Ланиакея

Глава 5

В отсутствие Дениса практики по МВ у нас стал вести Джек Аткинсон, и вот тут мы с Нестором не раз вспомнили Нику и ее шутку насчет «еще двести страниц, пожалуйста, и спрошу завтра».

Мы работали с эмпатами, которые заставляли нас испытывать весь спектр эмоций от страха до дикой эйфории.

Мы работали с двумя телекинетиками сразу, и я сказала Айзанат огромное спасибо за множественные цели и даже зашла как-то поблагодарить... она посмотрела на меня так, словно я заявилась с гитарой и стала петь ей серенаду.

Мы работали с амнестиком, заставлявшим нас забывать предыдущие несколько секунд жизни. На этих практиках с нами бывала Кристи, ведь только она одна из морталов умела возвращать память. Джек Аткинсон называл Кристи «Christine» и на «ты», и как-то так вышло, что и с нами он перешел на «ты»... мы с Нестором не возражали.

Мы не знали, чему учились остальные антиперцепторы на своих общих практиках; нас с Нестором, похоже учили ни много ни мало — выживанию. Но золотая змейка уже меня слушалась. Она уже была на моей стороне и появлялась легко, стоило только ее позвать. Я думала, что сказать спасибо за такой план занятий я должна, в том числе, и Денису, ведь он знал о моей змейке больше других.

Вот только суггестии больше не было, как он и обещал. Ни у меня, ни у Нестора, который с каждым днем был все мрачнее.

Тане становилось хуже. Ей кололи сильные антибиотики, но они помогали плохо. От лекарств у нее стали выпадать волосы, ее постоянно тошнило. Нестор рассказывал мне — и если сначала мне приходилось буквально допрашивать его, то к концу недели слова лились из него потоком.

— А что родители?

— Родители считают, что это — посланное богом испытание, и она должна выдержать.

— А сама Таня?

— Ей плохо, Фай. Она не особенно готова сражаться с ними. — Он посмотрел на меня, огляделся вокруг — мы стояли на площадке возле «Ланиакеи», дожидаясь начала последней в триместре общей практики по сенсорным воздействиям — и все-таки сказал: — Но зато я готов. А ты?

И мы обсудили наш план.

Владимир Васильевич Левин уже давно договорился с медицинским центром, и у Нестора на руках был договор на оказание медицинских услуг, включающий в себя услуги хилера седьмой категории. Тане хватило бы трех-четырех дней — и она бы окончательно выздоровела, и пусть это стоило неимоверных денег, Левины готовы были их дать, если это сделает их сына счастливым.

Вот только Танины родители не желали даже слушать о психопрактической помощи. Нестор сказал, они даже на обычное лечение от Левиных денег не приняли, и разговор, зашедший уже недавно, обернулся очень неприятной беседой о том, что «вы так пытаетесь нас в очередной раз унизить» и «милостыню мы не принимаем».

— Что у тебя завтра? — спросил Нестор устало.

Мы сверили расписание еще раз, и у обоих после обеда был общий Аткинсон, а потом ничего.

— Тогда завтра, Фай. — Нестор пристально на меня посмотрел. — Я надеюсь, ты не передумаешь.

— Не передумаю, — сказала я.

Мы вовсе не собирались нарушать закон или Кодекс, упаси боже, мне хватало стирающей свое запечатление Кристи. План включал абсолютно законный перевод пациента из одного учреждения в другое... вот только были в нем кое-какие нюансы, которые могли сделать этот перевод затруднительным.

— Нестор Владимирович, Фаина Юрьевна, дражайшие вы наши универсалы! — раздался голос Коротких, и мы с Нестором отступили друг от друга так, словно нас застали за чем-то неприличным. — И как же так вы решили почтить нас своим присутствием!

— Как я же по тебе скучал, — процедил Нестор, не оборачиваясь. — Фай, про телекинез, если что, помни.

Я помнила.

