Простая милость

15

Вечером мать и Ариэль сели в «паккард» и отправились на генеральную репетицию хорала Ариэли, который должен был стать кульминацией празднования Дня Независимости в Лютер-парке. Папа днем играл в теннис со своим коллегой, католическим священником, отцом Питером Дрисколлом. Мой отец называл его просто Пит, остальные — отец Питер. После игры папа пригласил его поужинать, а поскольку матери и Ариэли дома не было, он купил в придорожной закусочной несколько порций наггетсов с картошкой-фри и капустным салатом, и вся мужская половина семейства собралась за кухонным столом, чтобы поужинать в неформальной обстановке.

Мне нравился отец Питер. Он был молод, благообразен и сыпал шутками. Своими рыжими волосами он напоминал мне президента Кеннеди, фотографию которого я однажды видел на обложке «Лайф». Он окончил Нотр-Дам, играл в университетской бейсбольной команде, хорошо разбирался в бейсболе и был высокого мнения о «Близнецах». После ужина мы с Джейком мыли посуду, а папа с отцом Питером, все еще в теннисных костюмах, вышли на веранду, набили трубки и сели покурить.

Когда мы закончили мыть посуду, Джейк спросил:

— Что делать будем?

— Не знаю, — ответил я. — Думаю, ничего.

Джейк поднялся наверх и уселся клеить модель самолета. Я подумал, что мне стоило бы поговорить с Гасом о дедушке Дэнни и, возможно, о Моррисе Энгдале. Было еще кое-что, о чем мне хотелось с кем-нибудь поговорить — кое-что, беспокоившее меня после происшествия на карьере, но я не был уверен, что Гас подходит для такого разговора. Но, выглянув из окна, я не увидел его мотоцикла на парковке возле церкви. Сквозь москитную сетку был слышен разговор папы с отцом Питером.

— Я просто рассказываю то, что слышал, Натан, — говорил священник. — Нью-Бремен маленький городок. Люди судачат.

— Твоя католическая конгрегация судачит о жене методистского проповедника?

— Мои прихожане судачат обо всем и обо всех, Натан. Некоторые росли вместе с Рут и искренне удивились, когда узнали, что она вышла замуж за проповедника. Я так понимаю, в юности она была вспыльчивой и безрассудной.

— Такой и осталась. Но когда мы поженились, я еще не был проповедником. Она выходила за амбициозного студента-юриста, который намеревался вести судебные баталии и зарабатывать миллионы. Все изменила война. Рут не подписывалась на то, чем занимается сейчас. Но все-таки она этим занимается — в меру своих сил и способностей.

— Она выпивает, Натан.

— В уединении, у себя дома.

— Она курит.

— Во всех фильмах, которые я видел, женщины курили. Многие мои прихожанки курят втихаря. Рут предпочитает в открытую.

— Хуже всего то, что она пренебрегает деятельностью ЖОХС.

ЖОХС — Женское общество христианского служения — было важной организацией, и папины прихожанки очень гордились участием в его мероприятиях.

— Всю свою энергию она вкладывает в музыкальные программы для трех церквей, — ответил отец. — В этом вся ее душа.

— Не надо меня убеждать, Натан. Мне нравится Рут и ее духовное рвение, я уверен, что по части музыки она творит для своей общины и для церквей, в которых ты служишь, настоящие чудеса. Но я не твой прихожанин и не надзираю за тем, что у вас происходит.

Наступила тишина. Затем раздался гудок локомотива, и в квартале от нашего дома по рельсам прогрохотал товарный поезд. Когда он прошел, отец сказал:

— Она не изменится. И просить не буду.

— Я тебе и не советую. Просто подумал, тебе будет интересно узнать, что говорят люди.

— Я знаю, что говорят люди, Пит.

— Да, Натан, гораздо проще обручиться с Церковью.

— Церковь не почешет тебе спинку и не прижмется к тебе холодной ночью.

Оба засмеялись, и отец Питер сказал:

— Пора идти. Спасибо за ужин.

Чуть позже я сказал отцу, что собираюсь сходить на Высоты, но не сказал, для чего. Он поднял глаза от книги.

