Ланиакея

Глава 4

Денис позвонил ровно в восемь, когда я стояла у зеркала и поправляла воротник вязаного серого платья. Я переодевалась уже трижды, и каждый раз мне казалось, что я выгляжу по-дурацки... я всегда выгляжу в его присутствии по-дурацки, это безнадежно.

— Где ты? Уже восемь часов.

— Я жду лифт. — И, запрыгнув в ботинки, схватив пальто и махнув ошалевшей от звука вагнеровского голоса Кате на прощанье, я вылетела из квартиры.

Я думала, Денис будет ждать меня в машине, но он стоял возле нее, прямой, серьезный и строгий в своем черном пальто, и ноги мои буквально примерзли к ступеням, так что последние шаги я проделала очень медленно.

— Привет...

— Добрый вечер, Фаина, — сказал он, кладя руку в перчатке мне на затылок и притягивая меня ближе, чтобы поцеловать.

Как у человека могут быть такие холодные глаза и одновременно такие горячие губы? Когда он отпустил меня, я едва дышала.

— Садись в машину.

Денис открыл мне дверь, но я не поспешила сесть внутрь, а наоборот, даже подступила ближе.

— Денис, по поводу Кристи...

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — сказал он прямо.

— Я только спрошу, — не сдалась я, и когда он сказал «ну хорошо», задала вопрос, над которым думала весь день. — У тебя из-за нее... из-за нас с ней будут какие-то проблемы?

Казалось, искреннее волнение в моем голосе его смягчило. Денис закрыл дверь, чтобы не выпускать из салона тепло, и посмотрел на меня сверху вниз, внимательно и серьезно.

— Поскольку я — ваш куратор, в моих же интересах, чтобы вы соблюдали правила, — сказал он. — Напомни мне, кто авторы Кодекса «Ланиакеи».

— Вагнер, Вельский, Красников.

— Верно. Мы разрабатывали этот свод правил несколько лет, и даже сейчас вносим в него правки. Но всегда находятся те, кто считает, что знает о своей способности больше всех. Всегда. — Он сказал это тоном, не допускающим возражений. — То, что делала Кристина, неприемлемо. В какой-то момент ее мозг мог запутаться в реальностях, которые создал, и это была бы чистейшей воды дестабилизация. Смогла бы ты посмотреть в глаза родителям Кристины, если бы что-то произошло? Смогла бы сказать им, что их дочь стирала себя несколько месяцев подряд, а ты спокойно стояла рядом и смотрела, как это происходит?

Я могла только покачать головой. Кодекс был краеугольным камнем техники безопасности при работе со способностями, несущей стеной, на которой держалось все остальное. Кристи же, одолжив у Аткинсона молоток, несколько месяцев методично долбила эту несущую стену, пока я стояла рядом, жевала попкорн и ждала, что будет.

Я уселась в машину, все еще раздумывая над тем, что он мне сказал, и вздрогнула от неожиданности, когда Денис взял меня за руку, переплетая мои прохладные пальцы со своими теплыми.

— Я прошу тебя: не нарушай Кодекс, — сказал он, и это на самом деле звучало, как просьба. — Это прямой путь к саморазрушению.

Я искренне пообещала, что не стану.

Мы поехали в какое-то маленькое кафе на самой окраине города. Мне это место почти сразу же понравилось; квадратные столы здесь стояли вокруг небольшого возвышения, на котором я заметила терменвокс, их было мало и они были отделены друг от друга перегородками и драпировкой, чтобы не нарушать личного пространства посетителей. Мы заняли один из столиков, и официантка приняла заказ.

— Слышала о терменвоксе? — спросил Денис, когда она отошла.

Он сел не напротив, а рядом со мной и был так близко, что у меня даже немного размывалось зрение. Я попыталась взять себя в руки, отпив минеральной воды со льдом, но получалось плохо.

— Слышала. Он космический, правда?

