Простая милость

36

На другой день, в воскресенье, Натан Драм провел службы во всех трех подопечных ему церквях и провел хорошо. Мать руководила хором, а мы с Джейком, как обычно, сидели на заднем ряду. Гас сидел с нами, потому что Дойл поговорил с начальником полиции и каким-то образом замял дело, так что никаких обвинений предъявлено не было.

Казалось, жизнь снова налаживалась, за двумя исключениями: во-первых, без Ариэли ничто больше не будет прежним, во-вторых, я не сомневался, что мою сестру убил Уоррен Редстоун, которого власти до сих пор не задержали. Я начинал думать, что его никогда не поймают, и пытался понять, как к этому относиться. Я боялся навсегда остаться с чувством вины, что это я упустил Редстоуна, боялся, что мне придется найти способ, как с этим жить. Но моя злость из-за смерти Ариэли прошла. Я ощущал потерю по-прежнему глубоко, но грусть больше не сопровождала меня неотступно, и, кажется, я понимал, почему: после ее смерти я не остался в полном одиночестве. У меня остались близкие, которых я искренне любил, о которых заботился: Джейк, мать и отец, дедушка и Лиз, Гас. И поэтому я начал задумываться о прощении. Оно стало для меня реальной потребностью, а не просто воскресной риторикой. Если Уоррена Редстоуна поймают, что я отвечу? Конечно, решать это дело будет закон, однако меня оно волновало гораздо глубже, напрямую затрагивая те чувства, которые всю жизнь воспитывал во мне мой отец.

После заключительной воскресной службы Лиз и дедушка пришли к нам обедать, Гас тоже был с нами. У нас еще оставалось кое-что из продуктов, которые принесли нам члены общины в те дни неизвестности и горя. После обеда Гас умчался на мотоцикле, дедушка и Лиз поехали домой, отец и мать сидели на качелях и разговаривали, а мы с Джейком играли в бейсбол на переднем дворе. Родители говорили негромко, но я уловил суть их беседы. Речь шла о Брандтах.

Из всей их семьи один Эмиль пришел на похороны Ариэли. Его привез один из коллег по колледжу. В церкви он сидел позади всех, на кладбище тоже стоял в отдалении.

Мать сказала отцу, что заметила его, но в тот день не могла заставить себя заговорить с ним. Из-за этого она теперь испытывала неловкость. К тому же она ужасно терзалась из-за Карла, сострадала Джулии и Акселю и даже хотела поговорить с ними, но боялась, что они не пожелают ее видеть.

Они принялись раскачиваться на качелях, и мать спросила:

— Как ты думаешь, если я поговорю с Эмилем, он может устроить встречу? В любом случае, мне нужно перед ним извиниться.

— Мне тоже, — сказал отец. — В последнее время я был неважным другом.

— Пойдем сегодня, Натан? О, как бы я хотела сбросить всю эту тяжесть!

Джейк, видимо, тоже что-то услышал, потому что крикнул с лужайки:

— Я хочу повидать Лизу.

Я промолчал, но оставаться дома один не собирался.

— Хорошо, — сказал отец, поднимаясь с качелей. — Я позвоню.

Полчаса спустя мы вышли из "паккарда" перед воротами фермы. Эмиль стоял на веранде, держась за столб и не сводя незрячих глаз с нашей процессии, и мне в который раз подумалось, что он и впрямь видит, как мы приближаемся по мощеной дорожке.

— Эмиль, — сказала мать, сердечно заключив его в объятия.

Брандт тоже обнял ее, потом отступил на шаг и протянул отцу ладонь, которую тот схватил обеими руками.

— Я уже боялся, что этого никогда не повторится, — сказал Брандт. — Это было невыносимо. Проходите, садитесь. Я попросил Лизу принести лимонад и тарелку печенья. Сейчас все будет.

Вокруг плетеного столика стояло четыре плетеных кресла, взрослые заняли три, а я прислонился к ограждению веранды.

— Я схожу в огород. — Джейк сорвался с места и скрылся за углом.

— Эмиль, — сказала мать, — я очень сожалею о том, что произошло между нами и о том, что случилось с Карлом. Это ужасно. Это все так трагично.

— Трагедия продолжается, — сказал Брандт. — Джулия лишилась рассудка. В прямом смысле лишилась. Аксель говорит, что она угрожает покончить с собой. Большую часть времени ее поят сильными успокоительными.

