«Идущие на смерть»

Глава 6

— С флагмана передают приказ командующего вашему превосходительству незамедлительно прибыть на «Цесаревич»!

От слов сигнальщика, что преданно выпучивал глаза, Ухтомский испытал жуткую смесь самых разных эмоций — там было все, от разочарования, до детской радости, что не принял грех на души, поддавшись чувству оскорбленного достоинства. Коротко произнес:

— Передай — «немедленно прибуду»!

Слова не разошлись с делом — через пять минут катер с Ухтомским подошел к трапу. Фалрепные матросы подхватили его под руки, и Павел Петрович бодро поднялся по трапу. А там его, к несказанному удивлению, встретил начальник штаба эскадры контр-адмирал Матусевич, до назначения на эту должность командовавший порт-артурскими миноносцами.

— Как вам обстрел, Павел Петрович?

— Краску содрали с брони, и только — в пояс и в башню попали, даже не заметили. Все равно грязно будет — угольная погрузка начнется. У вас как дела, Николай Александрович?

— «Ретвизан» уже начал «погрузку», почернел весь. А Щенснович ходит черный как негр, и весь экипаж такой же. Легким испугом отделались, да переднюю трубу чуток им пробило. Но кафры все, черномазые, как обезьяны, обхохочешься, как увидишь — одни зубы и глаза блестят!

Матусевич, известный эпикуреец и жизнелюб, хохотнул с улыбкой на лице. В памяти тут же промелькнуло совсем другое лицо, грустное, бледное и изможденное страданиями. Николай Александрович находился рядом с Витгефтом на мостике, когда разорвался двадцати пяти пудовый снаряд, был тяжело ранен в живот и лишь чудом выжил.

— Нам повезло — Вильгельм Карлович решил посмотреть обстрел из адмиральской рубки, подозвал к себе сигнальщика и тут снаряд попал. Контузило всех взрывом, но осколки вскользь секанули — слава богу, никого не зацепило всерьез, порезы только. Но кровищи натекло…

Матусевич взмахнул рукою, усмехнулся и негромко добавил:

— Иди уж к нему, князь, злобствует на тебя почему-то. Сидит наш Вильгельм Карлович как сыч, нахохлившись!

— Ничего, не склюет, — пожал плечами Ухтомский и отправился знакомым, много раз пройденным путем в адмиральский салон, сопровождаемый вахтенным офицером — не по чину матросам «его сиятельство» с черными орлами на погонах сопровождать...

— Вы ведь знали, князь, что снаряд в рубку попадет?

Вопрос встретил его прямо у двери — Витгефт стоял у стола, голова командующего была повязана бинтом, сквозь белоснежную марлю проступило розовое пятно. Судя по всему, царапина, несерьезное ранение, но в служебный формуляр его обязательно запишут — ведь получено в бою, при обстреле вражеской осадной артиллерии. Можно будет гордиться такой записью, вот только вряд ли представится — чем закончится завтрашний бой для командующего, Ухтомский знал точно.

Ответил коротко:

— Знал, Вильгельм Карлович.

— А почему не сказали мне о том?

Витгефт на него внимательно посмотрел прищуренными глазами, но Павел Петрович только равнодушно пожал плечами.

— Вам завтра в бою надлежит быть в рубке, а сейчас можно было на мостике открыто стоять, ничего опасного для «Пересвета» и «Цесаревича» не случилось. Так к чему говорить, вы бы не поверили, и так сочли за помешанного. Ведь так, Вильгельм Карлович?!

— Не скрою от вас, так оно и было, князь. Но предугадать попадание одного снаряда можно, двух от силы — но всех?! Причем, в три броненосца разом?! Вы ведь недаром сами выбрали себе место на мостике, и отнюдь не только от безоглядной храбрости.

Ухтомский прищурил глаза, мысленно злорадствуя — намек на показную храбрость Вильгельму Карловичу пришелся не по вкусу. Такие вещи всегда замаскированным оскорблением попахивают. И вызывают у оппонента безотчетное желание ответить тем же, но держась в рамках навязанных обществом правил — не пьяные мужики в кабаке, а природные дворяне всегда так решают вопросы, что пропитаны взаимной неприязнью.

