Гостеприимный кардинал

– Да нет же, вы не дали мне закончить. Вернувшись домой, я заперся в своей комнате и вывернул все карманы в поисках червонца среди прочей мелочи, но обнаружил, что червонца нет! После того как вновь перетряс карманы и во второй раз внимательно изучил их содержимое, я увидел, что червонец, который, как я думал, я оставил себе, был не чем иным, как драхмой. Разве не было бы естественным почувствовать облегчение, ведь я избавлялся от необходимости снова бежать к точильщику? Разве мне не следовало совершенно успокоиться? Наоборот, я почувствовал печаль и разочарование – как будто кто-то обманул меня. А как же еще можно истолковать мое огорчение, кроме доказательства того, что я намеревался присвоить червонец?

– Это было большой неожиданностью! – пробормотал разочарованный моей исповедью господин Стифас, он не ожидал услышать, что точильщик, которого он в любом случае считал вором, избежал достойного наказания, – но раз уж вы раскрыли, – продолжил он через некоторое время, – свое сердце и почтили меня своим доверием, позвольте заметить, что эпилог вашего рассказа был разоблачителен. Он полностью подтверждает мою точку зрения. Что доказывает, таким образом, господин Бертумис, что не так просто осудить с легким сердцем кражу, так как даже вы – вы должны это признать – были, пусть только мысленно, вором.

– Довольно! Я попросил бы вас сменить тему разговора.

– С удовольствием. Я понимаю. Итак, давайте вернемся к главной теме нашего разговора, к охоте. Вы ответили мне, я хорошо это помню, что в вас никогда не проявлялась врожденная склонность к охоте. Однако я боюсь, вам будет сложно мне это доказать. Если бы вы сказали, что с детства имели эту склонность, но позже у вас не было возможности развить ее, это было бы более точно. Все дети охотятся на бабочек, сверчков, кузнечиков, лягушек, цикад, майских жуков. Не говорите мне, что вы были исключением.

– Вы правы, я признаю, что не подумал об этом, – ответил я, задумавшись, – но что касается охотничьего ружья, я могу поклясться, что никогда не брал его в руки.

– Дорогой мой Агафий, посмотри мне в глаза. Я никогда не смог бы себе простить, если бы позволил тебе дать ложную клятву. Я узнал тебя в первую же секунду, как только увидел. Ты не изменился, хотя мы не виделись почти сорок лет. Но я сдержался, так как ты не подал виду, что узнал меня, – это может быть из-за бороды, покрывающей мое лицо, – и я решил не открыться тебе сразу. «Дай-ка я его сначала немного помучаю», – подумал я. Ты помнишь, как сыграл со мной ужасную шутку, когда мы были детьми? Поэтому мы и не виделись с тех пор.

– Только не говори мне, что ты Меме! – вскрикнул я.

– Собственной персоной.

Я встал и обнял его, растрогавшись.

– Подумать только, даже твоя фамилия, которую я столько раз сегодня слышал, ничего мне не напомнила. Но, даю слово, сейчас я вспомнил, когда я увидел тебя в карете, я почувствовал, как что-то заскреблось у меня внутри. Какое-то глубокое воспоминание зашевелилось в моей душе. «Я его откуда-то знаю», – подумал я. Но снова быстро погрузился в спячку, я ведь очень устал от путешествия.

Меме, дружески хлопнув меня по спине, пошел к шкафу и вернулся оттуда с бутылкой красного вина и двумя бокалами.

– Наше здоровье! – воскликнул он, чокаясь. – Этот нектар – как раз то, что нам нужно. Эта ночь у меня прошла ужасно, и я так хотел тебя увидеть, поговорить с тобой.

– Знаю, знаю. Мне в общих чертах рассказал Феофан. Я, как и ты, должен тебе сказать, тоже настрадался из-за птички. Бесстыжая пробралась в мой номер и верещала всю ночь. И несмотря на то, что я все вверх дном перевернул, все перерыл, я так и не смог ее найти.

– Эта птичка снова свела нас вместе, а другая – развела на годы, – сказал он.

Он отпил глоток из бокала и спросил:

– Ты помнишь тот день?

