Ланиакея

Глава 6

В среду появились новости, и они меня не обрадовали.

Кристи собирались стимулировать, искусственно ускорив процессы восстановления ее памяти с помощью лекарств. Она очнулась, но по разуму была равна четырнадцатилетней девушке, той самой, которую нашли и закрепили на якоре Денис Вагнер и Антонина Вишневская.

Она не помнила, что училась в «Ланиакее».

Она не знала, кто такой Джек Аткинсон.

Она понятия не имела, почему светила психопрактической науки собрались вокруг нее узким кругом и заглядывают в глаза с вопросами, смысл которых от нее ускользает.

Кристи следовало снова учить восприятию реальности, и даже притом, что она восстанавливалась с космической скоростью, прошло бы еще много времени до момента, как она вспомнила бы ту ночь с 27 на 28 декабря… а значит, до момента, когда смогла бы пролить хоть какой-то свет на пропажу Аткинсона, которая с каждым днем вызывала все больший общественный резонанс.

Биолокаторы прочесывали Москву — Нестор уже знал многих лично, так что новостями со мной делился, что называется, почти в режиме онлайн — но найти одного человека среди двенадцати миллионов было непросто. Кристи пока оставалась единственной надеждой, и министры, ученые и прочие подобные им важные личности уже в пятницу должны были собраться на видеоконференции и обсудить все плюсы и минусы предполагаемой психостимуляции.

— А это может быть опасно? — спросила я Дениса, когда после консультации зашла к нему в кабинет, отдать Катино согласие на обследование для «Ланиакеи».

Сама Катя была на практике где-то в Тюменском психопрактическом центре и буквально каждые пять минут звонила мне, чтобы напомнить о согласии и моем обещании его занести. В связи с таким событием Рафы должны были вечером прийти к нам в гости... новость, которая еще год назад воодушевила бы меня намного сильнее. Но не сейчас.

— Как и любое активное воздействие на мозг, — сказал он, убирая согласие в ящик своего стола. — Представь, что ты осознала девять лет своей жизни, которые были от тебя скрыты. Осознала, что твоя жизнь, личность, имя — все это создано искусственно совершенно чужими людьми. Кристина ассимилирует либо новую личность, либо старую. Третий вариант — распад личности, если мозг окажется не в силах осознать происходящее и принять реальность. Вот на нем мы и будем строить нашу линию защиты.

Распад личности? Мне стало не по себе.

— Она вспомнила свое настоящее имя? — спросила я.

— Да. Ее зовут Милана, — сказал Денис, и я повторила про себя «Милана», заметив, что имя это моей Кристи не идет. — Она пока не говорит с нами, но, думаю, мы найдем подход, когда воспоминаний станет чуть больше... — Он неожиданно сменил тему. — Как понимаю, сегодня вечером ты занята.

— Да, — пробормотала я. — Придут Раф-4... то есть Рафаэль Ахметшин и...

— Я знаю, кто это. — Денис сделал шаг и оказался опасно близко, но даже если бы сюда вошел сейчас весь преподавательский состав, включая Веревкину, я бы не смогла заставить себя отступить. — Тебе обязательно оставаться с ними? Твоя Умочкина не обойдется без тебя?

— Я обещала Кате, — сказала я уныло. — И Рафы — мои друзья, а я и так...

И тут у меня зазвонил телефон.

Надпись «папа» на экране меня удивила. Мы говорили с Галей только вчера, и она знала, что в субботу у меня экзамен. И я чувствовала себя виноватой из-за того, что сказала, что до конца января я еще занимаюсь, но уговорила себя об этом не думать. Еще успею устать от попыток притвориться, что все нормально. Не хочу нарушать их блаженное счастье.

Извинившись, я вышла из кабинета в пустой коридор — уже началась следующая пара — и ответила, стараясь говорить приветливо.

— Фаина, — сказал папа тоже очень приветливо, — как там у тебя дела с учебой?

