Записи на таблицах

Потоп

Их ожидала мгновенная и ослепляющая вспышка белого света, на мгновение залившего все вокруг. Кожанная одежда, сшитая для них Создателем, стала горячей и пот выступил на телах, еще доля секунды — и ощущение падения наполнило их… пока, неожиданно и страшно заскрипел под ногами песок, песок берега реки, неутомимо катившей желтые воды куда-то вдаль… Навсегда исчезли из их жизни зеленые холмы Эдена, рощицы ветвистых деревьев, добрые оленьи морды, глядящие на них, когда поутру они, нагие и веселые, любили друг-друга у прохладного озера… Ах, Эденский сад, сад счастья, омываемый четырьмя реками… нет возврата к тебе. В поте лица своего дано вам взращивать скудный хлеб свой, в муках рожать детей, ненавидеть друг-друга и любить друг-друга в горячем ночном воздухе, когда москиты жалят голую кожу и змеи шуршат в кустарниках… и потомство их враждовало меж собою, и стало так.

Она зачала от Него сына, и назвала его Каин, а потом второго, названного Эвель… первое убийство произошло тогда на земле, и изгнан был Каин, убийца Эвеля, отец зла людского, и ушел в землю Нод, на восток, где высятся снежные вершины Гималаев, где глаза его, сощурившись от блеска снегов, останутся такими на века… Белизна снега, алая кровь брата… так ушел от народов Каин, и пошел от него другой народ, история которого будет всегда отличной от остальных, народ, который расплодится в земле Нод и станет народом созерцателей и изобретателей, народом, первым познавшим искусство кузнечного дела…

Она зачала еще сына, и еще… и дочерей, и плодились они, и размножались на берегах великой реки Евфрат, а река жила себе своей особой жизнью, разливаясь короткой весной до горизонта, и журча слабым потоком, когда жаркое летнее солнце раскаляло вокруг камни и глину, когда все живое пряталось в тень и ждало вечерней прохлады…

И забыли они о Боге, и стало так… и самые сильные и могучие из них называли себя богами, и брали себе гаремы, и рожали людей дерзких и непослушных, полных разврата, с черными и грязными душами. Чем дальше уходило человечество, тем страшней становились грехи его, разврат, воровство и убийства наполняли города, гордыня двигала людьми, и вот, возгордившись, сказали они — построим башню до небес, и посмотрим, что делается там, и есть ли вообще этот непонятный Бог, о котором бормочут на площадях древние старцы. Глины в земле этой было изобилие, и лепили они кирпичи, и строили башни, высокой горой поднявшееся над плоской равниной земли, которую назовут их потомки Арам-Нахараимом, а они звали ее Шумер.

В празднествах и разврате, в обмане и лени проводили они жизнь свою. И говорили себе — это мы создали землю, мы! Мы можем все! Мы перегородим плотинами реку и повернем ее вспять, мы создадим снадобья, от которых будем жить вечно, мы взлетим высоко в небо, как птицы, и будем убивать врагов наших огненными стрелами, ибо человек есть хозяин Земли, человек есть все сущее, и жизнь его священна… Они убивали, лгали, прелюбодействовали, лицемерили и обманывали друг-друга…

И решил Он уничтожить грех, стереть с лица земли созданного им человека, ослушавшегося его в Эдене и плюющего ему в бороду на желтых песчаных берегах великой реки…

В городе Шуррупак жил Ноах, человек почтенного возраста и большого благородства. В голодные годы он открывал свои зернохранилища для голодающих, в сытые годы устраивал празднества, детей своих растил в строгости и любви. Дом его, расположенный у основания городского зиккурата, был добротным и просторным, богатством многим владел Ноах, и сердце его было чисто от греховных помыслов.

Вечером Ноах любил сидеть с домочадцами на плоской кровле своего дома, наслаждаясь прохладным дуновением ветра, несущим запахи воды и рыбы, водяных растений и смолы, которой смолили лодки. Дети и внуки сидели у колен его, слушая рассказы о временах давних.

Как-то, когда летний вечер был особенно прохладен и свеж, Ноах, задремавший немного от выпитого за ужином кувшина легкого вина, услышал голос, идущий, казалось, ниоткуда. Никто не слышал голоса этого, домочадцы клевали носами, птицы и те приумолкли, над зиккуратом сияла луна, полная и желтая, как пшеничная лепешка…

«Конец всякой плоти пришел предо мною»…

Ноах застыл в ужасе. Голос бы осязаем, как — будто невидимый собеседник находился за его спиной, и его дыхание ощущалось… или это было дуновение ветра?

Конец… он давно чувствовал приход конца, в диких плясках толпы на улицах во время праздников, в разврате, прокравшемся и в его семью, в произволе вождей и обмане ближних, в душных пыльных вечерах, когда грудь лихорадочно дышала и лоб покрывался горячим потом… это бессмысленное и дикое существование всего сущего вокруг себя… бег по кругу, утреннее похмелье после выпитого вина, отчетливое понимание того, что не может так продолжаться, ожидание прохладной волны воздуха, прикосновения волны, смывающей все на своем пути…

Конец всякой плоти…

Он слышал голос. Слышал три произнесенных слова и не мог подняться с постеленного на крышу ковра, скованный ужасом. Ему хотелось бежать, спрятаться…

А голос продолжал звучать, то тихо, то громко, и слова капали, словно вода из кувшина… Ноах начинал понимать, Кто говорит с ним:

Ночь напролет говорил Ноах с Ним, то поддакивая и качая головой в знак одобрения, то хватаясь за волосы и рыдая, ибо настолько страшными были произнесенные его незримым собеседником слова, что выдержать их смысл добрая душа праведного Ноаха не могла…

«Я истреблю их с землею» — говорил голос.

