Простая милость

31

Когда мы с Джейком мыли посуду, пришел Карл Брандт. Словно нищий, он робко постучался в боковую кухонную дверь. Встал возле нее, потупившись, и почти шепотом спросил, где мой отец. Как будто он собирался просить о чем-то, на что не имел права, чего не надеялся получить, — и знал об этом.

После ужина Гас покинул нас и куда-то умчался на мотоцикле — хотя он и не сказал, куда именно, я решил, что обратно к Джинджер Френч. Мой отец отправился к себе в кабинет, чтобы заняться подготовкой к похоронам Ариэли.

Я сказал, где найти отца, но предложил Карлу дождаться его в гостиной.

Карл покачал головой.

— Спасибо, Фрэнк. Я пойду к нему.

Когда Карл ушел, мы с Джейком переглянулись, и стало ясно, что подумали мы об одном и том же. Я отложил полотенце, вытер руки о штаны и направился к двери.

— Постой, — сказал Джейк. Я подумал, что он хочет меня удержать, но он добавил: — Нужно дать ему минутку.

Дождавшись, покуда Карл дойдет до церкви, мы выскочили из дома и перебежали через дорогу. Заходящее солнце бросало нам на лица длинные желтые лучи. По боковой лестнице мы спустились в темный подвал, я быстро вытащил тряпки из вентиляционного канала, мы припали к нему и затаили дыхание.

— …клянусь, — говорил Карл. — Я виноват, знаю. Мне не надо было напиваться, надо было смотреть за Ариэлью, но клянусь, — я не причинил ей никакого зла, мистер Драм. Ариэль была моим лучшим другом. Иногда мне кажется, что единственным другом.

— Я видел, сколько у тебя приятелей, Карл. Это что-нибудь да означает.

— Никто не понимал меня так, как Ариэль. Никто.

— Ты был отцом ее ребенка?

— Нет.

— А Рут сегодня утром сказала, что ты хвастался перед своими приятелями, будто имел с Ариэлью сексуальную близость.

— Я никогда такого не говорил, никогда. Дело в другом.

— Тебя неправильно поняли?

— Не совсем. Видите ли, когда ты в компании парней, нужно соблюдать определенные правила.

— И всем говорить, будто спишь со своей девушкой?

— Ну да.

— Даже, если это неправда?

Карл немного помолчал, а потом ответил, понизив голос, так что мы с трудом расслышали:

— Особенно, если это неправда.

— Ты о чем?

Половицы над нашими головами скрипнули, как будто кто-то стронулся с места и принялся шагать. Некоторое время из вентиляционного канала не доносилось ничего. Лично я бы уже потребовал ответа, но терпение моего отца было необычайным. Из-под печки выползла длиннющая гусеница. При других обстоятельствах я бы ее растоптал, но в церкви стояла такая глубокая тишина, что я боялся ее нарушить и тем самым нас выдать. Джейк тоже, не двигаясь, смотрел на гусеницу.

— Ариэль забеременела не от меня, — наконец сказал Карл.

Шаги замерли где-то слева — наверное, Карл остановился у окна, из которого было видно заходящее солнце. Я представил себе, как его лицо озарил меркнущий золотистый свет.

— Мы были близкими друзьями, но не настолько, — сказал он.

— Не понимаю, Карл.

— Мистер Драм, я…

Он запнулся, его голос дрогнул, и до нас донеслись сдавленные рыдания.

Половицы заскрипели снова — это отец пересек кабинет и подошел к Карлу Брандту.

— Все хорошо, Карл. Все хорошо, сынок.

— Нет… это… это не… — Карл говорил с трудом. — Это ненормально. Это ужасно. Это противоестественно.

— Что именно, Карл?

— Разве вы не понимаете? — Голос Карла внезапно обрел силу и наполнился гневом. — Я никогда не любил Ариэль. Я никогда не любил девушек. Никогда не думал о них. Понимаете? Теперь вы понимаете?

— Вот как, — сказал мой отец. Ясное дело, он понял.

— Я гомик. Я выродок! Я больной выродок. Я…

— Карл, Карл, все хорошо.

— Ничего хорошего. Всю жизнь я наблюдал за другими мальчиками, чтобы убедиться — я такой же, как они. Я повторял себе: "Вот так мальчики ходят. Вот так мальчики разговаривают. Вот так мальчики не обращают внимания на других мальчиков". В детстве я не понимал, что со мной происходит. А когда до меня наконец дошло, мне стало невыносимо сознавать, кем я был. И кем остался.

— Ты дитя Бога.

— Больного Бога!

— Бога, который любит тебя.

— Если бы он любил меня, то сделал бы таким же, как все.

— Я не считаю, что ты выродок. Не считаю, что ты больной.

— Нет. Вы просто считаете, что я убийца.

— Не считаю. И никогда не считал.

— Ладно.

— Я всегда видел в тебе молодого человека, который по-дружески относится к моей дочери и с почтением приходит в мой дом. Я знаю, что ты допускал ошибки, но среди всей это жуткой кутерьмы я ни разу не подумал, будто ты убил Ариэль. Это абсолютная правда.

В голосе отца звучала не горячность спора, а мягкость увещевания. Именно так он говорил о Боге в своих проповедях.

— Карл, кто-нибудь знает об этом?

— Я никогда никому не рассказывал, даже Ариэли.

— Но она знала?

— Думаю, догадывалась, но мы никогда об этом не говорили.

— Ты знал, что она беременна?

— Тот самый спор, о котором все постоянно вспоминают, произошел из-за ребенка.

— А именно?

— Я сказал ей — мистер Драм, мне очень стыдно, но я хотел, как лучше — я сказал ей, что знаю одного доктора в Рочестере, который уладит эту ситуацию.

— С помощью аборта?