— Возвращайся до темноты.

Я вышел из дома, зашагал по Тайлер-стрит, а через минуту услышал позади себя шлепанье кроссовок по тротуару — меня нагнал Джейк.

— Ты куда? — спросил он, переводя дыхание.

— В город. Искать Гаса.

— Можно с тобой?

— Валяй.

Джейк поравнялся со мной.

— Ты хочешь рассказать Гасу про Морриса Энгдаля? — спросил он.

— Возможно.

— Я тут подумал, Фрэнк. Может быть, ты перед ним извинишься?

— Перед Энгдалем? Черта с два.

— А если он тебя изобьет? — Джейк помолчал и добавил: — Или меня.

— Не волнуйся. Это ведь я столкнул его в воду.

Мы перешли железную дорогу, Джейк подобрал камень и запустил им в знак переезда. Раздался звук, похожий на ружейный выстрел.

— Ненавижу, когда он называет меня Хауди-Дуди, — сказал Джейк.

Мы замолчали и задумались каждый о своем. Я понимал, что опасения Джейка насчет собственной безопасности отнюдь не были необоснованными. Моррис Энгдаль был такой человек — если затаит злобу на тебя, с радостью прибьет и твоего брата. С Тайлер-стрит мы свернули на Мэйн-стрит и направились в сторону городских магазинов. Было без нескольких минут восемь, солнце как будто запуталось в древесных ветвях, и на газоны косо ложился желто-оранжевый свет. С улиц, которые мы пересекали, временами доносился треск фейерверков и хлопанье петард, но в целом вечер выдался спокойный и тихий. Я думал не только о Моррисе Энг-дале, но и о том обвинении, которое он и его подружка предъявили моей сестре, назвав Ариэль шалавой. Мне не нравилось это слово: ни то, как оно звучало, ни то, какие смутные ощущения оно у меня вызывало. Я догадывался, что шалавой называют девушку, которая занимается сексом с парнями, особенно с такими мерзкими, как Моррис Энгдаль. Когда я представлял себе Ариэль за подобным занятием, у меня сводило кишки.

Конечно, я имел некоторое представление о сексе. Просто у меня он всегда ассоциировался с женатыми людьми, и я считал, что мужчина и женщина, которые вступают в сексуальные отношения до брака, достойны осуждения. Ариэль же мне никак не хотелось осуждать, но из темных уголков моей памяти одно за другим являлись воспоминания о событиях, невольным свидетелем которых я становился в последнее время. Ночное свидание Ариэли. Ее внезапное нежелание уезжать из Нью-Бремена в Джуллиард — при том, что всю жизнь она мечтала туда поступить. Необъяснимые слезы, которые она проливала, когда я недавно застал ее одну. После поездки на карьер я пришел к осознанию, что она не просто встречается с Карлом Брандтом, но, вероятно, еще и спит с ним. В свои тринадцать лет я понятия не имел, как теперь быть.

И вдруг, словно по какому-то дьявольскому мановению, к нам подрулил Карл Брандт на своем красном «триумфе» с откинутым верхом.

— Эй, вы, балбесы! — с дружеской фамильярностью окликнул он нас. — Куда путь держите?

Я уставился на него, пытаясь уяснить себе то положение, которое он теперь занимал в моей семье. В одном я не сомневался: Карл Брандт мне нравился. Нравился по-прежнему. Я никогда не видел с его стороны ни высокомерия, ни покровительственного отношения к нам с братом. И всякий раз, когда он бывал у нас в гостях, в его чувствах к Ариэли проглядывала лишь искренняя привязанность. Но откуда мне знать?

— Гаса ищем, — ответил Джейк.

— Не видал, — сказал Карл. — Я еду в колледж, забрать Ариэль после репетиции. Не желаете прокатиться на моем красном демоне, ребята?

— Еще бы не желать! — ответил Джейк.

Карл наклонился вбок и отворил дверцу. Заднего сидения в машине не было, поэтому нам с Джейком пришлось вдвоем уместиться на пассажирском кресле.

— Готовы? — спросил Карл.