«Господи Всевышний», — взмолился Ноах, всплеснув ладонями и повернув лицо к небу, — «воистину, мир наполнился грехом и скверной, но неужели Ты уничтожишь все живое, чье дыханье ты сам подарил, чьи души даны тобою?»

«Я истреблю их», — повторил неслышный другим голос, — ««Но ты, Ноах, и семья твоя нашли приязнь в очах моих. И ты не погибнешь, и от тебя произведу я заново род человеческий»

«Но как спасешь ты меня, и жену мою, и детей моих, и их жен и внуков моих?» — вопрошал Ноах.

«Сделай себе ковчег из дерева гофэр; с отделениями сделай ковчег и осмоли его внутри и снаружи смолою. И вот как сделаешь его: триста локтей длина ковчега, пятьдесят локтей ширина его и тридцать локтей высота его. Сделай отверстие в ковчеге и в локоть сведи его кверху, и дверь ковчега помести сбоку его; с нижними, вторыми и третьими жилищами сделай его. И Я вот, наведу потоп, воду на землю, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что на земле, скончается. Но с тобою Я установлю Мой союз, и войдешь в ковчег ты и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою. А от всего живущего, от всякой плоти по два из всех введешь в ковчег, чтоб они остались с тобою в живых; мужского пола и женского пусть они будут. Из птиц по роду их и из скота по роду его, и из всех движущихся по земле по роду их, по два из всех войдут к тебе, чтобы остались в живых. А ты возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе; и будет она тебе и им пищею.»

«Но как могу я спастись сам, и не предупредить других, ибо мне жаль их, этих слепцов, во тьме ходящих, не ведающих, что творят, ибо люди они, такие же, как и я, и жизнь ты дал и мне, и им, и множеству таких?» — спрашивал добрый Ноах, и из глаз его упала скупая слеза, ибо скорбил он о тысячах, которым дано погибнуть страшной смертью.

«Даже если ты скажешь им, Ноах, они не поверят тебе, они будут смеяться над тобой, плевать в твое лицо, а, возможно, и уничтожат тебя и весь род свой!» — голос стал слабее, и последние слова Ноах едва услышал…

На берегу Евфрата построена была верфь корабельная, размеров невиданных доселе, не малые речные суденышки строились на ней. Огромный корабль, невиданных доселе размеров, возводился на верфи, драгоценные стволы дерева гофэр спускались по течению Евфрата с северных гор. Все богатство свое Ноах отдал корабелам, и сам присутствовал на верфи денно и нощно, наблюдая за ходом строительства.

Никто из жителей Шуррупака не понимал, зачем странный богатый старик строит этот огромный корабль, негодный для плавания по Евфрату, негодный ни для чего, кроме как красоваться исполинским монументом. Высота борта корабля была больше, чем высота городского зиккурата, в его огромном трюме могло разместиться все население города, а смола, покрывающая борта, пахла так резко и сильно, что горожане не могли дышать в жаркие дни августа, но они мало думали об этом, поглощенные чередой карнавалов, суетой базарных дней, мимолетными размышлениями…

Тем не менее, городские старейшины нанесли визит Ноаху, она пришли на верфь утром, когда жара не была такой яростной, и завели разговор издалека, ссылаясь на неурожай на полях, заиливание оросительных каналов, празднике в честь нового месяца, но постепенно разговор перешел к строительству корабля.

«Скажите мне откровенно, Ноах, вы всей семьей в Дильмун собрались?» — спросил один из старейшин. «Чем вам так плохо в Шуррупаке? Городской казне отдаете малую часть доходов, от участия в празднествах увиливаете, и никто вас за это не трогает, дочерей ваших прячете от наших молодых людей, как-будто честь нынче в чести (при этом старейшина облизнул губы). До Дильмуна ваше огромное судно просто не доплывет! Оно же тут же в иле увязнет!»

«Ноах, корабль ваш, откровенно говоря, так велик», — произнес другой, потирая свой красный нос известного пьяницы, — «что, сдается мне, вы собираетесь весь город на него посадить и сжечь! Уж не крамола ли в ваших думах? Вы вот его и смолой обмазывать велели, а смола, как известно, горит прекрасно…»

«Ладно», — молвил Ноах, — «я вам, о почтенные, скажу, зачем мне такой понадобился громадный корабль… только вот… не поверите, наверное. Да и попрошу заранее, не делать сказанное мною достоянием общественности, потому что это может вызвать необычайно тяжкие последствия. Видите ли, почтенные… я говорил с Богом, который все создал…»

Речь Ноаха прервал громовой смех старейшин. Они не могли удержаться от хохота, один — самый молодой — упал на землю и катался по ней, давясь от приступа смеха.

«Ноах», — сказал один из старейшин, когда раскаты хохота стали утихать, — «никогда бы не подумал, что Вы, человек современный и прагматичный, удачливый купец и почтенный гражданин Шуррупака можете нести такую ахинею… это же просто бред какой-то, арха ика, бабушкины сказки про бога… да кто нынче, в нашем развитом и современном обществе верит в такое! Послушайте, почтеннейший, я бы на вашем месте больше нигде и никогда не смел даже упоминать о боге, а то, знаете ли, последствия могут быть мягко говоря, непредсказуемыми. Хорошо, если вас просто засмеют. А то ведь могут и припомнить вам то, что в общественной жизни Шуррупака участия не принимаете, дочерей своих и невесток на празднества не пускаете, сыновья ваши тоже затворнический образ жизни ведут… вот и решит собрание города послать вас с семьей в пустыню — на перевоспитание, так сказать… а имущество ваше мы возьмем в городскую казну. Так мы вот что сделаем — объявим, что корабль вы строите из чисто символических соображений — для показа мощи человеческого ума и торжества науки! И ни слова более!»