Простая милость

30

Мать прихватила с собой небольшой чемодан с вещами. После телефонного звонка отец не пытался обсуждать с ней ее решение. Он предложил донести ее чемодан, но она отказалась и сама дотащила его до дедушкиной машины. Отец и дед обменялись рукопожатием, а потом смущенно наблюдали, как мать устраивалась в большом "бьюике".

Мы с Джейком стояли на веранде. Когда мать уехала, отец взглянул на нас недоуменно и как-то потерянно. Наконец он пожал плечами.

— Наверное, ребята, ей нужно побыть одной. Слишком тяжело ей приходится.

"Черт побери, да нам всем тяжело приходится", — подумал я, но смолчал.

— Я буду у себя в кабинете, — сказал отец и медленно, безучастно побрел в сторону церкви, какой-то неуверенной походкой — словно человек, сбившийся с пути.

Джейк лениво привалился к столбу, подпирающему крышу веранды.

— Что теперь будем делать?

— Разыщем Гаса.

День был жаркий, а время еще раннее, поэтому я решил зайти в аптеку. Перед входом стоял "индиан-чиф". Мы вошли внутрь. Гаса нигде не было. Мистер Хальдерсон разговаривал с покупателем, но, завидев нас с Джейком, извинился и вышел из-за витрины. Как будто мы были какими-то особенными посетителями.

— Ну, ребята? — спросил он. — Чем могу быть полезен сегодня?

— Мы ищем Гаса, сэр, — ответил я.

— Он был здесь, но недавно ушел. Думаю, пошел подстричься. Слышал я, вчера у дома Брандтов поработали какие-то вандалы.

— Мы тоже слышали, — сказал я.

Он заговорщицки улыбнулся мне, совсем как Дойл прошлым вечером, и стало ясно: он не осуждает виновного, но и не сомневается, кто этот виновный. Неужели Дойл рассказал?

Я поблагодарил Хальдерсона за сведения о Гасе и вошел в соседнюю дверь. И правда, Гас, укрытый белой простыней, сидел в кресле, склонив голову, а мистер Баак водил электробритвой по его затылку. Парикмахер поднял взгляд и сказал:

— Заходите, ребята.

Мистер Баак стриг нас и нашего отца. Раз в месяц, в субботу утром, мы все вместе отправлялись в его парикмахерскую и осуществляли задуманное. Мне здесь нравилось — нравился запах масла для волос и одеколона, нравились бесчисленные комиксы и журналы иного рода, которые отец не разрешал нам читать. Мне нравилось, как люди встречаются здесь, разговаривают и шутят, и отлично друг с другом ладят, точно так же, как я и Джейк отлично ладим с нашими друзьями, когда мы играем в бейсбол, а потом сидим на траве и узнаем, что происходит в Нью-Бремене и — в меньшей степени — во всем остальном мире.

— Здорово, Фрэнки, Джейк, — ухмыльнулся Гас. В Гасе мне нравилось одно — он всегда был рад нам. — Чего вам?

— Мы хотели с тобой кое о чем поговорить.

— Хорошо, валяйте.

Я перевел взгляд с лица Гаса на лицо мистера Баака, Гас это заметил, все правильно понял и сказал:

— Вот что, ребята. Посидите-ка несколько минут да почитайте, а когда я закончу, поговорим, ладно?

Мы сели. Джейк взял комикс "Горячий паренек" — про маленького чертенка, который из-за своего горячего нрава всегда попадал в переделки. А я взял журнал под названием "Мужские занятия", на обложке которого был изображен мужчина в костюме для сафари, со здоровенным ружьем в руке, рядом — соблазнительная блондинка в коротенькой юбке защитного цвета и блузке с довольно глубоким вырезом, открывавшим изрядную долю ее прелестей и кусочек лифчика, а перед ними — чертовски голодный лев. Женщина была испугана. Мужчина выглядел хладнокровным и мужественным — совсем как я, если бы оказался в подобной ситуации. Я открыл статью, якобы основанную на действительном происшествии, — про человека, которого на Амазонке атаковали пауки-убийцы. Но прочел я немного, поскольку через пару минут Гас закончил и широким шагом вышел из парикмахерской. Мы с Джейком поспешно последовали за ним. На улице он повернулся к нам.

— Так о чем ты хотел поговорить?

— Мама ушла, — ответил я.

— Ушла? Ты о чем?