— Наверное, Акселю приходится туго, — сказал отец. — Возможно ли мне с ним поговорить?

— А мне с Джулией? — подхватила мать.

Брандт покачал головой.

— Не думаю, что это хорошая мысль. — Он протянул обе руки и, хотя не мог видеть, сразу взял мать за руку. — Как ты, Рут? Только честно.

Вопрос казался таким простым с виду, но в те дни ничто не было простым, и осторожность, с которой он держал мою мать за руку, заставила меня вспомнить, как я сам недавно сравнивал ее с пустой яичной скорлупой.

Но она уже не была хрупкой.

— Это очень больно, Эмиль, — сказала она. — Может быть, так будет всегда. Но я выжила, и верю, что все будет хорошо.

Входная дверь резко отворилась, и на веранду вышла Лиза, держа в руках тарелку с сахарным печеньем и неодобрительно поглядывая на нас. Она была одета в джинсы, темно-синюю блузку и тряпичные кеды. Поставив печенье на плетеный столик, она удалилась в дом.

— Лиза, кажется, не рада нам, — заметил отец.

— Только что она была на седьмом небе, — ответил Брандт. — Хлопотала вокруг меня. Лизе для счастья нужен лишь этот заповедный уголок, и чтобы кто-нибудь в ней нуждался. В каком-то смысле этому можно позавидовать. Перед вашим приездом она собиралась работать в огороде. Теперь начнет дуться.

Джейк вернулся и поднимался по ступенькам, как раз, когда на веранду вышла Лиза с кувшином и кубиками льда. Увидев его, она сразу переменилась. Торопливо поставила кувшин на стол, вынесла поднос со стаканами и стала делать Джейку какие-то знаки.

— Конечно. — Джейк кивнул. — Пойду помогу Лизе, — сказал он нам, и оба покинули веранду, направляясь к сараю, в котором хранились садовые инструменты.

Когда они ушли, отец спросил:

— Ты будешь заканчивать свои мемуары, Эмиль?

Брандт долго молчал.

— Без Ариэли вряд ли, — наконец ответил он.

— Расшифровывать может кто-нибудь другой.

Брандт покачал головой.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь другой делал для меня то, что делала Ариэль. Да и не думаю, что кто-нибудь сможет.

Я был слишком погружен в собственные переживания, и поэтому не задумывался, что утрата Ариэли могла подействовать на кого-нибудь вне моей семьи. Теперь я увидел, что Эмиль Брандт, который учил ее, пестовал ее талант и первым исполнял ее сочинения, который после исчезновения Ариэли так заботился о нашей матери, этот человек тоже понес огромную утрату. Он повернулся ко мне в профиль, и я подумал, что если не знать о шрамах с другой стороны, Эмиля Брандта можно было счесть совершенно нормальным, даже красивым для пожилого человека.

И тут мне в голову пришло совершенно невероятное предположение.

Брандт и мои родители продолжали беседу, но я их уже не слышал. Я встал и в каком-то оцепенении сошел с веранды. Отец что-то спросил, я пробормотал в ответ, что скоро вернусь. Пройдя через двор, мимо огорода, я направился к калитке, за которой начиналась тропинка, ведущая вниз по косогору к тополям, железнодорожным путям и реке. Закрыл глаза, представив, что ослеп, и нашарил защелку. Толкнул калитку и начал спускаться. Зажмурившись, я медленно и осторожно продвигался вперед. Было совсем нетрудно ощутить границу между тропинкой и обступавшим ее густым подлеском. Я миновал тополя, уткнулся в железнодорожную насыпь и с трудом преодолел искушение открыть глаза. Взобрался на насыпь, почувствовал под ногами щебенку, споткнулся о первый рельс, но удержался на ногах и продолжил путь. Спустился с другой стороны и ощутил сквозь подошвы своих теннисных туфель, что твердая почва сменилась наконец приречным песком. Я вошел в воду по икры, открыл глаза и взглянул вниз, в мутный поток. Потом отошел назад, посмотрел вверх по течению и увидел, что нахожусь всего в нескольких ярдах от песчаной полосы в Сибли-парке, где разводили костры и где в последний раз видели Ариэль. Я оглянулся на путь, который прошел вслепую, на ниточку, которую можно было разглядеть, если знать, куда смотришь, и с холодной ясностью понял, как Ариэль оказалась в реке.