Вольтер и его книга о Петре Великом

Переписка Вольтера со своими друзьями позволяет нам несколько приподнять завесу.

Для проверки показаний Миллера и вообще для изображения необходимости опираться в своих выводах на одного его, Вольтер обратился в своему приятелю, графу д’Аржанталь. 12 ноября 1761 г. он шлет ему, по-видимому, уже повторную просьбу о высылке новых данных: «Пожалуйста, ради Бога, сообщите мне сведения о моем Талейране д’Эксидей»[388]. Характерно это сочетание двух имен: тожество «Талейрана» и «д’Эксидей» в интимной переписке Вольтер не отказывается признать. Не дождавшись пока ничего, он напоминает о своем желании месяц спустя[389], обращается к самому министру иностранных дел, графу Шуазелю[390] – в конечном результате цель достигнута: справка дана. Содержание ее нам неизвестно, но сам Вольтер заявлял, что «это именно то, что мне было нужно»[391].

Мы остановились на эпизоде «д’Эксидей» несколько долее, чем он заслуживал бы по своей незначительности; но сама мелочность факта наглядно вскрывает другую мелочность – ту, с какой подходили один к другому главные действующие лица этой «истории» и закулисной «литературной борьбы».

Вольтер приписал Олеарию ошибку, в которой тот не был повинен (Генрих IV вместо Людовика XIII), и в свою очередь ошибочно утверждал, будто никакого д’Эксидей не существовало. Когда ему указали на его ошибку, он не замедлил исправить ее. Вот и все. Стоило ли из-за этого метать громы и ополчаться на Вольтера? А Миллер ополчился. Он обрадовался случаю, обстреливая маленького воробышка пушечной картечью, задеть и уязвить крупную птицу – большого орла. Между тем в основе правда была на стороне Вольтера: французского посольства, ни от имени Генриха IV, ни от имени его сына, к царю Михаилу не было; Талейран-д’Эксидей ездил в Москву от имени трансильванского князя, и само отрицание д’Эксидей основывалось у Вольтера на вполне справедливой мысли, что будь д’Эксидей французским послом, да еще сосланным в Сибирь, то, конечно, об этом стало бы известно далеко не одному Миллеру. В самом подходе к делу чувствуется, что он ухватился за него с целью свести старые личные счеты с великим писателем – счеты, которых он не хотел забыть и 20 лет спустя; в этом случае даже могила не примирила его с ним.

Зато и Вольтер не оказался на высоте, обязательной для объективного историка-исследователя. Литературный король-солнце, он не любил показывать свои, даже самые маленькие, пятнышки и готов был, в ущерб исторической истине, запрятывать их как можно дальше.

Эпизод с д’Эксидей не являлся ли отражением, в миниатюре, обстановки, в какой составлялась книга Вольтера?