Режим бога

— Очень приятно!

Я вежливо наклоняю голову и перехожу к его жене, она, улыбаясь, тоже протягивает руку:

— Татьяна Геннадьевна!

— Очень приятно! — я галантно целую ее руку, вызывая одобрительный смех мужчин.

И… перехожу к следующему персонажу нашего… трагифарса!

«Персонаж» справляется с собой, как может…

Мне протягивают руку:

— Вера.

Я держу ее абсолютно ледяную ладонь в своей руке, и пристально смотрю ей прямо в глаза. Когда в них начинает плескаться откровенная паника, радостно восклицаю:

— О! Вера, здравствуйте! А мы с вами знакомы…

Я крепко держу ее ладонь, не давая вырваться.

— Вы меня не помните?! Вы брали у меня интервью в Ленинграде! Мама, Вера это та корреспондент «Комсомольской правды», статья которой тебе так понравилась!

Ладонь выпустил.

За столом завязывается оживленное обсуждение тем: «о, как бывает!» и «какой же ты герой!».

В этот момент подходят, теперь уже ленинградские, знакомые Клаймича. Начинается новая церемония взаимных представлений.

Естественно, когда собирается компания незнакомых людей, первым делом ищутся общие темы для общения. Тут такой темой, без всяких усилий, стал я. И наше «интервью» с Верой!

Кстати, Клаймич опять не обманул. Дочка у его ленинградских знакомых — Ольга и, правда, оказалась юной весьма миленькой блондиночкой. «Няша», как будут называть таких, лет через тридцать…

Раз я стал центральной фигурой разговора, то стоило себя преподнести в самом выгодном свете. О своем «подвиге» я скромничал. Зачем эта самореклама, если все, что нужно за меня рассказывает мама?! Мне стоит лишь бубнить фразы, типа: «ну, мам…чего ты» и «это никому не интересно».

Интересно! Еще как… Даже Клаймич, зная историю в общих чертах, слушал внимательно, и стал смотреть на меня с неподдельным уважением.

Когда за мое здоровье выпили уже второй раз, я посчитал, что дело сделано и градус пафоса можно понизить.

Всем взрослым я уже, однозначно, нравился! Оля, та вообще пожирала меня восторженными глазами. Только Вера сидела, как будто «кол проглотила», бледная и неразговорчивая, но она отговаривалась тем, что устала с дороги.

Поэтому, на слова Вериной мамы, что девять из десяти на моем месте просто убежали бы, я ответил:

— Я бы убежал, но, ведь, бессмысленно, Татьяна Геннадьевна. Если не убегать от маньяка, он будет колоть тебя ножом в бок. Если убегать, в боку будет колоть само по себе…

После этой фразы я, с совершенно невозмутимым лицом, принялся накладывать себе салат.

До первого «дошло» до Клаймича, он задергался и придушенно захрюкал, а вслед за ним «волной хи-хи» накрыло и всех остальных. Ну, кроме Веры… Она вымученно улыбнулась и опять уставилась на сцену, где шли последние приготовления к выступлению варьете.

Наконец, зазвучали трубы и ритмично забили барабаны. В зале медленно стал гаснуть свет и, одновременно с этим, увеличивалась яркость прожекторов направленных на сцену. Неожиданно весь свет погас полностью. В ресторане повисла тишина, смолкли голоса, стих даже стук вилок и ножей.

Очень тихо, словно издалека, свое одинокое соло завел саксофон и, в медленно наливающимся круге света, на сцене появился конферансье в смокинге. Негромко, словно делясь чем-то доверительным, он начал:

— Дорогие зрители, в этот прекрасный летний вечер, мы Вам расскажем совершенно удивительную историю, которая произошла в одном маленьком городе, где жили три лучшие подруги.

Саксофон продолжал свою грустную песню и конферансье, не меня тона, повторил эту же фразу на хорошем английском.

Появился второй круг света и осветил небольшую лавочку на которой сидели три девицы в платочках.

