Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-2-

2.

Сообщение о задержании немецких шпионов-диверсантов поступило в Управление НКВД по Горьковской области в восемь утра. Через три часа полковник Летунов уже находился в кабинете начальника Арзамасского отдела НКВД и читал первые протоколы допроса задержанных. На бумаги ему через плечо глядел и сопровождающий его в поездке лейтенант Коротков - очень соответствующий своей фамилии, короткий ростом, взлохмаченный и острый, как сломанная пополам спичка, энтузиастического вида молодчик с неподвижными воловьими глазами.

Хозяин кабинета подполковник Ручкин, молодой старик со сморщенным синеватым лицом, пил крепкий чай и уныло разглядывал внушительные награды, украшавшие полковничью грудь: Орден Красного знамени и Орден Ленина, целых два Ордена Красной Звезды и знак «Заслуженный работник НКВД». Он не спал всю ночь и понимал, что спать в связи с произошедшими событиями и скоропостижным явлением малоразговорчивого «заслуженного работника», придется еще не скоро.

Полковник Летунов дочитал протокол, крайне внимательно просмотрел изъятые у задержанных поддельные паспорта, справки и банковские билеты на сумму девяносто пять тысяч рублей, аккуратно сложил все документы ровной стопочкой и уложил в папку. Покончив, он по привычке дернул шеей, будто ему мешал воротничок со «шпалами», медленно пригладил ладонями серые от изрядной седины, словно пеплом припорошенные волосы, расчесанные на косой пробор, затем сложил пальцы домиком у подбородка с черной ямкой посередине и глубоким, хорошо поставленным голосом сказал Ручкину:

- Очень интересно.

Серые, ясные глаза, смотрели тяжело и холодно. Спину полковник Летунов держал неестественно прямо, широкие плечи его хранили могущественную неподвижность. На свежей гимнастерке не было видно ни единой помятости или ненужной складочки.

- Я буду с ними разговаривать сам.

Ручкин понимающе вздохнул:

- Здесь или...?

- Ну зачем же вас стеснять. Отведите мне допросную.

- С кого начнете?

- С девочки.

- Хорошо, я сейчас дам необходимые распоряжения.

Лидия Фролова, двадцати двух лет отроду, уроженка Кировской области, незамужняя, бездетная, комсомолка с 1935 года, оказалась большеротой барышней с миловидным живым лицом, мерцающей как снег на солнце тонкой кожей, черной косицей до пояса, белой полоской аккуратного прямого пробора, делающего ее похожей на прилежную школьницу, высоким выпуклым лбом и черными скульптурно правильными бровями. Ее усадили напротив стола на незначительном удалении. У окна примостился Коротков, готовый записывать ход допроса.

Полковник Летунов долго молчал, всматриваясь в шпионку и наблюдая за ее реакцией на свое молчание. Сначала она глядела в пол, сидела напряженно, вцепившись пальцами в стул до побелевших костяшек. Потом осмелилась и подняла на полковника вишнево-черные глаза. И теперь уже взгляд не отводила, смотрела прямо, твердо, но без вызова. Он отметил нежно-детские колечки влажных волос на ее тонкой розовой шее и подумал: «А ведь и впрямь еще девочка».

- Полковник Летунов, - он, наконец, представился и предложил: - Рассказывайте.

- Что?

- Всё. Ясно, исчерпывающе, но коротко, по фактам и без душещипательных сантиментов, желательно. Ужас до чего не люблю слезливые девичьи истории. «Простите, дяденька, извините, бес попутал». Прощать я вас не буду, поэтому поберегите свои слезы, мое время и нервы лейтенанта Короткова. Он очень переживает, когда в протоколе много воды.

Лидия оглянулась на Короткова, состроившего, как ему казалось, грозное лицо. На мгновение ее румяные губы осветлила улыбка и тут же погасла. Это не ускользнуло от внимания полковника.