— Да, сэр, с помощью аборта. Но она наотрез отказалась. Она хотела родить ребенка и вырастить его здесь, в Нью-Бремене.

— Она говорила, кто отец?

— Мне — никогда.

— У тебя есть предположения?

— Нет, сэр, никаких.

— По ночам она тайком выбиралась на свидания с кем-то, но ты не знаешь, с кем?

— Не знаю, честное слово. Ариэль умела быть скрытной, когда хотела. Мне нравилась эта черта. Она умела хранить тайны — и собственные, и те, что ей поверяли. Наверное, вы назовете это честностью. Мистер Драм, вы никому не расскажете то, что я рассказал вам?

— Никому, Карл.

— Я не знаю, что делать, если люди узнают. Я открылся вам лишь потому, что у вас есть честность, как у Ариэли, а я не хотел, чтобы вы по-прежнему думали, будто я причастен к тому, что с ней произошло. Мне не хватает ее, мистер Драм. Ужасно не хватает.

— Нам всем не хватает.

Дверь в подвал открылась, и я подумал, что вернулся Гас, поэтому, испугавшись, что он поднимет шум и выдаст нас, я быстренько запихал тряпки обратно в вентиляционный канал. Мы с Джейком обернулись и к своему удивлению увидели, что это не Гас, а Дойл. Он был одет в полицейскую униформу. Увидев, где мы стоим, он сразу обо всем догадался.

— Я ищу Гаса, — сказал он.

— Его здесь нет, — ответил я.

Дойл неторопливо направился в нашу сторону.

— Я видел на парковке "триумф" Карла Брандта. Он беседует с вашим папой?

— Да, — ответил я.

— Они закончили?

— Почти.

— Много интересного услышали, ребята?

Дойл подошел еще ближе, и Джейк на шаг отступил.

— Мне расскажете?

Я знал: отец никогда не поделился бы с нами тем, что мы только что услышали. Пристально поглядев на меня, Дойл развернулся к Джейку.

— Скажи мне, Джейки, он сознался, что убил твою сестру?

Джейк наморщил лицо, но было непонятно: он пытается придержать язык или, наоборот, развязать его?

Дойл наклонился к Джейку так близко, что их лица разделяло расстояние не большее, чем палочка от мороженого.

— Ну что? Сознался?

Губы Джейка затряслись, кулаки сжались, и наконец он выпалил:

— Он не у-у-убийца. Он го-го-гомик, что бы это ни значило.

Глаза Дойла округлились от удивления, и он выпрямился.

— Гомик?! — воскликнул он. — Джейки, сейчас ты мне кое-что расскажешь.

Тем вечером я лежал в постели, озадаченный, как никогда. Слишком многое произошло в тот день — ссора между Джулией Брандт и моей матерью, уход матери из дома, поразительное признание Карла Брандта, допрос, который учинил нам с Джейком Дойл и в конечном итоге выведал все, что мы слышали… Я чувствовал себя совершенно выжатым. А еще в тот день случилось кое-что гораздо худшее, из-за чего мне сделалось совсем паршиво: на краткое время я позабыл об Ариэли и почувствовал себя счастливым. Господи, Ариэль умерла всего неделю назад, она даже не похоронена, а я позабыл о ней! Моя скорбь прервалась ненадолго, только когда мы гостили у Джинджер Френч, готовили ужин вместе с Гасом, а потом, сидя за столом, ели, разговаривали и смеялись. Ее смерть снова вспомнилась мне в то мгновение, когда Карл Брандт с трагическим лицом появился у боковой двери. Однако я чувствовал себя предателем, худшим из братьев, какой только мог быть у Ариэль.

— Фрэнк? — тихо окликнул меня Джейк.

— Да?

— Я тут подумал.

— О чем?

— О Карле? О том, что он гомик, и все такое.

Это слово Дойл повторил не единожды, когда донимал нас расспросами, и каждый раз казалось, что он забивает гвоздь.

— Не повторяй этого слова, — сказал я. — Если хочешь об этом говорить, говори "гомосексуалист".

Это определение мать иногда употребляла, когда говорила о художниках. В ее устах оно никогда не приобретало уничижительной окраски, и я знал, что ей нет никакого дела до чужих слабостей подобного рода. Но мы с приятелями слово "гомик" употребляли исключительно в качестве издевки.

Джейк притих, и я сказал:

— Извини, продолжай.

— Он боится, что люди будут над ним смеяться, — сказал Джейк, — и поэтому никому об этом не рассказывает.

— Ну и что?

— Я не люблю говорить с людьми, потому что боюсь, что начну заикаться, а они станут смеяться надо мной. Иногда я чувствую себя каким-то выродком.

Я перевернулся на бок и посмотрел в сторону его кровати. В туалете горела лампочка, ее свет через коридор проникал в нашу комнату, но позволял разглядеть только серый силуэт моего брата под одеялом. Я вспомнил, сколько грязи выливали на него другие ребята в моем присутствии, и понял, что это лишь небольшая часть грязи, которая вылилась на него за долгие годы из-за того, в чем он не был виноват и с чем ничего не мог поделать. И я почувствовал себя еще более дрянным братом и вообще дрянным человеком, который только и делает, что подводит своих близких.

— Ты не выродок, — твердо сказал я.

— А Карл?

Я задумался и решил: если у каждого человека есть своя особенность, то особенность Карла ничем не хуже, чем чья-либо еще.

— Нет, — ответил я.

— Как ты думаешь, он рассказал правду про себя и Ариэль?

— Да.

Последовало долгое молчание. Не знаю, о чем думал Джейк. Сам я думал, что отчаянно хотел бы стать лучше, чем сейчас. Наконец я услышал, как Джейк зевнул, повернулся к стенке и сказал:

— И я так думаю.