Простая милость

Когда появился Джейк, Аксель шагнул ему навстречу. Он был высоким и статным, атлетически сложенным мужчиной с поредевшими белокурыми волосами и голубыми глазами, такими яркими, как будто для их изготовления он купил себе кусочек небес. Выражение лица у него всегда было какое-то печальное.

— Спасибо, Джейк, — произнес он искренне, с большим чувством.

Джейк кивнул — я понял, что в этом собрании он говорить отказывается.

— Где она? — спросил мой отец.

— В палате у Эмиля. Я не смею к ней приближаться. Никто не смеет. Джейк, она не хочет уходить. Нужно ее как-нибудь увести. Эмилю необходим покой. Ты поговоришь с ней?

Джейк окинул взглядом коридор, в тот момент пустовавший.

— Мы могли бы увести ее насильно, — продолжал Аксель, — но тогда разыграется сцена, и Эмиль еще сильнее расстроится, а я этого не хочу. Поговоришь с ней, пожалуйста?

Джейк взглянул на Брандта и кивнул.

Ариэль оставила Карла, подошла к Джейку и опустилась на колени. Ее глаза лихорадочно блестели.

— Джейки, пожалуйста, уведи ее отсюда, чтобы обошлось без сцен. Ему так необходим покой.

Я услышал, как он прошептал:

— Я попытаюсь.

Ариэль поцеловала его в щеку, он развернулся и пошел, по обе стороны от него шли отец и Аксель Брандт. Я смотрел, как ровно он шагает между двумя взрослыми мужчинами, и, хотя вели его не на расстрел, я понимал, какое тяжелое бремя возлагается на его хрупкие плечи. Утром я попытался выставить моего брата героем и тем самым приукрасил правду. Теперь, когда он скрылся в палате Эмиля, я радостно осознал, что в преувеличениях нет никакой нужд ы.

Я сел рядом с матерью на подоконник, откуда открывался чудесный вид на город. Холм был высокий и крутой, и под нами лежал Нью-Бремен, такой спокойный в этот воскресный день. Его ровные улицы, проложенные еще при первых немецких переселенцах, напоминали клеточки на шахматной доске, за которой отец и Эмиль Брандт разыгрывали свои еженедельные партии. Следующая должна была состояться в этот понедельник. Мать крепко стиснула мое колено. Она не смотрела на меня, и я не понимал — то ли это невербальный сигнал, то ли ей просто нужно было до чего-нибудь дотронуться, чтобы обрести уверенность перед лицом неизвестности.

Мгновение спустя она спросила:

— Хорошо пели в церкви?

— Да, — ответил я. — Но не так хорошо, как при тебе.

Она кивнула без тени улыбки, но я почувствовал, что ей приятно.

— Все обойдется? Я про мистера Брандта.

Она затушила сигарету о квадратную стеклянную пепельницу, стоявшую рядом на подоконнике, поглядела на черное пятно и медленно ответила:

— Эмиль в тяжелом состоянии. Но я уверена, он выкарабкается.

— Зачем он это сделал? — спросил я тихо, чтобы остальные не услышали. — Ведь он известный человек, и все такое. Это из-за его лица?

— Он прекрасный человек, Фрэнки, — ответила она. — Неважно, какое у него лицо.

«А для него, может быть, важно», — подумал я.

Джулия Брандт встала и подошла к нам. На ней было розовое платье с черным кантом, каблуки тоже были черно-розовыми. На шее блестело жемчужное ожерелье, в ушах — жемчужные серьги. Волосы у нее были черные, словно безлунная ночь, а глаза темные, словно остывшая зола. Я не любил Джулию Брандт и знал, что моя мать тоже ее не любит.

— Рут, — со страдальческим видом сказала миссис Брандт, — все это так ужасно.

— Да, — ответила моя мать.

Миссис Брандт залезла в сумочку, достала золоченую сигаретницу, со щелчком открыла ее и протянула моей матери, но та мотнула головой и сказала:

— Нет, спасибо.

Миссис Брандт вытащила сигарету, постучала ею по золоченой крышке, убрала сигаретницу и достала золоченую зажигалку с маленьким сапфиром посередине. Всунула сигарету между ярко-красными губами, откинула крышку зажигалки, чиркнула колесиком, прикоснулась пламенем к кончику сигареты, задрала голову, точно дикий зверь, готовящийся завыть, и выпустила завитушку дыма.

— Какая трагедия, — сказал она, взглянув в угол, где сидели Карл и Ариэль. Под темным пеплом ее глаз словно бы заиграли огоньки. — Но в некотором смысле и удача.

— Удача? — напряглась моя мать.

— Для Ариэли и Карла. Удача в том, что это произошло сейчас, когда они еще могут обратиться друг к другу за поддержкой. Через несколько недель они окажутся в разных мирах, очень далеко друг от друга.

— Джулия, — сказала моя мать, — удача тут только в том, что Эмиль этого уже не застанет.

Миссис Брандт затянулась сигаретой, улыбнулась, и дым медленно заструился сквозь ее губы.

— Вы с Эмилем всегда были близки, — сказала она. — Помню, когда-то мы все думали, что вы поженитесь. Мы могли бы стать сестрами. — Она внимательно оглядела воскресное платье моей матери и покачала головой. — Не могу представить, каково это — быть замужем за священником. Ведь всегда приходится одеваться так… — Она снова затянулась, выпустила облачко дыма и закончила: —…так благоразумно. Но у тебя, наверное, прекрасная жизнь, очень высокодуховная.

— А у тебя, наверное, совсем другая жизнь, Джулия.

— Быть Брандтом, Рут, — это испытание, ответственность.

— Страшное бремя, — согласилась моя мать.

— Ты и представить не можешь, — вздохнула миссис Брандт.

— Могу, Джулия. Это видно по твоим морщинам. Извини меня, — сказала она, соскакивая с подоконника. — Мне нужно подышать.

Мать вышла из вестибюля, а миссис Брандт еще раз затянулась и сказала:

— Какая же ты сука.

Потом взглянула на меня, улыбнулась и отошла в сторону.