Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Большевистский погром критиков

Оппонирующие большевикам могли наблюдать, как стремительно меняется ситуация, и предполагали, что она может так же стремительно изменяться и дальше – если сначала она менялась в пользу большевиков, то далее Фортуна могла отвернуться от них. Меньшевики, правые эсеры и прочие прежние союзники большевиков не распознали их тактику, в которой не было и не могло быть никакой морали. Они побеждали именно поэтому, что были самозабвенными негодяями и лжецами. Свою жестокость они выдавали за стойкость и верность принципам, свою ложь – за возвышенные мечты и заботу о трудовом народе.

Одним из ставших к началу 1918 года совсем уже жалким оппонентом большевиков был Мартов (46). На трибуну III Всероссийского Съезда Советов Мартов был, можно сказать, вытолкнут как «мальчик для битья». Его тезисы были невнятны, его вид был под стать тезисам (хромота и сутулость с детских лет). Подхватив ленинское сравнение большевистского переворота с Парижской коммуной, он подчеркнул, что французские коммунары не нарушали гражданских прав и сохранили всеобщее избирательное право, в том числе и крайне правым политических партиям. Позднее Ленин ответил на это: поэтому они и проиграли. Понимая, куда клонится ситуация, Мартов провозглашал: «методы террора не нужны той партии, которая осуществляет желания большинства против корысти меньшинства. И поэтому социалистический Интернационал всегда отрицал террор». Он все ещё надеялся уговорить, пристыдить большевиков. Целиком в стенограмме его выступление не стали публиковать.

Вторым полемистом для «разогрева» публики на трибуну поднялся Борис Авилов [119], представитель микрофракции объединенных интернационалистов. Его выступление также дано в стенографическом отчете в сокращении. Он выразил свою оппозиционность к Советам, напомнил, что Учредительное Собрание было созвано по решению предпоследнего Съезда и выражало волю трудящихся масс: «Учредительное Собрание состояло из представителей огромного большинства рабочих и крестьян, тогда как в Советах явное меньшинство трудового элемента». Он предложил Советам роль «боевых организаций» при Учредительном собрании. Потом попытался зачитать список заводов и фабрик, где рабочие не согласны с политикой большевиков, но его прервали возмущенными возгласами.

Разгромить оппонентов было поручено Зиновьеву. Вспоминал ли он, измученный пытками, как громил оппонентов даже среди ближайших союзников? Покаялся ли перед расстрелом в том, что принес стране и народу столько горя? Вряд ли. Он всячески пытался сохранить себе жизнь, молил о пощаде и просил позвонить Сталину, целовал сапоги своим убийцам. А пока верный опричник Ленина указал на «нашего великого учителя Маркса», который критиковал Парижскую коммуну за то, что она сразу не начала военного наступления на Версаль и не захватила банки. А большевики всё это сделали! Правота большевиков была обоснована непогрешимостью Маркса.

В речи Зиновьева есть ссылка на речь Церетели, но выступления Церетели нет в стенограмме. Возможно, Зиновьев имел в виду какую-то общеизвестную речь «лидера соглашательских партий», которая могла звучать в том же зале Таврического дворца, где всего несколькими днями ранее проходило Учредительное собрание, а теперь собрались представители Советов. Раз уж Ленин в своей речи трижды упомянул Церетели, то Зиновьев не мог не пнуть его ещё раз.

Критикуя «правых» (в «левом» лагере), Зиновьев указывал, что они прежде не заявляли о невозможности победы социализма в данный момент. При этом он не замечал, что опровергает своего вождя Ленина, который днем ранее с трибуны утверждал, что до социализма ещё очень далеко. Ещё одно самоопровержение Зиновьева содержалось в его ссылке на подтасовку результатов выборов во Франции, где в парламенте оказывались сплошь «социалистические» партии, но к социализму они отношения не имели.

Точно то же можно было бы сказать и о выборах в большевистские Советы, которые привели на съезд Бог знает кого – разношерстную сволочь, которая не в состоянии была понять, как её превращают в тряпку для вытирания кровавых луж, оставленных большевиками. Миф о Советах и столетие спустя витает в неглубоких мозгах, затеняя преступления коммунистов и чекистов.

Далее перед окончательным уничтожением «соглашателей» выпускают несколько ораторов, выступлениям которых в стенограмме уделено совсем мало места. Какой-то безвестный «товарищ Лана» рассказывает о решении СНК Белоруссии разогнать Белорусскую Раду. Эта информация никого не заинтересовала. Затем что-то невразумительное и бурно-эмоциональное говорил в адрес «правых скамей» Николай Ривкин [120] – идеолог и руководитель Союза эсеровмаксималистов (ССРМ).

Затем слово предоставляется Николаю Суханову (359) – скорее для того, чтобы закрыть вопрос о представительстве на трибуне всех фракций. Из его выступления в стенограмме остается всего лишь несколько фраз. Он заявляет: «ошибаются те, кто думает, что речь идет о диктатуре пролетариата и демократии. Политика Совета Народных Комиссаров ничего общего не имеет ни с тем, ни с другим. Она ведет лишь борьбу против всех тех, кто высказывается против Ленина. Такая тактика приведет революцию к поражению». Его предупреждение даже не замечают.