Конферансье начал задушевно рассказывать, что эти три девушки никогда из своего городка не выезжали, но однажды они нашли на старом чердаке волшебный ковер самолет и полетели на нем посмотреть мир.

Дальше, этот «острореалистичный» сюжет был построен вокруг экскурсионного полета «Кover Airlines» по странам и континентам.

Девицы прилетали на очередной континент и местные аборигены танцевали им свои «песни и пляски народов мира». Ну, а три подруги, на алаверды, исполняли что-то русское с элементами спортивной акробатики!

Музыка наяривала, костюмы менялись, барабаны барабанили, огоньки мигали, трубы дудели, девки прыгали и дрыгали ровными и прокачанными ножками — публика радостно хлопала и балдела…

Я сначала смотрел с интересом, но довольно быстро заскучал. Когда же наши русские девчонки в коротких юбчонках стали отплясывать канкан с пингвинами в Антарктиде, я решил, что пора «проветриться»…

Поскольку за столом все были поглощены происходящим на сцене, моему «дезертирству» никто не помешал.

Сначала я отправился к стойке бара и на чистом «американском», с акцентом Восточного побережья, заказал растерявшемуся бармену коктейль «Bloody Mary». При этом чуть не спалился, поскольку только в последний момент сообразил, что названия тех коктейлей, которые знаю я, могут ничего не сказать даже самому «продвинутому» бармену этого времени. Но спасительная красотка «Кровавая Мэри», вероятно существовала вечно!

Глядя на меня, бармен колебался. Чтобы направить ход его мыслей в правильное русло, я небрежно положил на стойку «четвертной» и отвернулся.

В момент представления, у бара клиентов не было и царил полумрак, с виду «Мэри» от томатного сока не отличишь… ну, и 25 рублей… Короче, спустя минуту, я получил свою «Bloody Mary», в которой оказалось много сока и почти не было водки!

«Не-еее! Так не пойдет… Стакан сока за 25 рублей, это жирно даже для „Жемчужины“!» Я обернулся к, деловито протиравшему стаканы, бармену и, показывая на свой коктейль медленно сказал по-английски:

— Мистер, «Кровавая Мэри» хороша русской водкой, а не русским соком. Водка! Тут нет водки!

Бармен бросил опасливый взгляд мне за спину и, схватив стакан, начал совершать с ним какие-то манипуляции под стойкой. Когда мой напиток вернулся ко мне, водки в нем, вероятно, было больше, чем сока! Дрогнула рука бармена в ответственный момент! Ха-ха…

Я удовлетворенно кивнул после «дегустации» и опять отвернулся от бармена к сцене. Вовремя…

Вера подошла уже, почти, вплотную.

— Вот ты где…

— Мы поменялись ролями? Ты меня преследуешь?! — я насмешливо улыбнулся.

— Нам надо поговорить… — моя улыбка взаимности не встретила.

На ней было длинное светлое платье, почти до пола, широкие… бретельки… ну, или как оно там у них называется… Короче широкие полосы ткани, удерживали платье на плечах, а сами загорелые красивые плечи и руки оставляли открытыми.

«А девочка не хилая, то-то я тогда в квартире на ней не удержался!»

Воспоминание, о том, как сильное тело очень красивой девушки билось между моих ног чуть не скрючило меня на барном стуле.

Я судорожно сделал большой глоток, волна тепла поднялась из живота и мягко стукнула в голову.

— Надо — значит поговорим… Но не здесь же, а то нас уже ищут, — я поднял руку и помахал, как-бы давая понять, где мы. Правда никто нас не искал, но Вера не стала оборачиваться к залу, поэтому и возразить ей было нечего.

— Давай завтра, на стадионе. Кстати ты зря перестала бегать, форму надо поддерживать… тем более у тебя это хорошо получается.

— Я КМС по легкой атлетике, — Вера криво усмехнулась.