— Правда, — сказал Денис. И почти тут же без паузы: — Голуб. Не уходи от контакта.

Я замерла, только сейчас осознав, что отдернула руку, когда ее коснулась его рука.

— Прости. Это неосознанно. Я знаю, что уже не передаю и ты не прочитаешь мои мысли, но...

— Ты все это и правда знаешь. Доверяй мне.

Официантка принесла ужин: рыбу, салат и какие-то закуски — привет или что-то в этом роде от шеф-повара, и я пододвинула к себе тарелку, но сбежать не вышло. Стоило мне поднять голову, я наткнулась на пристальный взгляд.

— Что ты делаешь завтра?

Слава богу, он не стал на меня давить.

— Приду в библиотеку после обеда. Хочу почитать Красникова, — сказала я.

— А что у тебя послезавтра?

— Ничего. Только ты. В смысле, консультация у тебя, и все.

— Значит, только я. — Он и бровью не повел, сказал, будто это не звучало совсем двусмысленно. — Завтра у меня много дел, но послезавтра... Но сначала скажи, как ты относишься к лыжам и конькам?

— Я стою на коньках с трех лет, — тут же хвастливо сказала я. — Возможно, даже катаюсь лучше, чем ты.

— Вот как.

— Ну, должна же я хоть что-то делать лучше тебя.

— Ты многое делаешь лучше меня. И, Голуб, я не стану тебя больше целовать, пока ты сама меня не коснешься, — добавил он все так же бесстрастно, словно давал мне задание на следующую практику.

Его рука лежала на столе совсем рядом с моей. Я решительно оторвала ладонь от стола — Денис снова не отводил взгляда от моего лица — и все-таки коснулась его, позволила себе ощутить под пальцами тепло его кожи, принять его и себя, нас, людей, которые доверяют друг другу.

— Вот видишь, Фаина: это совсем не страшно, — сказал он, и я робко ему улыбнулась.

Это и была та самая штука, что отличала нас от «нулей», то, почему импринтинг был одновременно и проклятием, и самой прекрасной мечтой. Прикосновение для нас не было просто физическим контактом, как и секс никогда не будет просто сексом. Даже не имея импринта, психопрактик не мог завести отношения на одну ночь — ему просто претило подпускать к себе так близко человека, который был ему чужим.

Поэтому не запечатленные психопрактики предпочитали встречаться с себе подобными. Поэтому я понимала отношения Нестора и Трил, Рафа Мухаметшина и Кати... но не понимала связь моей Галюни и ее ненаглядного Эдика... если, конечно, он все еще был ее ненаглядным. Она не упоминала его имени очень давно.

Раздались аплодисменты, и мы посмотрели на возвышение, куда поднялась в сопровождении охранника высокая красивая женщина в длинном темно-красном платье, представленная как «очаровательная Марго». Сбоку от нее уселся гитарист, в зале погас свет — и я забыла обо всем, пораженная тем, как космически звучит терменвокс вживую.

Постепенно мое волнение стало униматься. Та Фаина Голуб, что безрассудно целовала Дениса Вагнера посреди темной ночи, сначала осторожно высунула голову, потом робко сделала первый шаг по залитому светом полу — но ничто здесь, казалось, не было готово причинить ей вред, и постепенно она преодолела путь до своего импринта и села рядом с ним, взяв его за руку.

— После праздников следователи опросили Калину, — сказал Денис, когда мы уже закончили с ужином и просто говорили.

Правда, «просто» не вышло. Оба мы думали об одном.

— Тамару Калину? — удивилась я. — Зачем?

— Американцы рассматривают версию о похищении, а у нее был мотив, — напомнил он. — К тому, же она угрожала Джеку. И тебе тоже, кстати, хоть ты и пыталась уверить себя и меня, что это не так.

Я промолчала. Слова о проклятии в первое время после встречи с Калиной всплывали в моей памяти гораздо чаще, чем мне бы хотелось, но после исчезновения Аткинсона я ни разу не задумалась о том, что здесь может быть причастна она.