Закрывает этот балаган Преображенский (354). Из его короткого ответа на чьи-то слова, не попавшие в стенограмму: «революцию сделали не усталые солдаты и не жадно тянущие[ся] к земле собственники крестьяне, как это утверждают объединенные интернационалисты. Точно также неверно, что с большевиками мало пролетариев. (…) большевики не закрывают глаз на то, что крестьяне еще недостаточно ясно представляют себе социалистический строй, но дальнейшее развитие революции создаст объективные условия, при которых крестьянство осуществит социализацию земли».

И вот снова на трибуне Ленин, разгоряченный критикой – снова многословен и сумбурен. Он просто вне себя от обвинений в непоследовательности. И по методике, зачерпнутой из марксизма, объявляет: «Пока революция не выходила из рамок буржуазного строя – мы стояли за демократию, но как только первые проблески социализма мы увидели во всём ходе революции – мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающей диктатуру пролетариата». Ложь возведена в систему – именно это и есть позабытый (как сказал Ленин) «правыми» марксизм. Откуда ни возьмись образовался «революционный социализм», который к радости Ленина «откололся» от всякого прочего социализма. И в чём же его особенность? В том, что все прочие социалисты объявлены врагами, а в условиях гражданской войны эти вчерашние единомышленники подлежали немедленному расстрелу.

Конечно, Ленин был прав в своей критике либерального парламентаризма, который является имитацией народного представительства и фальсифицирует политические свободы. Но что он предложил взамен? Полный абсурд: «ум десятков миллионов творцов». Это означает: «масса берет в свои руки оружие и начинает беспощадную борьбу с эксплуататорами».

Последующие годы показали, что эти «миллионы» натворили ужасное смертоубийство по всей стране. И были остановлены ещё более ужасным смертоубийством – НКВД. Коль скоро защита Родины во время войны объявлена Лениным «не социалистической» позицией, а воплощением роли прихвостня буржуазии, то в развязанной большевиками войне не было жалко ни государства, ни народа. Нет Родины – нет ничего общего между людьми. Кроме бандитской спайки, которая и решила дело.

Ленин верил в свои фантазии, которые не имели ничего общего с действительностью: «загляните в самые недра трудового народа, в толщу масс, там кипит организационная, творческая работа, там бьет ключом обновляющаяся, освещенная революцией жизнь. В деревнях берут крестьяне землю, рабочие захватывают в свои руки заводы и фабрики, повсеместно возникают всевозможные организации». Там, где он предполагал созидательную инициативу, царила разруха и преобладал грабеж.

Ильич, как фамильярно величали Ленина за глаза (а после его смерти давали это имя улицам и заводам), по воспоминаниям соратников очень радовался разгону Учредительного собрания – до слез смеялся тому, как это было сделано матросом Железняком, который довольно вежливо попросил делегатов разойтись, потому что «караул устал». Не только истрепанный своими фантазиями и душегубством Ленин смеялся недолго. Рьяный Железняков ещё быстрее отсмеялся.

Железняков Анатолий Григорьевич (1895–1919), известный, также как Матрос Железняк – анархист, положивший конец заседаниям Учредительного Собрания. Кличка «матрос» принадлежит ему совершенно незаслуженно. Поступить в Кронштадтское мореходное училище, а потом в Ростовское мореходное училище он не смог. Работал в аптеке, портовым рабочим, кочегаром. Во время Первой мировой войны – слесарем. И лишь в 1915 году по призыву попал в машинную школу 2‐го Балтийского флотского экипажа. Прослужив менее года, дезертировал и под вымышленной фамилией служил кочегаром и помощником моториста на торговых судах. К Февралю был законченным негодяем, и как следствие – анархистом. На флоте не служил, предпочитал выступать на митингах. В июне 1917 г. был арестован и приговорен к каторжным работам. Бежал и был избран от Центробалта на II Всероссийский Съезд Советов. Принял активное участие в Октябрьском перевороте. Возглавил крупный отряд революционных матросов, занимавшихся грабежами и произвольными убийствами «контры», а также участвовал в разгоне митингов и шествий в поддержку Учредительного Собрания. Охранял III Всероссийский Съезд Советов. Затем с крупной суммой денег был оправлен в Одессу, где участвовал в боях против румынских войск и флота. Продолжал произвольные аресты заложников и выступления на митингах. Затем был отправлен в Царицын в должности комполка. Вскоре после конфликта с военспецами был отозван в Москву, откуда снова нелегально направлен в Одессу, где в 1919 г. был избран председателем профсоюза моряков торгового флота. Командовал бронепоездами в боях против войск Деникина. Попал в засаду и получил смертельное ранение. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

После ленинского сумбура происходит голосование за «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» – количество голосов «за» или «против» не фиксируется. Стенограмма обозначает лишь: «большинством голосов». А по поводу резолюции о работе ЦИК и СНК не указывается и этого. Вообще все голосования – без подсчета голосов и без разделения аудитории на тех, кто имеет право голосовать, и на всех остальных. Кого интересуют такие мелочи?

На следующий день к Съезду присоединяются делегаты Крестьянского Съезда, и тогда Декларацию заново переголосовывают. Фактически съезд должен был бы начаться заново, но формальности никого не волнуют. Таково «живое творчество масс» – именно так определяют большевики деяния самозванцев.

Восторженная речь Марии Спиридоновой (326) перекрывает даже фантазерство Ленина: «Мы сейчас разрушаем весь старый строй, созидая вместо него новый строй – на началах справедливости, равенства и братства, всемирного братства всех народов». Остается только вовлечь в революцию всех без исключения крестьян, а тех, кто уже вовлечен стихийно, обеспечить сознательным пониманием момента – в духе большевистского и левоэсеровского фантазерства.