– Теперь я все помню так ясно, как будто это было вчера. Был летний вечер. Мы вышли из твоего загородного дома, полные радости и оптимизма первооткрывателей. То и дело мы доставали из карманов свои рогатки – твоя была железная, моя – из дерева черешни; и пробовали их резинки, они были упругие и крепкие, новехонькие. Но время шло, мы видели, как уменьшаются запасы наших шариков, а мы не попадали ни в одну птицу и стали впадать в отчаяние.

– Тогда я предложил тебе пойти подальше, – сказал Меме.

– Да, и мы потащились к оврагу. Уже начало смеркаться. Птицы стаями пролетали над нашими головами. Но они летели высоко – даже если бы мы попробовали в них стрельнуть, все было бы напрасно. Мы держали рогатки в руках и ждали. И вдруг мы оба стреляем. Одна птица свалилась с ветки смоковницы и исчезла в кустах ежевики. Мы кубарем покатились по тесной тропинке, стали раздвигать кусты и искать, как сумасшедшие. И тебе не повезло, ее нашел я. Она была в нескольких шагах, на большом камне. Я нагнулся и поднял ее. «Это моя птица, я ее первый увидел, вор», – поднял ты крик, подошел и попытался выхватить ее у меня из рук. «Почему твоя? Я первый услышал, как она поет на ветке. Докажи мне, что это твой шарик в нее попал!» – ответил я и прижал ее к себе – вдруг я резко передумал, повернулся и протянул ее тебе. – Ладно, возьми ее, ты прав. Это ты в нее попал. Мой шарик в последний момент выпал, и я выстрелил вхолостую». Без лишних слов ты схватил птицу и засунул ее в свой мешок.

– И так я попался в твою ловушку, – засмеялся Меме, – я так жаждал заполучить трофей, что не смог заподозрить тебя в кознях. Когда мы вошли ко мне домой, где нас ждали: ты – скромный, я – гордый, как надутый индюк, – в столовую, где вокруг стола с зажженными свечами и расставленными приборами сидели мои отец, мать, сестра и ее подруга Анфи, красивая темноволосая девочка, в которую я был тайно влюблен. «Вы опоздали, обед уже закончен, – сказал мой отец, вытирая салфеткой усы. – Давайте-ка посмотрим, что за добычу принесли нам наши великие охотники?» Ты встал в стороне, принял несчастненький вид и сказал: «Сегодня удача мне не улыбнулась, господин». – «А Меме, – сказал мой отец, – кажется более довольным, чем ты». Я подошел, победоносно достал из своего мешка птицу и положил ее на стол со словами: «Последним шариком ее сбил, когда мы уже уходили». И сразу же понял свою ошибку, но было уже поздно ее исправлять. От птицы исходила ужасная вонь, а пучок желтых перьев отвалился с шеи и остался на моих пальцах. «Убери ее немедленно отсюда, – проревел мой отец, зажав нос, – как ты смеешь, грязный лгун, показывать нам эту дохлятину, тем более в святое обеденное время? Вон, обманщик!» Так трагикомично закончилась наша первая охота. А ты тем временем поспешил улизнуть через балконную дверь, я слышал, как ты перепрыгнул через забор и щебень захрустел под твоими башмаками, когда ты убегал. С тех пор я тебя не видел. Но, знаешь, я быстро тебя простил. Из-за того унижения я не бросил охоту. Напротив, мое рвение к ней не улетучилось, а стало страстью, болезнью. Таким образом, дорогой мой Агафий, не было бы преувеличением сказать, что именно ты помог мне с годами стать важным охотником, чем я сегодня очень горжусь. Давай выпьем по последнему бокалу!

Мы чокнулись.

– За разговором мы не заметили, как рассвело. Слышишь петухов? Они уже давно кукарекают. И свет ламп в комнате потускнел, – сказал Меме.

Он подошел к окну и распахнул ставни. Солнце всходило из-за горы. Ветер совсем стих.

– Мне пора идти. Сейчас полседьмого, – сказал я, посмотрев на настенные часы.

– А я должен привести в порядок свои вещи. Сегодня я не пойду на охоту.