— Уехала к дедушке.

Гас провел рукой по только что подстриженным волосам.

— Как папа?

— Пошел к себе в кабинет, так что я не знаю.

— Хорошо, — задумчиво произнес Гас. — Хорошо. Хотите прокатимся, ребята?

Разумеется, мы хотели.

Гас закинул ногу на мотоцикл. Я пристроился на сидении позади него, а Джейк разместился в коляске. Мы добрались до церкви за несколько минут. Гас припарковался и кивнул в сторону нашего дома.

— Вы, ребята, идите и съешьте чего-нибудь, а я скоро вернусь.

Он направился в церковь, а мы — домой.

Мы приготовили себе сэндвичи с арахисовой пастой и желе и съели их на кухне с картофельными чипсами и вишневым "кулэйдом". Потом отправились в гостиную смотреть телевизор. Я думал, что после ухода матери комната не будет навевать такую безысходность, но дышать этим темным воздухом, пропитанным застаревшей сигаретной вонью, было все равно, что дышать смертью. Предаваясь печали, мать запрещала раздвигать шторы. И мой отец, и Эмиль Брацдт пытались ее вразумить, но она упрямилась и даже злилась. Честно говоря, летом, в самую жару мы часто задергивали шторы, но желание моей матери сидеть в темноте не имело с этим ничего общего. Джейк плюхнулся на диван и включил телевизор. Я подошел к южному окну и сорвал сначала одну занавеску, потом другую — июльские солнечные блики отпрыгнули от пола и разлетелись по стене. Джейк вскочил и ошеломленно взглянул на меня — как будто я нарушил одну из двенадцати заповедей — а потом, поняв, какую свободу мы внезапно обрели, подбежал к восточному окну и тоже сорвал шторы. В комнату не просто ворвался солнечный свет. Вся она немедленно наполнилась летним благоуханием. Я словно бы чувствовал, как пахнут маргаритки на лужайке за нашим домом, свежевыстиранные простыни, которые Эдна Суини развесила на бельевой веревке, виноград, вьющийся по беседке у Хэнсонов, наших соседей через два дома… Я вдыхал сладковатый аромат зерна в элеваторах возле железнодорожных путей и даже сочный запах тины на реке в двух кварталах отсюда. Джейк стоял, с головы до ног залитый солнечным светом. Он и сам сиял, будто наэлектризованный, а радостная улыбка так растянула его щеки, что они едва не лопались.

Гас вошел в переднюю дверь, подбоченился и пристально на нас взглянул.

— Ну и что делать будем? — спросил он.

— Ничего, — ответил я, подумав, что теперь он надерет нам задницы за шторы.

— А вот и нет. — Он потряс ключами от нашего семейного "паккарда". — Мы отправляемся на конную прогулку.

Мы повернули из долины на север и покатили через сельскохозяйственные угодья. Ехали по неведомым для меня проселочным дорогам, прокладывали путь между кукурузными и соевыми полями, мчались мимо ферм и проскакивали через городки, мелькавшие один за другим… Наконец мы очутились в долине, чуть более узкой, чем долина реки Миннесота. Кругом раскинулись изумрудные поля люцерны, обнесенные белыми изгородями. Мы свернули с главной дороги на узкую грунтовку, которая привела к дому с большой конюшней и несколькими дворовыми постройками; над всем этим возвышались могучие вязы. В тени возле дома стояла женщина, наблюдавшая за нашим прибытием. Когда Гас остановился, она вышла нам навстречу.

— Джентльмены, — сказал Гас, когда мы высадились, — я хотел бы представить вам Джинджер Френч. Джинджер, это мои друзья, Фрэнки и Джейк.

Мы по очереди пожали ей руку, и я подумал, что Джинджер Френч — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо видел: высокая и стройная, с длинными каштановыми волосами, свободно ниспадавшими ей на плечи. Одета она была в легкую голубую рубашку с жемчужными застежками и черные кожаные сапоги для верховой езды.

Она поцеловала Гаса в щеку, а нам сказала:

— Ребята, хотите выпить лимонаду, прежде чем отправимся?

— Нет, мэм, — ответил я. — Лучше срезу поедем.

Они с Гасом засмеялись, Джинджер взяла его за руку и направилась к конюшне, где уже ожидали оседланные лошади.

