Ланиакея

Глава 7

Время до возвращения Дениса одновременно бежало и стояло на месте. Я чувствовала себя все хуже при мысли о том, что увижу его, и все лучше — тоже от этой же мысли. Расхаживала по комнате вместо того, чтобы готовиться к практикам, думала, кусала губы, грызла ногти.

Если бы не вторая Фаина, мне бы было намного тяжелее перенести то, что я узнала, но как только угроза ушла, она снова скрылась в тень и только иногда подавала голос, изрекая что-то вроде: «Ты, похоже, совсем чокнулась». Ну что ж, теперь я хотя бы знала, что в трудный момент она меня не бросит.

Я снова и снова перебирала в памяти все, что сказала Ника, я заставляла себя поверить в то, что она ошиблась, но упрямая цифра «три года» оказывалась сильнее и безжалостно отметала все доводы.

К тому времени, как мы познакомились, у Дениса уже был импринт. Наверняка у них уже глубокое запечатление, а может быть, и настоящая любовь, а ты, Голуб, придумала себе невесть что.

— Да ты успокоишься наконец? — спросила меня Кристи, отвлекаясь от ноутбука, на котором что-то бешено строчила. — Ты сама не своя эти дни, что стряслось-то?

— Я спокойна, — сказала я, падая на диван рядом с ней и потирая ледяные ладони друг о друга. Мне не хотелось озвучивать свои мысли, так что я заговорила о другом. — Что пишешь? Снова дневник?

Я знала, что Кристи ведет дневник. Она как-то показывала мне его, еще в самом начале обучения.

«21 марта. Стерто — 3 дня, восстановлено 3 дня». Перечень воспоминаний и все в таком роде.

Кристи умела стирать и восстанавливать память, причем иногда она эту способность использовала на себе, так что ей приходилось вот уже много лет вести дневник, в котором она фиксировала важные события своей жизни — чтобы, случайно стерев их, не забыть восстановить.

В ответ на мой вопрос она закусила губу и похлопала рядом с собой, приглашая пододвинуться ближе. Повернула ко мне ноутбук, и я вгляделась в строчки, бегущие ровными рядами по электронной странице.

«8 ноября. Стерто — 1, восстановлено 1.

Стерто: импринтинг. Встреча с А. в коридоре в 12.00, практика психофизиология амнезии в 15.30, встреча с А. в коридоре в 17.55. Восстановлено: невозможно восстановить практику, много фрагментов с А.».

— А теперь смотри сюда.

Она переключилась на следующую страницу.

«14 ноября. Стерто — 2, восстановлено — 1.

Отрабатывали с А. взаимодействие в паре, устанавливали раппорт. Импринтинг стерт частично, много фрагментов. Удалить невозможно.

17 ноября. Стерто — 8, восстановлено 7.

Стерта целиком практика за последнюю неделю. Тактильное воспоминание остается во фрагментах за 14, 15, 16 число. Импринтинг стерт частично…»

— Ну и так далее…. Ты понимаешь, что прочла? Объяснять надо?

— Фрагменты — это то, что удалить не получается? — спросила я.

— Да, это разрозненные участки, память о контакте, фразы, слова, — сказала она. — У меня уже несколько недель не получается удалить импринтинг целиком, Фай. Не знаю, почему. Ничего не помогает.

— И что это значит?

— Не знаю. Может, я больше не могу стереть Джека, не причиняя вреда себе? Может, я уже зашла слишком далеко?

Кристи покачала головой, кусая губу, и лицо ее приобрело решительное выражение.

— Его уже слишком много во мне, — сказала она, протягивая мне руки, и я сжала их. — Я как будто стираю не его, а себя… как будто теряя его, я теряю и себя тоже. Я устала, Фай, смертельно устала... Я хочу обратиться в Центр реабилитации психопрактиков, чтобы мне заблокировали импринтинг.

Я уставилась на нее в шоке.

— Кристи...

— Врач уберет запечатление, и я смогу быть с Вадимом, — сказала она упрямо. — Я больше не хочу, чтобы Вадим страдал из-за меня... Там, где несчастливы двое, сможет стать счастливым хотя бы один.