— Хорошо, — сказала я.— Все хорошо, пап, в эту субботу сдаю комплексный экзамен.

— И занятия заканчиваются в следующую субботу? — уточнил он.

— Да. В понедельник я приеду. Хотим отметить окончание сессии...

— Я сегодня разговаривал с матерью твоей одногруппницы Юли Гавриловой, — сказал папа, не дослушав, и в животе стало неприятно, когда я поняла, что будет дальше. — И она мне сказала, что у вас сессия заканчивается в эту субботу. Фаина, зачем ты нас обманываешь? Ты не хочешь ехать домой? Я не сказал маме, потому что хочу сначала поговорить с тобой... И серьезно поговорить, потому что это не дело.

— Пап, — сказала я очень спокойно, — давай попозже, я сейчас на учебе.

— Фаина, это не дело, — повторил он. — Ты звонишь только Гале, и то редко. Ты врешь — раньше никогда такого не было, и ты так явно не хочешь приезжать домой. Ты стала нам как чужая.

— Пап, — сказала я еще спокойнее. — Я прошу тебя, давай потом. Я сейчас не могу говорить.

— Мы ждем тебя в эти выходные.

— Нет, — сказала я тут же.

— Фаина, — вся приветливость ушла из его голоса, — либо так, либо я рассказываю о твоих выкрутасах маме, и дома будет очень неприятный разговор. Если бы ты сказала по-хорошему, что хочешь остаться с Катей, я бы пошел навстречу, но сейчас ты поступаешь некрасиво. Давай, позвони вечером маме сама и скажи ей. Пока.

Папа положил трубку, и я сжала зубы до скрежета и, прислонившись к стене, с силой уперлась затылком в холодный бетон. В горле стоял комок, внутри кипела злость, желание перезвонить и высказать все, что накопилось у меня на душе... и не приехать на каникулы вовсе, потому что после этого разговора от семьи, в которой было четыре человека, Фаина Голуб оторвется насовсем.

— Все нормально? — спросил Денис, когда я зашла обратно в кабинет, чтобы забрать оставленную на стуле сумку. — На тебе лица нет. Что-то произошло?

— Нет.

Как папа может быть таким? Как он может делать вид, что ничего не происходит, говорить, словно намеренно, о чужой, зная, что невысказанное висит между нами непроницаемой железной занавеской? Почему он вынуждает меня делать вид, что ничего не произошло, и одновременно словно провоцирует сдаться первой, самой начать этот разрушительный для нас обоих разговор?

— Голуб...

— Ничего такого, что было бы тебе интересно.

Я готова была провалиться сквозь земли от стыда за последние слова, но было уже поздно — они сорвались с моих губ и упали между нами железной решеткой, разделив кабинет напополам. Денис стоял у шкафа с документами, когда я вернулась, и теперь, взяв папку и больше не глядя на меня, отошел к своему столу.

— Знаешь, Фаина, ты — крайне противоречивая личность. — И если я была готова извиниться сразу, то после первых же его слов этот порыв прошел. — Ты принимаешь близко к сердцу переживания других людей, готова сочувствовать и выражать приязнь, не думая о том, как это выглядит со стороны... Но когда дело доходит до тебя самой, ты словно переходишь в режим войны со всем миром.

Я молчала.

— Ты не позволяешь себе принять ни малейшего проявления чувств от посторонних, потому что уверена, что все, чего ты заслуживаешь, это только жалость, или вежливость. — Он все-таки посмотрел на меня, и я сильнее сжала губы и вздернула голову, хоть и понимала, что неправа. — Тебе лучше перестать это делать, иначе однажды это станет правдой... А теперь извини, мне нужно работать.

Намек был более чем ясен.

Я добралась до дома в подавленном настроении. Одновременно я и досадовала на себя, и на Дениса, и принимала неприятную, но пронзительную правоту его слов, и убеждала себя, что уж я-то в своей жизни разберусь без всяких взглядов со стороны.

