятной улыбке, проходя мимо, и занял свое место в центре площадки с таким апломбом, словно готовился выступать с речью от Белого дома.

За спиной Олеси Вадим закусил губу и приготовился к самой неприятной практике в своей жизни. Я была просто уверена, что сначала Владимир Васильевич хотел избавить от эмпатии его — сначала, до момента, как мы оба начали стремительно глупеть и совершать ошибку за ошибкой. Но теперь Вадиму придется принять все, чем Коротких решит в него засветить. И мне тоже.

— Сенсорное воздействие нельзя увидеть и услышать, — сказал Владимир Васильевич, отходя с остальными в сторону и оставляя нас четверых на площадке. Место сбоку, как обычно, уже заняла хилер. — В ситуации, когда вы работаете без раппорта, то есть в боевых условиях, вы сможете его блокировать, только когда почувствуете. Это значит, что хоть краешком воздействие вас да заденет. Я знаю, что однажды вы уже такое делали. Вспоминайте.

Зачет, который Денис поставил нам совершенно неожиданно. Куча воздействий, которые мы должны были сначала принять, а потом блокировать — только потом, только почувствовав, ощутив на себе эмпатию, боль, иллюзию.

Все посмотрели на него, все поняли, что совершенно зря так возмущались этим как будто бы лишним испытанием, опыт которого сегодня мог нам помочь.

— Юрий, начинайте, когда будете готовы.

И Коротких с улыбкой ударил, едва последнее сказанное Левиным слово растаяло в воздухе.

***

Самое трудное в эмпатии — то, что все эти чувства тебе определенно знакомы. Каждый из нас хоть раз чувствовал сексуальное возбуждение, каждый из нас испытывал счастье, пусть это было даже какой-то забытой детской эмоцией, каждый из нас хоть раз задумывался если не о самоубийстве, как о таковом, а о том, что будет, если... Именно поэтому эмпатии уделялось в обучении антиперцепторов столько времени. Чужие эмоции часто было слишком сложно отделить от своих. Свои эмоции часто были слишком близки к чужим.

Воздействия высшего порядка строились на применении эмоций, которые в обычной жизни человек испытывал редко.

Ужас был первобытной эмоцией, следующей стадией иррационального страха, заставляющей тело и мозг буквально цепенеть в предчувствии смерти.

Эйфория превращала акцептора в счастливый овощ, улыбающийся и пускающий пузыри от блаженства.

Вина раскалывала разум на части, лишая воли к жизни и сил.

Ярость, бесконтрольная и страшная, смешивала своих и чужих и лишала инстинкта самосохранения.

А импринтинг... На импринтинге я и сломалась.

Коротких решил, что положительные эмоции — это слишком легко. Он начал с ужаса, который я блокировала даже прежде, чем осознала, — блокировала отражением, потому что страх и ужас нужно было только отражать, а это значило, что Коротких рухнул бы на пол, сраженный собственной двойной волной, если бы Владимир Васильевич не принял воздействие. Как жаль.

Следующим потоком пришла ярость.

— Шаг ближе оба, — сказал Левин, и я шагнула вперед... правда, не раньше, чем рявкнула «закрой рот!», зацепив эмоцию краем мозга. Маковина захихикала.

— Извините, Владимир Васильевич.

— Все нормально, Фаина, я все понимаю. Шаг ближе.

Я посмотрела на Нестора: он тоже шагнул вперед. Я сделала шаг и поймала следующую волну. Эйфория. Коротких сделал ошибку: после отрицательной эмоции, такой сильной и яркой, нельзя сразу давать положительную, она просто не подействует. Я даже не почувствовала и даже торжествующе улыбнулась, уверенная, что и дальше все пойдет как по маслу.

Следующая эмоция была отрицательной, и она врезалась в меня огненным шаром с ледяной начинкой.

— Стоп! — тут же раздался крик психодиагностика, но было уже поздно, потому что мой мозг уже принял поток.

Мое сердце превратилось в кусок льда и выпало из груди.

Упало на пол.

Разбилось на сотню осколков, оставив внутри меня сверкающую бездну.

— Нет. Нет, пожалуйста.

Но это был не мой голос. Это был голос Нестора: еле слышный шепот, донесшийся до меня откуда-то из-за сотни километров пространства, в котором больше ничего не было.