Как оказалось, Джинджер — она предпочитала, чтобы ее называли этим именем — выросла не в Миннесоте, а в Кентукки, и на запад переехала с мужем, работавшим на компанию под названием "Каргилл". Они жили в Городах-Близнецах, но она скучала по лошадям, поэтому ее муж купил земельный участок в небольшой долине, и они устроили там своего рода ранчо, на котором проводили выходные и большую часть лета. Два года назад ее муж умер от сердечного приступа. Она переехала на ранчо и сама стала им заниматься. По ее словам, Гас очень помог ей в этом году во время первых сенозаготовок, собственными руками спрессовав большую часть люцерны.

— Прекрасные мускулы, — сказала она и широко улыбнулась.

Я кое-что знал про Гаса. Знал, что он живет случайными заработками, мотаясь по всему округу. Он делал текущий ремонт в церквях по поручению моего отца; рыл могилы на кладбище в Нью-Бремене и поддерживал порядок за оградой; иногда получал задания от автобазы Монка, когда им требовались услуги мотоциклиста; выпалывал сорняки на полях; натягивал проволоку на изгороди; устраивал насыпи вдоль ручьев, чтобы не разливались и не размывали берега; время от времени перебивался строительными работами. А также заготавливал сено. Да… Для Джинджер я и сам бы позаготавливал сено и не попросил бы за труды ни цента.

Я ехал на жеребце по имени Смоки, а Джейк — на кобыле по имени Поки. Гас ехал на громадной рыжевато-бурой зверюге, звавшейся Торнадо, а Джинджер, разумеется, на Леди. Мы следовали по тропинке вдоль ручья, прорезающего дно долины. Проехали мимо маленького трактора без колес, поставленного на деревянные колоды. Задняя ось соединялась ремнем с ирригационным насосом, который качал воду из ручья и орошал поля люцерны.

— Работа Гаса, — сказала нам Джинджер и нежно коснулась его руки.

Они с Гасом ехали бок о бок, негромко беседуя. Мы с Джейком держались позади. Мы уже ездили верхом, когда летом пару раз отдыхали в церковном лагере, считали себя опытными ездоками и хотели пуститься галопом, но Джинджер сказала, что пока нам лучше не усердствовать и подождать, пока лошади к нам привыкнут, а мы привыкнем к лошадям. В любом случае, мне было все равно. Мне нравился этот прекрасный летний день, нравились мотыльки, порхавшие над люцерной, словно снежинки, нравились холмы, зеленевшие на фоне голубого неба, и прохладная водяная пыль, поднимавшаяся от разбрызгивателей, орошавших поля. Когда мы вернулись, Джинджер вынесла на веранду лимонад и сахарное печенье и стала рассказывать про дерби в Кентукки, куда ездила каждый год. С ее слов мне казалось, что это самое захватывающее занятие, которое только можно вообразить. Время пронеслось слишком быстро.

Мы попрощались, Джейк крикнул, что садится вперед, я забрался на заднее сидение. Гас и Джинджер Френч с минуту негромко беседовали в двух шагах от машины, потом он поцеловал ее в губы, а она держала его за руку, будто не хотела отпускать. Потом она подняла руку и помахала нам, и мы поехали обратно в Нью-Бремен.

По дороге домой Гас завернул в винный магазин и купил пива. Домой мы добрались к вечеру. Гас вошел вместе с нами и сказал:

— Я приготовлю ужин.

Он не спросил, чего мы хотим, а просто открыл холодильник, посмотрел, что в нем есть и вытащил коробку яиц и брусок сыра чеддер. Из буфета достал банку мясных консервов. Поставил на плиту сковородку и налил масла. Почистил картошку, нарезал кубиками и присыпал мукой из жестянки возле раковины. Разрешил нам с Джейком высыпать картошку в масло, уже шипящее на сковородке, дал лопатку и велел следить, чтобы не пригорело. Тем временем на второй сковороде он залил измельченные консервы яйцами, взбитыми с солью и перцем, посыпал все тертым сыром и накрыл крышкой. Когда картошка поджарилась, он лопаткой выложил ее на бумажное полотенце, чтобы впиталось лишнее масло. Мне он велел накрыть на стол, а Джейку — пойти в церковь и позвать отца к ужину. Разложил все по сервировочным блюдам и поставил на стол, а затем, распорядился, чтобы я налил молока для себя и Джейка, а сам откупорил две бутылки пива.