- Очень хорошо, что вы не теряете присутствие духа, Лидия Николаевна, но я прошу вас начать.

- С чего начать?

- С начала. Впрочем, родился-учился можете опустить. О вашем рабоче-крестьянском происхождении, сиротстве в детском доме и работе машинисткой я прочел в предыдущем протоколе, - полковник похлопал пальцами по закрытой папке. - Если вам, конечно, нечего добавить к сказанному.

- Нечего.

- Хорошо. Тогда начните сразу с того, как попали на фронт, как у вас созрела идея перейти на сторону немцев и как вы ее осуществили.

- У меня не было идеи перейти к немцам! - вскочила Лидия.

Полковник двумя пальцами, как старообрядческий священник, приказал ей сесть. Она сникла и повиновалась.

- По порядку, Лидия Николаевна. А уж мы решим что у вас было, а что нет.

Лидия вздохнула, потерла ладонями щеки и размеренно заговорила:

- Я родилась и выросла в Кирове, рано потеряла родителей, попала в детский дом, поскольку у меня не нашлось других родственников... Простите, но я вынуждена это повторить, потому что это важно.

- Я же просил без сантиментов.

- Это не сантименты. Так будет понятны мотивы моих действий. Вы логик, я вижу, вот и я пытаюсь, чтобы повествование было логичным.

- Хорошо, продолжайте.

- С девяти лет я воспитывалась в детском доме. Считайте, что меня воспитало государство... И я безмерно благодарна государству за кров, за еду, за образование. У нас были хорошие воспитатели, в школе — хорошие учителя. Меня вырастили и выпустили в жизнь чужие, но неравнодушные люди. Мне приходилось тяжело, везде нужно было пробиваться самостоятельно и это закалило мой характер. После школы я выучилась на машинистку, пошла работать. Зарабатывала немного, но мне хватало. А потом началась война. В первый же призыв ушла половина моих друзей, тех, с кем я росла в детском доме. Очень скоро стали приходить похоронки. Одна, вторая, третья... Призвали наших учителей, кто-то пошел добровольно. В сентябре пришла похоронка на Серафима Игнатьевича Шукшина. Это был директор нашего детского дома, добрый, честный, мягкий человек, фактически мой второй отец. Наш второй отец. И тогда я решила... Я решила, что не могу больше оставаться в стороне и пошла проситься на фронт. В военкомате мне дали направление на курсы радистов. Уже в октябре я оказалась на фронте. Меня определили в разведку. Первая же переброска за линию фронта оказалась неудачной, я попала в плен.

- Вот с этого момента поподробнее. У меня сложилось ощущение, что вы темните относительно своего попадания к немцам.

- Я не темню.

- Тогда расскажите эту историю.

- Наш самолет подбили. Пилот еле-еле дотянул до земли. Но посадка оказалась жесткой. Пилот погиб, мой командир получил травму черепа. Я перевязала как смогла, но он тоже был не жилец. Рация разбилась вдребезги. У меня было сотрясение. Я вытащила командира из самолета... Мутило меня страшно, перед глазами цветные круги скакали как в цирке. Мне ясно стало, что из нашего задания пшик получился... Но это как-то так, на задворках сознания все. Я еще надеялась — глупо так! - что, может пилот к нашим вырулил и мы на своей земле рухнули. Но нет. Услышала, как кричит кто-то, топот ног. Не сразу поняла, что речь-то немецкая... Достала пистолет. У меня еще силы были, чтобы застрелиться, я даже курок взвела... Но не смогла. Так обидно стало, так страшно умирать... Я уже теряя сознание в сторону голосов куда-то выстрелила... и все, отключилась. Очнулась уже в немецком госпитале. Потом меня переправили в концентрационный лагерь для военнопленных. Там со мной разговаривали офицеры из немецкой контрразведки. Ласково так предлагали... ну вы понимаете, предать.

- И вы предали.

- Нет.