– Итак, пусть птицы последний день, не страшась, свободно полетают над полями и горами! Мы скоро снова увидимся, и очень скоро, мой дорогой друг, – сказал я ему.

Мы еще раз обнялись, я подошел к двери, снова попрощался и вышел.

В голове моей мысли жужжали, как пчелиный рой.

«Ну что за вечер! Что за странная штука жизнь! Сколько поворотов судьбы! Какие поразительные стечения обстоятельств! А я не верил, что бывают совпадения!» – бормотал я, шагая медленно, словно лунатик. В середине коридора я наткнулся на Феофана. Он был свежевыбрит, выглядел отдохнувшим и был в веселом расположении духа.

– А я за вами шел. Сказать, что вы опаздываете. Уже седьмой час, – сказал он мне.

– Спасибо тебе. Но я не думаю, что у меня будут сегодня силы что-либо делать. Думаю все бросить. Пошли все дела к черту. Мне надо отдохнуть. Я пойду к себе в комнату.

– Не туда, а сюда, прошу вас.

Он потянул меня за руку и толкнул четвертую дверь справа, под номером семь, через несколько шагов от двери Меме.

Войдя, я был ошарашен. Комната была точь-в-точь такой же, как та, из которой я вышел минуту назад. Та же мебель, стол, глубокое удобное кресло, обитое вишневым штофом, люстра, зажженный камин, графин с посеребренным носиком, часы на стене, двуспальная дубовая кровать. Если бы не отсутствие охотничьих орудий, я бы сказал, что все еще нахожусь в комнате Меме. Все мои вещи были разложены по местам, и Эвника в свежевыглаженном платье, крепкая и с голыми руками, встречала меня с улыбкой, выходя из-за двери, где она пряталась, с подносом в руках. Запах свежего дымящегося кофе достиг моих ноздрей и оживил меня.

– Добро пожаловать, господин Агафий, – сказала она, поставив поднос на стол, – я приготовила ваши любимые бублики, козье молоко, сыр и два вареных яйца.

– Эвника, ты ангел! Дай я тебя поцелую, – сказал я с воодушевлением и обнял ее, – извини, что я в таком виде. Я все еще брожу в пижаме. Твой супруг чуть не уморил меня вчера вечером.

Я с удовольствием отпил глоток ароматного кофе.

– Я знаю. Он мне рассказал все во всех подробностях. Ну что мне с ним делать? Он теряется при малейшей трудности, путается при первой же загвоздке. По правде говоря, мы немало расстроились. Прямо беда, Матерь Божья! Я недавно вернулась и уже успела сделать кучу дел.

– А по тебе и незаметно. Ты – если мне позволит Феофан – свежее утренней розы.

– «Духовное удовлетворение – это все, – говорила моя покойная мать, – делай свое дело и никогда не будешь страдать». Но сейчас уже все позади. Все устроилось. Все снова войдет в привычный ритм.

– Феофан вчера говорил, что ты ходила в Хору по какому-то неприятному делу, – сказал я, избегая напрямую заговорить о птице.

– Съешьте ваш завтрак и приходите – я горю нетерпением показать вам, – ответила она и собралась уходить.

– Я не хочу есть. Твой кофе меня подкрепил. Мы можем пойти прямо сейчас.

Мы вышли втроем: впереди Эвника, а следом Феофан и я. Мы снова прошли по коридору и остановились у цветочной подставки.

Я был готов к ужасному зрелищу и даже начал принимать соответствующий печальный вид. Клетка снова была на месте, но дверца была закрыта, а внутри летала, размахивая крылышками и щебеча, прекрасная птица, полностью соответствующая подробному описанию Феофана.

– Но это же не чучело. Или меня обманывает зрение и слух? Она прыгает, поет!

– Это – жизнерадостный живой кардинал, – сказала Эвника.

– Только не говори мне, что он воскрес! Нет, я даже слышать не хочу, что он пережил ложную смерть! На сегодня достаточно, я больше не выдержу.

– Это не наш, – объяснила она мне, – бедный Пипикос остался у бальзамировщика. Он, сидя на полированной подставке, должно быть, украшает теперь какой-то другой дом.