***

Таня лежала в Первом онкоцентре, и от «Ланиакеи» с учетом вечерних пробок мне и Нестору пришлось ехать почти два часа. Уже было темно, и Москва, в дневное-то время казавшаяся неприветливой, и вовсе стала недружелюбной. Чужая жена, холодная, хмурая, не готовая подарить даже лишней улыбки.

Нестор, который жил здесь с рождения, конечно, это воспринимал как само собой разумеющееся, но мне, девятнадцать лет своей жизни проведшей в городке, где от окраины до окраины рукой подать, Москва казалась этаким гекатонхейром, великаном, уцепившимся сотней рук за землю и глядящим в разные стороны всей своей полусотней голов. И этому великану было все равно, сколько миллионов людей копошится у него под ногами.

Пробка была подобна вавилонскому столпотворению. Я услышала, по крайней мере, десяток языков, две семейных ссоры, плач, смех, неприличный разговор, обсуждение чужого бизнеса и плана по его разрушению, новости о деле хилеров из Самары и душещипательную повесть о свадьбе чьей-то сестры, уже через год обернувшейся разводом.

И как им не надоедает говорить. Мы с Нестором молчали как рыбы. Он только однажды высказался по поводу подрезавшего нас на перекрестке мотоциклиста.

Здание онкоцентра светилось огнями. Нестор не звонил Тане — она ждала его, а телефонные разговоры отнимали у нее последние силы — так что мы сразу поднялись на лифте на третий этаж и прошли в отделение. Мое лицо в медицинской маске выглядело глупо, но таковы были меры безопасности. А еще на нас были медицинские одноразовые халаты и бахилы. Пациенты, кто-то совсем худой и бледный, кто-то еще совсем розовый и больше напуганный, нежели больной, провожали нас взглядами. Ну еще бы не провожать, мы почти бежали.

Нестор завел меня внутрь, в двухместную палату, которую Таня пока занимала одна, и я замерла на пороге, когда увидела лежащую на огромной кровати девочку.

Татьяна Васина выглядела лет на пятнадцать, хотя я точно знала, что ей двадцать один. Болезненная худоба, которая казалась еще болезненнее из-за свободной пижамы, безволосая голова, огромные глаза на бледном лице... Она была очень, очень больна, и я — тоже очень — постаралась понять позицию родителей, решивших, что дочери не нужно лечение психопрактика, потому что это лечение психопрактика... и не смогла.

— Лёвушка мой пришел, — прошелестела она, улыбаясь, и на глаза у меня навернулись слезы, когда Нестор приблизился, взял ее худую руку в свои и наклонился, сняв маску, чтобы поцеловать бескровные губы.

— Танюш, это Фаина, я говорил тебе, — сказал он, выпрямившись и не отпуская ее руки. — Фай, это моя Танюха. Я пока пойду, переговорю с врачом, а вы познакомьтесь. И собирайся с силами, Тань. Прокатимся до Мульттауна.

Он с видимым усилием разжал пальцы, покрепче ухватил папку с документами и вышел, не оглянувшись. Таня тут же откинулась на постели, и я увидела, как она сглотнула. Видимо, ее тошнило.

— Вовлекаю вот вас... в авантюру, — сказала она, когда я подошла и присела на стул для посетителей. — Почему ты... ты ведь не обязана.

Если бы я не согласилась раньше, я бы точно согласилась теперь, когда увидела, насколько ей плохо. А Нестор...

Нестор говорил с Таней, как обычно со мной, но я чувствовала под этой его маской бодрости и оптимизма глубочайший страх — как чувствуешь нежное тело за твердым панцирем черепахи. Против Таниной улыбки Нестору не помогала даже антиперцепция седьмой категории. От Таниной боли его не спасло бы самое сильное отражение. Он боялся ее потерять, боялся так сильно, что не решался этого показать даже самому себе.

Я не знала, что будет с Нестором, если Таня все-таки умрет. Дестабилизация — однозначно. Депрессия, очень глубокая — с большой долей вероятности. Возможно, потом, очень долгое время спустя, он сможет найти утешение с другой, но насколько я знала, смерть импринта запечатления не отменяет.

Треклятая физиология. Треклятый психопрактический мозг.