Он рванул с места, и ветер засвистел у нас в ушах.

Мы не сразу поехали в колледж, стоявший на холме над Лютер-парком, неподалеку от больницы. Сначала Карл гонял по всему Нью-Бремену, потом вырулил за пределы города, на боковую дорогу, и уж там разогнался как следует. Ветер завыл, и Джейк завыл вместе с ним, как сумасшедший. Золотистые волосы Карла разметались, словно кукурузные мочала от урагана, и он смеялся с искренней радостью, а я понимал, что смотрю на него с противоречивыми чувствами: дивлюсь его беззаботности и в тоже время ощущаю медленно проникающую в меня неприязнь, неведомую прежде.

Когда мы вернулись в город, Карл сбавил скорость, ветер вокруг утих, и я спросил:

— Ты собираешься жениться на Ариэли?

Он взглянул на меня не сразу, и я почувствовал: замешкался он отнюдь не потому, что следил за дорогой — просто ему не хотелось смотреть мне в глаза.

— Мы не говорили о свадьбе, Фрэнки.

— Ты не хочешь на ней жениться?

— Сейчас у нас обоих другие планы.

— Университет?

— Да, университет.

— Ариэль не хочет в Джуллиард.

— Знаю. Она мне говорила.

— А почему, знаешь?

— Слушай, Фрэнки, я не хочу это с тобой обсуждать.

Это наше личное дело.

— Ты любишь ее?

Он смотрел на дорогу, и я понимал: он не хочет смотреть на меня.

— Она тебя любит, — сказал я.

— Фрэнки, ты сам не знаешь, о чем говоришь.

— Она говорила мне, что любовь — штука сложная.

А мне кажется, что простая. Вы любите друг друга, потом женитесь — вот и все.

— Не всегда, Фрэнки. Не всегда, — проговорил он срывающимся голосом.

Колледж был маленький, и готовили в нем главным образом лютеранских священников. Здесь был превосходный музыкальный факультет и отличный зал, в котором мы и застали мать, Ариэль и — к моему огромному удивлению — Эмиля Брандта. Репетиция только что закончилась, и певцы, среди которых были как студенты колледжа, так и простые горожане, понемногу расходились. Мать, Ариэль и Брандт стояли на сцене возле маленького рояля. Я знал, что Брандт согласился аккомпанировать во время исполнения хорала, и его участие было лучшей рекламой этому событию, но думал, что после недавнего происшествия эту идею отвергли. Оказалось, что нет.

Карл взошел на ступеньки, поздоровался со своим дядей и моей матерью, чмокнул Ариэль в щечку и спросил:

— Закончили?

— Идите, — сказала мать. — Я отвезу Эмиля домой.

Карл подал Ариэли руку и помог спуститься со сцены. Проходя мимо нас по проходу между креслами, он сказал:

— Домой возвращайтесь сами, ребята.

Мать и Эмиль Брандт остались на сцене, и у меня возникло ощущение, что она дожидается, пока ее сыновья уйдут, чтобы побыть с ним наедине. На ней были парусиновые брюки, синяя джинсовая рубашка и белая майка. Концы рубашки она завязала узлом на талии, как Джуди Гарленд в одном фильме про творческих людей.

— Фрэнк, — сказала она мелодраматическим тоном, — вам с Джейком лучше пойти домой прямо сейчас, если хотите успеть до темноты.

Джейк послушно, не говоря ни слова, развернулся и направился к выходу. Огни постепенно погасли, и зал погрузился в темноту. Я задержался на мгновение, чувствуя какую-то недоговоренность.

— Иди, Фрэнк, — сказала мать со сцены.

Я прошел следом за Джейком в вестибюль, освещенный лишь несколькими тусклыми лампочками.

— Мне надо в туалет, — заявил мой брат.

Я указал ему на дверь дальше по коридору.

— Туда, — сказал я. — Я здесь подожду.

Дверь в зал осталась открыта, а акустика там была превосходная. Моя мать и Эмиль Брандт увлеченно беседовали, стоя на сцене, и даже из вестибюля, где я дожидался Джейка, было слышно каждое слово.