Я слушала ее — и почти не слышала. Я понимала, что она говорит, но мои собственные мысли от ее слов вдруг всколыхнулись, как взметается от неосторожного движения плавника придонный ил, и накрыли собой все остальное, заставив меня замереть.

Я понимала, что и я тоже на грани. Еще чуть-чуть — и меня просто вынесет на берег и выбросит на песок. Может, лучше и мне отрезать все и сразу? Избавиться, чтобы не знать и не помнить ничего: ни плохого, ни хорошего, а там — будь что будет?

И я была почти готова поддержать Кристи с ее гибельной затеей о блокировке, вот только бог — или случай — определил все за нас.

В понедельник после обеда наши занятия неожиданно были отменены. Директор «Ланиакеи» Петр Петрович Чесноков объявил для всего первого курса внеочередное собрание по поводу, услышав о котором мы с Кристи просто онемели.

Один из учеников школы обратился в Центр с просьбой заблокировать ему импринтинг — и, естественно, сведения об этом не могли быть не переданы директору «Ланиакеи». Ни мне, ни Кристи даже не пришлось гадать, кто этот ученик: вошедший в зал почти последним Вадим выглядел так, что краше в гроб кладут; он отвернулся, увидев Кристи, забрался на самый задний ряд сидений и уселся там в одиночестве, ни на кого не глядя.

Ровно в два часа дня малиновый от злости Чесноков ввалился в зал, пыхтя как паровоз, и разбрасывая вокруг мысленные проклятья. Джек Аткинсон вошел следом, и с его появлением гомон мгновенно улегся и воцарилась тишина. Кристи вцепилась в мою руку и замерла; я видела, что нервничают многие, и многие же оглядываются на Вадима и спрашивают друг друга глазами: «Это он? Это Мартынов решил вырезать из своей головы импринтинг, потому что расстался с Пучковой?»

Но сам Вадим словно ничего не замечал.

Лицо Аткинсона было настолько серьезным, что казалось мертвым не наполовину, как обычно, а целиком. Он опустился на стул, отставил трость и оглядел нас, не задерживая ни на ком взгляда. Все занервничали сильнее.

— Итак! — вдруг рявкнул Чесноков, и мы подпрыгнули, а кое-кто даже вскрикнул. — В этом году «Ланиакея», похоже, собрала в себе весь цвет психопрактического сообщества. Вы, первокурсники элитного учебного заведения, похоже, решили, что у нас тут детский сад, и здесь можно все. Вы нарушаете Кодекс, применяете друг против друга способности, плюете на предоставленные вам шансы...

Глаза директора впились на мгновение в мое лицо.

— ...а теперь еще решили и в импринтинг поиграть! Вы совсем с ума посходили? Почему вы, лучшие из лучших, элита элит, ведете себя так, словно только что вылезли из песочницы? Вы что тут думаете, с вами будут, как с детьми...

— Достаточно, господин директор, — сказал Аткинсон спокойно, и Чесноков умолк и сдулся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. — Я думаю, все вы поняли ситуацию, думаю, вы осознаете ее серьезность... Да, на самом деле один из вас обратился в Центр реабилитации с просьбой убрать запечатление. Ему, безусловно, было в этом ему отказано по ряду причин.

— Но вообще, теоретически, — спросил кто-то из кинетиков, — это возможно?

Аткинсон не успел ответить — открылась дверь, и сердце мое рухнуло в пропасть с высоты стоэтажного дома, когда я увидела вошедшего в зал человека.

Светлые волосы. Твердая линия крепко сжатых губ. Серо-зеленые глаза, от взгляда которых можно было оледенеть...

Не может быть. Не может быть.

— Добрый день, — сказал Денис. — Мне сказали, у нас собрание.