- Как нет? А что вы здесь тогда делаете? Кто вы как не предатель?

- Я согласилась с тем, чтобы иметь возможность вернуться домой. Я ни на минуту не допустила мысли, чтобы служить немцам по-настоящему.

- Красивые слова, Лидия Николаевна. Это все только красивые слова. Уберите всю эту мишуру, которую вы накрутили, чтобы себя перед самой собой оправдать, и получится голое предательство.

- А что бы вы сделали на моем месте?

- Застрелился бы.

- А если бы у вас не было такой возможности?

- Сделал бы так, чтобы меня застрелили. Но во всяком случае не дал бы себя поставить перед выбором предательства. А если бы выбор такой передо мной все-таки встал, то и я бы тоже встал. К стенке. И принял бы смерть достойно и счастливо. Предать Родину для меня — немыслимо.

- Это только вам кажется. Все горазды рассуждать в теории, но вы не были на моем месте...

- Я и не мог оказаться на вашем месте, Лидия Николаевна.

- Что хорошего в смерти, товарищ полковник? Смерть за Родину — дело благородное, а вы попробуйте за нее пожить. К тому же, это вполне объяснимая человеческая слабость — спасать свою жизнь, не правда ли?

- Красиво понятиями жонглируете. Я бы с вами подискутировал на эту тему, но это не ко времени.

- Проще всего поставить человека к стенке, не разбирая мотивы его поступков.

- Мотивы ваших поступков мне совершенно безынтересны. Я имею дело со свершившимися фактами. Факты — вещь упрямая. Если факт предательства на лицо, неважно какими мотивами руководствовался предатель, ибо все эти мотивы в конечном итоге сводятся к банальной человеческой трусости, которую какими только красивыми словами не называют. А трусость человеческую я презираю гораздо более других пороков.

- Я не трус!

- Трус вы или не трус мы узнаем совсем скоро. Принять смерть за предательство тоже нужно уметь. Тогда все и докажете. Однако мы отвлеклись. На чем мы закончили, лейтенант?

- На немецких офицерах, товарищ полковник.

- Да, конечно. Эпопею вашей вербовки и обучения в школе абвера я внимательно прочел... Давайте не будем повторяться, а выясним вот что. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились со своим нынешним напарником Ромашовым?

- Мы познакомились в разведшколе около трех месяцев назад. Он был одним из моих одноклассников.

- До этого вы не были с ним знакомы?

- Нет. Никогда в жизни не видела.

- В каких отношениях вы состоите с Ромашовым?

- В приятельских.

- То есть? Поясните, что значит «в приятельских»?

- Мы хорошо общаемся. Не дружим, я почти ничего о нем не знаю, в школе было не принято вести задушевные разговоры, но он хороший собеседник... и всегда уважительно ко мне относился.

- В каком смысле?

- Ну как к девушке, понимаете? Не пытался ухаживать, не волочился, не глядел сально, рук не распускал... В школе преимущественно обучались мужчины и всего две девушки. Одна совсем страшная, на нее даже не смотрели, а вторая — я. Мне приходилось держать ухо востро, чтобы не скомпрометировать себя. Однажды я даже подралась.

- Подрались?

- Да. Один курсант... Мирошниченко Женя делал про меня недвусмысленные намеки, мол, я гулящая и даю за деньги. Мне пришлось вмазать ему по роже наглядным пособием.

- Чем-чем?

- Учебной гранатой.

Коротков хихикнул. Полковник бросил в его сторону строгий взгляд и спросил:

- И что же Мирошниченко?

- Заплакал, представляете? Я ему губу раскроила, а он заплакал... Мне даже стало немного стыдно.

- Как на эту стычку посмотрело руководство разведшколы?

- Никак. Откровенно говоря, мне кажется, что их этот случай позабавил. Никаких карательных мер не последовало, хотя дисциплина у нас была строгая. А Мирошниченко куда-то пропал, я его с тех пор больше не видела.