Ланиакея

— Денис... Вагнер.

С сухих губ сорвалось рыдание. Денис развернул девушку к себе лицом, и она схватилась за воротник его пальто своими грязными пальцами, прижалась к его груди и заплакала так горько, словно сердце ее разрывалось.

***

— Мы не смогли найти ее настоящих родителей, а она так и не вспомнила свое имя. Выбрала его себе сама, как и возраст... мы предположили, что ей около четырнадцати лет, на том и остановились. Фамилию ей дали опекуны, Пучковы. Любовь Пучкова тогда была руководителем местного отделения «Кати Алерт». Они забрали Кристину к себе сразу же, как ее выписали из больницы.

Мы остановились на парковке у дома, и стояли так уже, наверное, минут десять, пока Денис заканчивал рассказ.

И я молчала, пока он рассказывал. Мне было нечего сказать.

— Так что Кристина как таковая фактически появилась на свет девять лет назад, и мы думаем, что тогда у нее и случился первый амнестический удар, последствия которого на данный момент необратимы.

Бедная Кристи. Что же ты чувствовала, слушая рассказы других о родителях и семье и осознавая, что лишена этого по прихоти своего же собственного мозга?

В голове у меня вспыхнула картинка: тоненькая девочка, босиком бегущая по холодному асфальту большого города неизвестно куда… напуганная… не знающая, кто она и что делает здесь, не понимающая, где находится, забывающая снова и снова каждый прожитый миг....

У нее не было даже имени.

Я молча открыла дверь и выбралась наружу и встала, подняв лицо к небу и вдыхая ночь и зиму, полную снега и тьмы, и думая о том, как причудливы и страшны игры, в которые играет с нами судьба — или наш разум. Денис обошел машину и остановился рядом со мной, но заговорил не сразу.

— Кристина — единственная в своем роде, уникальный психопрактик, который может и стирать, и восстанавливать такие объемы памяти, — наконец, сказал он, глядя куда-то вдаль, в прошлое, которое они с Кристи и Вишневской делили на троих. — Если бы на ее месте в тот вечер оказался кто-то другой, мы бы получили взрослого человека, навсегда забывшего как минимум двадцать лет своей жизни. Ей невероятно повезло быть тем, кто она есть. И одновременно нет.

— Вы спасли ее, — сказала я.

— Она сама себя спасла, — возразил он, без лишних церемоний привлекая меня к себе. — Итак, Голуб, ты меня все-таки коснулась, а значит...

— Денис, подожди, — перебила я, вдруг понимая, что должна ему это сказать. — Насчет страха: я хочу, чтобы ты знал, что он не связан с твоими способностями. Это правда, я клянусь, это совершенная правда...

— Я не пытаюсь припереть тебя к стенке, Фаина, — в свою очередь перебил меня Денис, — и я помню наш уговор и помню, что у тебя осталось время до конца недели.

— Я обязательно тебе все это расскажу, — сказала я твердо. — Я обещаю.

Я не знала, что еще делать и что сказать, чтобы убедить его в том, что мои страхи не касаются его самого — как Денис, похоже, думал, — и чем дольше мы стояли вот так и смотрели друг на друга, тем меньше мыслей приходило мне в голову... Так что я просто сделала, что подсказало мне сердце.

Я обвила шею Дениса руками, притянула его ближе и поцеловала. Его руки обхватили меня, губы обожгли мои, и это был один из лучших поцелуев Дениса Вагнера и вообще в моей жизни.

— Я просто хотела сказать тебе спасибо за вечер, — выговорила я, когда смогла.

Он рассмеялся.

— Это не самая ужасная ложь, которую я от тебя слышал, но как ложь она ужасна. Пожалуйста, Голуб... Могу я сказать тебе «спасибо за вечер» тем же способом, которым это сделала ты?

Моих колебаний хватило ровно на две секунды.

— Да.

...Нет, вот это был лучший поцелуй Дениса Вагнера и один из лучших в моей жизни.