— Понятно, почему я тогда чуть не сдох… — я улыбнулся куда дружелюбнее ее и залпом допил свой «сок»…

Мы раздельно вернулись за столик и еще минут двадцать наблюдали наивное, по меркам 21 века, «шоу», окончание которого потонуло в искренних аплодисментах и одобрительных выкриках подвыпившей, и в основном, иностранной публики.

За нашим столом сначала бурно обсуждали увиденное и, все-таки, «слишком откровенные наряды артисток». Впрочем, все присутствующие сошлись во мнении, что такие туалеты рассчитаны на потребу западной публики и что, если захотим, то мы переплюнем Запад даже в «полуголых» варьете. Потому что наши женщины — самые красивые женщины в мире! Выпили за женщин.

Затем Клаймич вдарился в легкие воспоминания, какое красивое сопрано было у Татьяны Геннадьевны, мамы Веры, и как все студенты «консервы» были влюблены в свою красивую преподавательницу.

Выпили за «красавицу Татьяну», потом за ее «такую же» красавицу дочь, затем по очереди за всех оставшихся дам! От мамы последовал ответный тост «за наших мужчин», от них — тост за «верных женщин»,

Тут уже и я не сдержался, слегка расслабившись от выпитого, и выдал анекдот:

— Одна женщина рассказывает подруге:

— Встречаюсь с двумя мужчинами и не знаю, кого выбрать…

— А что тебе сердце подсказывает?

— А сердце подсказывает — не страдай фигней, муж узнает — убьет всех троих!..

За нашим столиком заржали так… что посмеялась, наконец, даже Вера. Все-таки, шутки «моего» времени имеют здесь просто фантастический успех!

Решив не упускать момент, и подстегиваемый выпитой водкой, я заявил:

— А я знаю еще один смешной анекдот, но его нужно показывать в лицах. Вера вы мне не поможете?

«Не помогу! Отвали! Не смей!» — яростно ответили мне глаза Веры, но я встал и направился к ней:

— Большое спасибо!

Провожаемый улыбками и заинтересованными взглядами всех сидящих за столом, я подошел к напряженной, как струна Вере, опустился на одно колено и взял ее вздрагивающую ладонь в две свои:

— Любимая! Мы не сможем больше встречаться. У меня появилась постоянная женщина…

Я покаянно опустил голову под смешки и напряженное внимание присутствующих:

— …и это очень серьезно…

Преодолевая нерешительное Верино сопротивление, я прижал три сцепленные ладони к губам и сымитировал всхлип:

— У меня вчера мама с дачи вернулась!

И я кивнул в сторону мамы, под хохот присутствующих…

Когда я, с довольной улыбкой, поднимался с колена, выпуская ладонь девушки, то Вера неожиданно и весьма больно, на короткое мгновение, сжала мои пальцы.

Могу собой гордиться, на моем лице не дрогнул ни один мускул! Более того, я отпустил великолепный, в своем лицемерии, комплимент:

— Спасибо, что согласились подыграть! Мы могли бы выступать дуэтом… на сцене!

В ответ я удостоился не менее лицемерной улыбки и злого взгляда красивых изумрудных глаз.

Время уже приближалось к часу ночи, и гости ресторана начали постепенно расходиться.

Стали собираться и мы. Клаймич попытался тайком расплатиться за всех, но это было бдительно пресечено остальными присутствующими. Затем, весело галдящей компанией, мы двинулись к центральному входу «Жемчужины».

В самой гостинице проживал только Клаймич. Его ленинградские друзья, с «няшей» Оленькой, жили в санатории им. Орджоникидзе, Вера с родителями в санатории ЦК, ну, и мы рядом с ними, в «Салюте».

— Витя, так я заеду завтра после обеда? — уточнил Клаймич.

— Давай завтра в кино сходим? — шепот «няши» и влажный клочок бумаги с номером телефона, сунутый мне в ладонь.

— Семь утра… — и чуть дрогнувшие, в согласии, ресницы Веры…