Без лекций.

Без советов.

Без объяснений того, что правильно, а что нет.

Вечер я провела с Катей и Рафами. Мы пили шампанское, Рафы рассказывали какие-то истории о людях, которых я не знала, и дружно смеялись над ситуациями, понятными только им.

В какой-то момент я почувствовала, что больше не могу притворяться веселой, и ушла к себе, сказав, что лягу спать. Но, выключив свет, все никак не могла уснуть: ворочалась в постели, слушала доносящиеся через стенку голоса и смех... и понимала, что что-то изменилось.

До недавнего времени я не верила в то, что люди, еще вчера бывшие тебе близкими и дорогими, могут сегодня стать чужими. Моя Галюня была рассудительнее меня, и да, вот она считала, что друзей вообще не существует, а есть только попутчики, которых сводит с нами жизнь, и которые идут по одной с нами дороге столько, сколько позволяет им идти общее настоящее. Но однажды на пути попадается перекресток, и твой попутчик выбирает один путь, а ты выбираешь другой, и у вас остается только прошлое и воспоминания о нем.

Галя считала, что людей, как бы дороги они тебе ни были, надо отпускать. Не держаться за них, не цепляться за воспоминания, а позволять им идти своей дорогой и находить новых попутчиков-друзей.

Наверное, это и помогло ей пережить предательство Антона, своего бывшего лучшего друга, который отвернулся от нее на следующий же день после того, как узнал, что Галя обрела способности. Не возненавидеть его, а отпустить и перевернуть эту страницу жизни.

Однажды, уже несколько лет спустя, Галя ни с того, ни с сего упаковала в конверт рисунки, которые для нее нарисовал Антон, и отнесла на почту, отправив на его домашний адрес, хоть и жили Лавровы совсем рядом с нами. Я знала, что она хранит эти рисунки, но не понимала, почему бы Гале не прийти к Лавровым домой и просто не швырнуть их Антону в лицо, как с удовольствием сделала бы я сама. Просто посмотреть на его реакцию, послушать, что он скажет.

Но моя Галя была не такой, как я. И друг у нее был не такой.

Мама называла Антона «загадочный Антон». Он и правда был загадочным, постоянно рисовал в своих альбомах какие-то жуткие рисунки в духе Босха и Дали, витал в мире грез, в который впускал только Галю, хотя друзей у него как будто бы было много.

А может, он тоже не считал их друзьями и тоже просто шел с ними до перекрестка по общему пути?

Вот только у Антона и Гали не было их перекрестка. Антон Лавров ненавидел психопрактиков смертельной ненавистью, и потому, когда самый добрый и верный его друг стал одним из них, сделал все, чтобы превратить его жизнь в ад.

Смех Рафов за стеной вдруг стал совершенно невыносимым, и я, не выдержав, накрылась одеялом с головой. Я не собиралась звонить Денису, но все глядела на его номер и водила пальцами по экрану, и в какой-то момент нечаянно нажала и отправила вызов.

Я тут же сбросила.

Он тут же перезвонил.

— Фаина.

— Я случайно, — сказала я. О господи, уже десять часов. — Извини, если разбудила.

— Я — сова, — сказал он. — Не буду спать еще долго... Твои друзья ушли?

— Нет. Завтра лекции только после обеда, уйдут нескоро, — сказала я. — Денис, мне стыдно за то, как я тебе ответила. Я вела себя как ребенок.

— Определенно, — согласился он, и я вдруг засмеялась смехом, который перешел бы в рыдания, если бы я его не остановила. — Ладно, Голуб. Так что случилось?

Вместо ответа я шмыгнула носом.

— ...Ты уже все равно ушла от них, так? — сказал Денис после долгого молчания,

— Да, — сказала я, — ушла.

— Я знаю, как двусмысленно это может прозвучать, — проговорил он неожиданно неуверенно, и сердце у меня радостно забилось. — Но ты не хотела бы выпить кофе у меня дома?