Режим бога

* * *

Проспал…

Утром я, банально, проспал!

Когда я соизволил продрать глаза моя новая немецкая «Ruhla» показывала 8:34. Вряд ли, чувства девушки, какие бы они ни были, так сильны, чтобы ждать меня полтора часа.

Впрочем, что ни делается… Зачем мне официально ставить точку в отношениях с Верой? А ведь другой, тема её «поговорить» и быть не могла. И как там еще карта ляжет, кто знает… Поживем — увидим. Я и в ресторане-то её «троллил» больше от неожиданности, чем из вредности или обиды.

Ну, а уж «няшу» в «синемашу» я тем более вести не собираюсь! На фиг?! В самом лучшем случае, обслюнявим друг друга на последнем ряду, а потом не буду знать, как от нее отделаться. Да, и первые чувства ребенка поганить… Мдя. Лучше лишний раз Алисию под душем вспомнить…

…Днем заезжал Клаймич, немного рассеяно сообщил, что Пьеха в восторге от «Карусели», которую он напел ей сегодня утром по межгороду. Хочет встретиться с «молодым дарованием», когда оно — «дарование», вернется в Ленинград и просит разрешение уже сейчас включить песню в свой репертуар.

— В этом есть смысл, Витя, — так же, немного отстраненно, пояснил Клаймич, — пока они напишут музыку, подготовят аранжировку, утвердят во всех инстанциях, запишут… Только вот денег сейчас, таких нет… но в течении четырех-пяти дней недостающую сумму мне переведут по аккредитиву… Нет ни малейших оснований переживать по этому поводу…

— Конечно, конечно! Григорий Давыдович, — встряла, слушавшая весь этот монолог мама, — никаких финансовых проблем у нас нет, отдадите, когда вам будет удобно!

«Ути, мой родной, начинающий капиталист-переговорщик!», — мысленно усмехнулся я.

Что меня удивило, так это реакция Клаймича. Точнее полное отсутствие, этой самой реакции. Спокойно, словно не слыша слов мамы, он смотрел на меня, ожидая ответа.

— Все терпит… хоть до Ленинграда, Григорий Давыдович.

— Может быть тогда, действительно, отложим до возвращения в Ленинград? — ухватился за мои слова Клаймич, — вы же понимаете, — тут он уже посмотрел и на маму, — большие переводы отслеживаются… не хотелось бы лишних вопросов.

Мама согласно кивнула, но обижено поджала губы. Реакция Клаймича от её внимания не ускользнула.

Потом Григорий Давыдович еще некоторое время помялся, поговорив ни о чем, и, наконец, задал вопрос, который ему, видимо, не давал покоя:

— Витя, а ты уверен, что разумно отдавать такую песню, как «Карусель»? Ведь если создавать что-то свое, то…

Он не договорил и многозначительно посмотрел мне в глаза.

— Григорий Давыдович, не вижу никаких проблем. Как писать песни, я уже понял. Что нужно, чтобы они становились популярными, мне тоже, более-менее понятно… Напишем еще! Пусть эти, уже написанные, мне имя сделают. Дальше проще будет… — я засмеялся.

Клаймич пожал плечами и кивнул, его моя уверенность может и не убедила, но спорить он не стал.

— Григорий Давыдович, сегодня «Аэлита» играет в ресторане «Кавказ», тут неподалеку… Не хотите к нам присоединиться вечером, часиков в девять? — я излучал безмятежность и спокойствие.

— Конечно. Спасибо, я приеду… — сразу согласился Клаймич.

— Приводите с собой Александра Павловича с супругой… и с Верой, конечно… старая знакомая, как-никак, — я засмеялся.

— Приглашу! Вы им понравились… А как насчет Сергея Валентиновича с Ларисой Олеговной и Оленькой?! — хитро прищурился «музрук» Пьехи.

— Обязательно приводите, — воскликнула мама, — очень приятные люди!

Я кисло улыбнулся:

— Я предпочел бы Веру, «Оленька» — слишком навязчива…

— Переживешь, — отрезала мама, — нам, взрослым, будет веселее, а Оля очень симпатичная девочка и совершенно не навязчивая!

«Понятно, демонстрация для Григория Давыдовича, кто тут главный!»

— Конечно, мам, как скажешь, — покорно согласился я.

— Тебе, что Оля так не понравилась? — тут же смягчилась мама.

— Да, нет… хорошенькая, — я не стал отрицать очевидного, — просто мне нравятся женщины постарше! Вера, например… — дурашливо хихикаю.

— Это, пожалуйста, выбирай ту, чтобы тебе нравилась… Мне точно не понравится ни одна!

Клаймич заливисто смеется. Мама улыбается. Я, изо всех сил, тоже стараюсь улыбаться.

Эту фразу я слышал и в двадцать лет, и в двадцать пять, и в тридцать, и в тридцать пять… А потом мама умерла.

И вот теперь я ее снова слышу. В четырнадцать. И мама… Молодая, красивая, веселая… живая. Я делаю вид, что прослезился от смеха.

Замечаю быстрый настороженный взгляд Клаймича. Срочно отбрехиваюсь анекдотом:

— Сын привел троих девушек домой, и говорит маме:

Мама угадай которая из них моя невеста?

Вон та слева.

Как ты догадалась?!

Она, как зашла, сразу бесить меня начала.

Мама и Клаймич хохочут!