— Если знаешь, что произойдет, то чего опасаться?! Тем более, если не в силах ничего изменить!

— Почему вы так считаете, Павел Петрович?! Я ведь вчера прислушался к вашим словам, предпринял определенные меры, в итоге потоплен ненужный пароход, зато «Ретвизан» не получил опасного для него попадания. И если вы мне скажете о том, что вы еще знаете, о возможных для эскадры опасностях, я вашему совету внемлю в таком случае.

Ухтомский внутренне напрягся — командующий эскадрой дважды проговорился, ведь остзейский немец, для которого два языка родных, в серьезном разговоре, когда сдерживают внутри кипящие страсти. Неизбежно произнесет слова на русском, которые не следует произносить. Просто они немчуре сами на язык лягут, а он их толком не обдумает.

В юности Павла Петровича дядя и старший брат ознакомили его с «поучениями», тайными записями от князей Ухтомских, которые они оставляли своим потомкам. Причем не для всеобщего ознакомления, для любопытствующих историков. Никто не имел права читать кроме наследников княжеского рода, и то не всех. Жаль, что отец ничего не успел оставить — родитель умер молодым еще, не достигнув полувекового рубежа, когда самому Павлу было всего четыре года.

Борьба за власть страшное дело — в ней в ход идет все, включая ложь, обман и коварство. Интриги приближенных вокруг правителя шли веками, и чтобы удержаться рядом с великими князьями, царями и императорами, нужно не только подавать им правильные советы в нужное время. Но и всячески скомпрометировать других советников, отодвинуть их от престола любыми средствами, если надо то и оклеветать — охулку на руку в таких делах нельзя класть. И никакого благородства и милости к тем, что против тебя интриговать стал, проявлять нельзя!

Пращурам нужно было постоянно драться за свое место у трона, не дать себя отодвинуть от него! И они знали средства и методы, которые помогали им в этой борьбе!

Местничество ведь не просто так появилось, и не в Разрядных книгах его необычайная жизненная устойчивость. И хоть сожгли их во времена правления царя Федора Алексеевича, вызвав ропот у Рюриковичей — но противостоять многочисленному дворянству старое боярство уже не могло. Немногочисленны княжеские рода, и каждый их представитель ясно понимает, что в борьбе за свое место у трона необходимо помогать таким же Рюриковичам, совместными усилиями отодвигая худородных, и лишь потом можно интриговать друг против друга. Но до этого всячески помогать друг другу продвигаться к трону, сдвигая с той дороги всяких там немчиков и фаворитов, что только к казне прилипчивы.

Сожгли Разрядные Книги, и думали, что родовитые от власти отодвинутся?! Щуку съели, но зубы остались!

Читать тайные «поучения» было чрезвычайно интересно — в них пращуры открыто признавались в таких делах, о которых каяться до скончания века нужно, а перед кончиной голову клобуком монаха накрывать после исповеди и искреннего покаяния. Но все они были правы, если исходить из интересов рода, его будущего.

И сейчас, сидя напротив Витгефта, Павел Петрович осознал, что просто обязан пустить в ход весь арсенал, обмануть немчика, наговорить ему такое, чтобы ложь тот принял за правду, а истину за откровение, и сделал все, что нужно князю, но так, будто выполняет собой задуманное. А тут все средства хороши, ведь если тебя ненавидят, то этой ненавистью нужно воспользоваться, обратить ее против носителя. Ведь из ненависти, не обдумав предложенное на холодную голову, человек порой для тебя самого сделает больше, чем по добру и приязни. Ставить перед ним всегда подготовленные за него решения — одни из них будут для оппонента неприемлемы совершенно, зато другие покажутся привлекательными, и вроде бы во вред родовитого княжеского потомка. Вот только вряд ли сообразит, что в конечном итоге они будут как раз к пользе!