— Нестор — мой друг, — сказала я, глядя на Таню. — Не переживай. Мы не делаем ничего противозаконного.

Она несколько секунд помолчала.

— Он сказал... ты тоже — антиперцептор. Сказал... тебе он доверяет. — Она сжала губы и бросила взгляд в сторону двери, словно решаясь. — Я хочу, чтобы... если что-то произойдет со мной... Ты ведь не бросишь его, да?

— Я не могу сказать, что уверена, что все будет хорошо, — честно сказала я, чувствуя себя ужасно неловко из-за обещаний, которые не была готова давать. — Но, Тань. Мы постараемся. Не теряй надежды раньше времени.

— Он так... несчастен из-за меня.

Я тоже перевела взгляд на дверь, за которой исчез Нестор.

— Ты — его импринт, — сказала как можно спокойнее. — Он не может быть несчастен с тобой рядом.

Было странно говорить о чувствах с совершенно незнакомым человеком, и я была почти рада, когда Нестор вернулся и привел с собой заведующего отделением, пожилого мужчину с усами и эспаньолкой.

— ...Давайте подождем хотя бы до завтра! — убеждал его тот. — Транспортировка своими силами... Это может оказаться для пациентки экстремальной нагрузкой.

— Я все понимаю, — прошелестела Таня. — Но я хочу уехать сегодня, я вам сказала это еще днем. Пожалуйста, Алексей Игоревич. Дело стоит того.

И дело действительно стоило. Даже если бы Тане стало после поездки хуже, ее ждал хилер седьмой категории, а это значило — полное излечение. Совсем. Без рецидивов и осложнений. И врач тоже это знал и видел договор с квитанцией об оплате. В противном случае — и я была в этом уверена на сто процентов — он бы Таню в таком состоянии не выписал.

— Я уверен, что ее родители уже летят сюда на всех парах, — сказал Нестор, когда мы наконец выбрались из палаты и вышли в ноябрьскую ночь, дожидаясь Таню, которую одевали и везли вниз на другом лифте.

— Зачем? — спросила я. — Что, силой хотят удержать?

— Нет, не силой. Словами.

Нестор подогнал машину к выходу, и мы усадили Таню на заднее сиденье со всеми мерами предосторожности. Я поддержала ее, когда она пошатнулась... боже, она была такая худая, такая маленькая, такая хрупкая.

— Тань, я помогу, — сказала я, когда она попыталась пристегнуться. — Давай-ка.

Она покорно откинулась на сиденье и закрыла глаза.

Я видела, что Нестор в трансе — наверняка ощупывает биолокацией окрестности, чтобы не пропустить, когда приедут Васины. Я надеялась, что они не приедут, но Танин телефон разрывался, и это значило, что они знают и так просто не сдадутся.

— Да, мам. Да, я... с Нестором, мы уехали.

Я невольно прислушалась — в машине после этих слов повисла тишина, и, судя по интонации и обрывкам фраз, и Тане, и Нестору сейчас доставалось по первое число.

— Да, мам, я поняла, — сказала Таня устало. — Но он сейчас не может говорить, он ведет машину. Мы едем... — Она назвала больницу. — Да, я поняла. Увидимся там. Люблю вас.

— Они приедут? — спросил Нестор, оглянувшись на Таню в зеркало заднего вида.

Она кивнула.

— Прости, — сказала расстроено. — Она переживает. Я не могла ей соврать.

— И не должна была, — сказал он мягко. — Танюш, сколько ты у меня сейчас весишь? Килограмм сорок пять?

— Сорок один.

Господи, совсем худышка.

— Все нормально, — сказала я, понимая, почему он спросил. — Я смогу.

— Что сможешь? — спросила Таня.

— Поднять тебя.

Но я очень надеялась, что мне не придется. Сорокакилограммовый предмет был едва ли не минимумом для телекинеза шестой категории, но мне не хотелось применять способности открыто и привлекая внимание. Я очень надеялась, что родители Тани просто не успеют, и мы проводим ее в отделение, где уже ждет доктор, раньше.