Офисная война

Камилла внезапно краснеет.

— Я? Ну, вообще-то… да, довольно часто…

Я кривлю губы в гримасе.

— Камилла ненавидела меня.

— Как любая здравомыслящая женщина, которая плохо тебя знает, Эдоардо, — отмахивается от меня бабушка, затем поворачивается к ней. — Снаружи он — шипы и раздражение, но внутри — сладость. В душе Эдоардо весь в свою мать. Но прежде чем ты доберёшься до сердца, дорогая…

Звучит довольно неловко, но вызывает у Камиллы улыбку.

И это как-то делает тупик, в котором я застрял, более терпимым.

***

Ужин проходит так гладко, что у меня появляются сомнения: а телефонный звонок Гецци Брамбилла вообще был?

Камилла объединилась с Ником и Каролиной. Она с удовольствием играла с детьми. С маленькой принцессой, а также с двухлетним коротышкой с вечно липкими руками. Она невозмутимо сидела за столом в специально отведённом бабушкой месте, предназначенном для самых важных для неё людей, и на каждый каверзный вопрос отвечала вежливо и дипломатично.

Камилла уже покорила бабушку словами «добрый вечер, синьора», и уверен, когда после десерта мы встанем из-за стола, перед уходом я получу ещё одно приглашение подняться наверх, открыть сейф и выбрать кольцо, на этот раз, чтобы подарить его Камилле.

Мы проводим время между болтовнёй, непринуждённой атмосферой и звонким смехом, а затем прощаемся со всеми и уезжаем.

Бабушка обнимает меня, целует, а затем делает то же самое с Камиллой, вызывая всеобщее удивление, которое Ками даже не осознаёт.

Она понятия не имеет, насколько необычно, что бабушка так хорошо приняла её. И я не намерен ей это объяснять.

В гардеробе мы забираем пальто.

Камилла — вулкан благих намерений, она не перестаёт говорить о том, какой приятный был вечер, застёгивает молнию до подбородка и бросает мне улыбку, словно гранату в грудь. Ками сияет так ярко, что, как только мой мозг регистрирует образ её счастливого лица, понимаю, — я никогда не смогу его забыть. Я буду думать о ней, об этом венецианском вечере, о холодном воздухе, покалывающем её губы. Буду вспоминать безумное желание поцеловать Камиллу, пока не забуду, что было время, когда ненавидел её, и что наступит другое время, когда она будет вынуждена снова это сделать.

Ко мне домой мы возвращаемся пешком по ночным калли, болтая до входной двери. Пересекаем портего и поднимаемся на второй этаж. Я провожаю Камиллу до двери её спальни. Я должен найти способ сказать ей обо всём. Должен признаться, что привлёк в компанию крупного клиента без её ведома, и с конца января вхожу в совет правления. Если не скажу ей — всё, что происходит между нами, снесёт лавиной и будет разрушено.

И я не хочу, чтобы это случилось, потому что, чёрт возьми, она мне нравится.

Мне нравится то, что происходит между нами.

Не знаю, как вписать это в баланс смены ролей, моей блестящей и шаткой жизни, её гордости, которая никогда не примет того, что я сделал. Тем не менее я уверен, что хочу её.

— Почему ты переехал из Лондона?

Её любопытный вопрос нарушает тишину, воцарившуюся между нами на пороге гостевой спальни.

Я подумываю выдать Камилле стандартную версию, но, наблюдая, как она стоит на краю моей жизни, мне не хочется скармливать ей очередную ложь.

Камилла сказала, что у нас перемирие.

Я решаю, что это верно и для меня тоже.

— В начале лета у бабушки были проблемы с сердцем. К счастью, они не вызвали серьёзных последствий, но… я не хочу потерять ещё одного человека, пока работаю вдали.

— Ты очень к ней привязан, — отмечает она. И слава богу, Камилла избегает указывать на то, что в некоторых случаях боль объединяет нас больше, чем любовь. Хотя это правда, с которой я смирился уже много лет назад.

— Она моя семья. Единственный, кто у меня остался.

— Ты был в Лондоне, когда твоя мать скончалась…

Я принимаю удар, на секунду прищурившись.

— Ты можешь сказать «умерла». Это факт, а не вульгарное слово.

В тусклом свете коридора её лицо смягчается.

— Вот почему тебе важно остаться в Италии. Ты хочешь реализовать себя в той области, которая тебе нравится и быть рядом с бабушкой на случай, если понадобишься ей.

Правда, сказанная её мягким голосом, вызывает реакцию, которой у меня не было уже много лет. Я чувствую, как щиплет в глазах, а в горле перехватывает. Моё сердце сжимается в кулак.

— Не делай этого, Камилла.

— Что?

— Не копай. Не веди нас на глубину. Под колкостями, под поверхностным и искажённым образом, которым довольствуются другие, трубя о том, что они ни хрена в нас не поняли. Не загоняй нас в ловушку, которая заставит нас чувствовать себя неуютно в собственной шкуре. Не делай этого. — «Потому что я не знаю, как оттуда выбраться».

Камилла прищуривается. Она внимательно рассматривает меня. Словно я дал ей ещё один ключ от двери с девятью замками. Может, и так. А может быть, она всегда владела ими всеми.