Меня оправдывало происходящее сейчас, но с другой стороны — а что, если?

Андрей учился в Челябинске, а там находилась вторая по величине после Тюмени популяция психопрактиков. Да что говорить: помимо Андрея в «Ланиакее» училось еще восемь челябинцев, включая двух наших морталов Волкова и Ежову. Наверняка у Калины было достаточно знакомых психопрактиков, вот только... если они хотели просто убить Джека Аткинсона, то почему не убили прямо там, у здания, скрывшись от взгляда камер наблюдения за первым же углом?

— Думали, она могла хотеть отомстить Аткинсону за смерть Андрея? — предположила я.

— Андрей еще жив, — сказал Денис. — Калина забрала его из Центра за неделю до того, как пришла на стадион.

— Калина жив?! — перебила я, глядя на него во все глаза.

Нет, я помнила, я не забыла, что Андрей в тот страшный день не умер совсем. Молот Аткинсона разбивал на осколки только мозг, но не тело, и после того, как он Калину «обезвредил», тот впал в кому.

Но его должны были отключить от системы жизнеобеспечения после проведения всех необходимых экспертиз.

Без оговорок.

Морталов не реанимировали и хилеры их от подобных травм не лечили. Это правило знали все психопрактики, даже те, кто мог только мечтать о «Ланиакее» — и это, наверное, было единственное правило, с которым в глубине души я была согласна. Как мог повести себя мозг человека, умеющего убивать потоком частиц-волн, в такой стрессовой ситуации, не мог предсказать никто.

Я знала, что все обследования, кажется, были закончены в конце октября.

Я почему-то была уверена, что Совет дал разрешение на публичную демонстрацию его записи потому, что Андрей умер. Но этим ублюдкам, похоже, было наплевать на всех и вся...

— Как она смогла?..

— Потребовала независимой экспертизы, — сказал Денис. — А потом еще одной, потому что эксперты разошлись в заключениях о степени поражения мозга.

— Но зачем ей степень поражения мозга? Андрея ведь не будут лечить.

— Убедиться, что он умер. — Я не поняла, и Денис пояснил: — Фаина, человек в вегетативном состоянии может открывать и закрывать глаза, шевелить руками и ногами, поворачивать голову на голос. Многим кажется, что это — признак того, что мозг еще жив, что сознание пытается пробиться наружу, дать знак.

— Но это не так?

— Нет. Эти движения не имеют ничего общего с психикой. Тамара Калина получила этому подтверждение незадолго до того, как напугала тебя.

— Значит, Андрей все еще жив, — проговорила я медленно, вдруг покрываясь гусиной кожей от этой странной мысли. — А я-то, я-то хороша... Заявилась на конференцию, да еще и антипсихам интервью давала, так, словно горжусь.

— Ты же не знала, — сказал он.

— А ты знал?

— Если бы я знал, я бы запер тебя в своем кабинете, чтобы не пустить на этот слет, — сказал он неожиданно жестко, и я поверила.

— Они отвратительно бесцеремонны. Я об контрпрактиках вообще... вот взять хотя бы родителей Тани Васиной. — Я рассказала ему, как мы выручали Таню, старательно не упоминая лишний раз имя Нестора. — Ты не видел, что творилось в больнице. Я готова была провалиться сквозь землю от стыда, Таня тоже.

Денис ничего не это не сказал, хоть и выслушал, и я, немного нервничая от этого его молчания, все-таки продолжила:

— Почему нас и контрпрактиков так часто и упорно пытаются столкнуть лбами? Такое впечатление, будто кому-то выгодно это противопоставление, как будто кто-то намеренно пытается разделить «нас» и «их», искусственно сделать из нас мишень для ненависти, чтобы отвлечь общество от чего-то более важного, понимаешь, о чем я?

Денис сказал «да».

— Мы с Нестором уже придумали целую теорию. Если бы не Танина болезнь...