— Но это же запрещено... — прошептала я, опускаясь на пол и закрывая лицом руками. — Это же запрещено, вы не имеете права. Вы не должны...

— Невзаимный импринтинг запрещено применять на учебных практиках! — раздался эхом голос Левина. — Хилер!

Я улеглась на пол и уткнулась в него лицом. Как во сне я чувствовала чье-то ласковое прикосновение к своей руке: это была подскочившая диагностик, она пыталась поднять меня, но я не хотела подниматься с пола, потому что мне незачем было этого делать.

Незачем дышать.

Незачем думать.

— Я забыл... — сказал Коротких где-то далеко. — Честное слово, я забыл.

— Вы забыли то, о чем я напомнил вам десять минут назад?

Этот голос.

— Фаина. Фаина, сейчас придет хилер, все будет хорошо, — сказала диагностик, гладя меня по плечу. — Сейчас вам помогут.

— Ничего не будет, — сказала я шепотом. — Ничего не поможет.

Золотая змейка с шипением вылетела из темноты, обвиваясь вокруг моей руки, когда вибрация пола сказала мне, что кто-то подходит ближе. Не смейте, не смейте, не трогайте меня.

— Владимир Васильевич, да ладно вам, я же не сделал ничего сверхъестественного, — бормотал Коротких все так же далеко. — Да если бы на моем месте был мортал-эмпат, он, сто процентов, применил бы...

— Юра, вы освобождены от практики, — оборвал его Левин непривычно жестко. — Вы можете идти.

— Вы все еще не сняли воздействие?

Этот голос...

— Денис Николаевич, я не могу ничего сделать, она меня блокирует.

— Голуб...

— Нет! — Нет, нет, нет. — Не трогайте меня! Помогите... Нестору. Помогите ему. Помогите Нестору!

Я спрятала руки в рукава, закрыла ими лицо, чтобы не осталось ни одного участка кожи, к которому можно было бы прикоснуться, и сжалась в комок.

— Вы должны снять антиперцепцию. Уберите воздействие. Уберите же, Голуб.

Этот голос!

— Помогите Нестору!

Я не знаю, сколько я так лежала, пока они беспомощно стояли вокруг меня, но в какой-то момент я поняла, что эмоция становится слабее. Уходит, заползает вглубь, растворяется в темноте, блестящей золотистыми кольцами, оставляя меня один на один с реальностью, которая снова ко мне вернулась.

Мне стало легче дышать, и я отняла руки от лица и заморгала, привыкая к свету и осознавая, где нахожусь и почему. Денис, Владимир Васильевич и хилер сидели прямо на полу подле меня, и на их лицах — даже на лице Дениса — было написано одинаковое выражение.

Я опустила голову. Я не могла смотреть им в глаза.

— Все хорошо... — я кашлянула, оттолкнулась от пола и поднялась, сначала на колени, а потом, не позволив никому из них до себя дотрагиваться и не приняв руку Левина, который попытался мне помочь, встала на ноги. — Я уже пришла в себя. Все нормально.

Господи, они так и будут молчать и жалеть меня?

— Что с Нестором?

— С Нестором все хорошо, — сказал Владимир Васильевич как-то неловко. — Как вы сами, Фаина, сможете продолжить?

Я сказала, что да.

В перерыве Владимир Васильевич попросил меня задержаться на несколько минут и подождать его, но когда я остановилась уже у выхода, в пальто, вдруг странно смутился и сказал, что со мной поговорит Денис. Нестор тоже выглядел странно зажатым и даже не позвал меня с собой в кафе, хотя явно направился туда.

Я проводила его взглядом и повернулась к дожидавшемуся меня Денису, чувствуя, что что-то не так... и прекрасно осознавая, что именно.

— Идем со мной.

Я знала. Я знала, я знала, я знала, я знала.

Рука об руку мы вышли на улицу, в зимний ослепительно яркий день, и он удержал за меня локоть, заставив замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться. Я проследила взглядом за Нестором, перебежавшим дорогу, прищурилась, поймав солнечный зайчик, когда он открыл дверь и вошел в кафе...

— Если Левин — твой импринт, на следующий курс ты можешь написать самоотвод.