Её парка соскальзывает с плеч и с шелестом падает на пол. Она не поднимает её. Одетая в красное платье профессионального убийцы, Камилла делает медленный шаг ко мне.

— Сколько раз ты приводил сюда кого-нибудь? — спрашивает она, поглаживая моё лицо с нежностью, которая меня уничтожает.

— Один, — шепчу ответ.

— Она того не стоила?

— Ни в малейшей степени.

— Кто она была?

— Первая коллега, с которой меня познакомили, когда я переехал в Лондон. Та, кто должен был стать моим наставником. В её обязанности входило поддерживать меня в моей работе, давать советы и знакомить с другими членами команды.

Сходство настолько очевидно, что у неё ломается голос.

— Поэтому ты больше никому не доверяешь?

Я нагло ухмыляюсь.

— После окончания университета я не хотел прозябать за столом в компании отца рядом с финансовыми акулами, поэтому я прошёл множество собеседований и полетел в Лондон. Я был на своей первой большой работе в многонациональной компании. Лекси заставила меня проснуться и почувствовать вкус жизни за пределами защищённого крыла моей семьи. Это было очень познавательно.

— Что она с тобой сделала?

— Ничего, что я бы ей не позволил, — признаю я с оттенком горечи, — она очень хорошо ко мне относилась. Улыбчивая, отзывчивая, добрая. Идеальная.

С лица Камилла исчезает всякое выражение.

«Ты тоже видишь это сейчас?»

— Она была мастером. Мы трахнулись через два дня после знакомства. Через несколько месяцев мама заболела. Отец не ладил с ней много лет. Думаю, с тех пор как родился я. В детстве родители никогда не позволяли мне ни в чём испытывать недостаток, но проводили время со мной по отдельности. А что касается отношений между ними… Они так и не развелись, хотя должны были. Я думал, что отец будет помогать маме во время болезни, заботиться о ней, но он этого не делал.

Я позволяю себе перевести дух.

— Я слишком редко приезжал в Италию, на работе Лекси заваливала меня заданиями с абсурдными сроками, да и в личной жизни была не лучше. Когда умерла мама, я закрывал масштабную презентацию видеоигры. Мы с Лекси собирались запустить её через несколько дней после похорон. Я хотел бросить всё и уехать… но Лекси отговорила меня. Она сказала, что я не верну маму к жизни, пожертвовав всем, ради чего проливал кровь, только для того, чтобы потакать бесполезному сентиментальному инстинкту.

Глаза Камиллы становятся затуманенными.

— Эдоардо…

— Три дня спустя Лекси поставила себе в заслугу нашу работу перед начальством и пошла дальше, поднявшись по служебной лестнице и перебросив меня другому члену из команды. Который по гнили, составлял ей серьёзную конкуренцию. Как и все остальные там, в конце концов.

Погружённые в тусклый свет светильника в коридоре, среди вековых украшений, одетые, как в сказке, мы перестаём дышать.

Я пригласил Камиллу в Венецию в момент отключки. Она сделала сюрприз, приехав, я даже не знаю почему. И я выплеснул на неё самую ужасную, трусливую часть себя.

Склонив голову в сторону, я отступаю к стене.

— Проклятье, Феррари, я эксперт в том, как испортить настроение, да? — Камилла возвращает мой взгляд, обхватив ладонями моё лицо и рисуя по нему пальцами. Её заботливость сводит с ума. Потому что она реальна.

— Ты мне доверяешь?

Большим пальцем я провожу воображаемую линию по центру её губ, испытывая желание поцеловать, которое граничит с невероятным.

— Не чувствуй себя обязанным, — дразнит она.

— Не чувствуй себя обязанной ты.

— Перемирие?

— Перемирие, — киваю я. И тогда я не могу больше сопротивляться.

В свою очередь, заключаю её лицо в ладони. Целую.

Камилла отвечает мгновенно.

Она вкладывает всю себя, я вкладываю всего себя.

Рот, руки, языки, зубы. Кожа, пальцы, тела, с отчаянием ищущие друг друга за одеждой. Каждое прикосновение Камиллы ко мне, я чувствую в своём сердце. Это происходит, когда она дёргает меня за пиджак и заставляет исчезнуть рубашку. Когда мои руки тянутся к её горячей коже, поднимая и снимая платье. Когда я опускаю Камиллу на кровать и осыпаю поцелуями от шеи до бёдер, заставляя её выгнуть спину.

В тишине ночи гостевая спальня наполняется стонами и несбыточными обещаниями: моим именем, которое она шепчет и ругает, пока целую её между ног; затруднённым дыханием её оргазма, переполняющим Камиллу, заставляя её лицо светиться от наслаждения. Проклятиями, которые я сдерживаю, когда она, лёжа передо мной, сотрясаемая последними волнами наслаждения, притягивает свой таз ближе и приветствует меня, бросая в мир, слишком прекрасный, чтобы существовать на самом деле.

Мы обнажены, открыты, беззащитны, жадно ищем интимности друг друга, чтобы украсть их и сделать своими, пока они не исчезли. Мы не даём себе покоя даже после оргазма. Продолжаем искать друг друга, пока не засыпаем в одной постели, кожа к коже и её запах повсюду.

И последняя осознанная мысль настолько далека от того, кто я есть, и очень близка к тому, кем я был, что создаётся впечатление падения в бесконечный парадокс.