— Очень хорошо, что вы здесь, Денис Николаевич, — загудел Чесноков, сверля нас глазами, и мы нестройно прогудели «добрый день». — Разговор у нас серьезный, и я думаю, ваше мнение мы тоже захотим выслушать... Если один из учеников задумался о том, чтобы избавиться от импринтинга, думаю, не за горами и другие желающие. Я хочу, чтобы этот вопрос сегодня был закрыт раз и навсегда.

Как всегда, не тратя лишних слов, Денис взял свободный стул и уселся рядом с Джеком Аткинсоном, напротив нас. Кристи буквально вжалась в кресло, когда его взгляд скользнул по ней. Я же чувствовала себя так, будто прямо сейчас упаду в обморок.

Дыши, Голуб, дыши. Представь, что было бы, если бы ты пошла в Центр вместе с Кристи. Представь, что было бы, если бы на месте Вадима оказались вы вдвоем.

— Поверьте, коллеги, — заговорил Аткинсон, продолжая свою речь, — каждый из нас очень хорошо понимает, что такое — невзаимное запечатление. Оно встречается крайне редко... но встречается, и, к сожалению, тут ничего не поделать. Вот только импринтинг — это ведь не просто влюбленность, это часть личности психопрактика, его эмоциональная составляющая. И если ее убрать, человек меняется навсегда.

— Ну а если справиться самому никак?

Чесноков прищурился, глядя на сенсора, который задал вопрос, и тот втянул голову в плечи, когда и мы на него посмотрели.

— Что, уже и спросить нельзя?

— Спросить можно, для того мы здесь и собрались, — сказал Аткинсон вежливо. — Знаете, что такое лоботомия? — Мы неуверенно запереглядывались. — Это операция, которую применяли раньше для лечения тяжелых психических расстройств. Потом запретили. По многим причинам, в том числе и из-за крайне сомнительных результатов. Так вот, при лоботомии врач вводил в череп через глазницу... вот сюда... — он показал, — длинную иглу и механическим образом разрушал связи между отделами мозга. Приблизительно таков же смысл Процедуры II.

Аткинсон сделал паузу, чтобы обвести нас взглядом и убедиться, что его слушают все. Все слушали.

— Нельзя влезть в человеческий мозг и вытащить оттуда только запечатление. Врач разрушает скопления нейронов в участках, которые отвечают за импринтинг, но вместе с ними неизбежно погибают и другие клетки — отвечающие за любовь к близким, за способность радоваться, грустить и сострадать.

— Значит, — спросил Коротких, — человек перестанет чувствовать?

— Он будет чувствовать, — сказал Аткинсон, — но это будут тени эмоций. Бледное их подобие и никогда — настоящие, полноценные чувства. Он сможет работать — есть вакансии для людей с синдромом приобретенной эмоциональной бедности, — но никогда не сможет ни к кому по-настоящему привязаться и ответить на чью-то привязанность. Родители, друзья — все уйдет в прошлое, постепенно, но неотвратимо. И в конце концов он останется одиноким. На всю жизнь.

По залу прошла волна эмоций, когда эмпаты содрогнулись от ужаса.

— Но ведь на уровне прикосновений процесс обратим?..

Нет. Это не может быть мой голос, это не может быть мой вопрос, и это не на меня сейчас глядят и Денис, и Аткинсон, и даже Вадим со своего места не уставился прямо на меня.

— Импринтинг необратим, Фаина, — сказал Аткинсон в повисшей тишине. — Но если не заходить дальше, становится легче. Со временем притупляется, можно сказать и так.

— Это хорошо, — сказала я бездумно. — А через какое время?

Теперь на меня точно смотрели все, и я могла поклясться, что чувствую спиной даже взгляд Мартынова, а уж Коротких так и вовсе словно приклеился ко мне глазами.

— У всех по-разному, — ответил Аткинсон все так же негромко. — Месяцы, годы…

Годы?

Я опустила взгляд на свои лежащие на коленях руки и с трудом удержалась от желания сжать их в кулаки. То есть я могу думать о Денисе еще несколько лет, даже если больше никогда его не коснусь?

— Голуб, только не вздумайте сказать мне, что и вы надумали!.. — заревел Чесноков.