Полибий и его герои

VII

После консулата и цензуры Сципион вдруг сорвался и решил объехать мир, «чтобы…

Посмотреть на беззаконные и справедливые дела человеческие[70],

…поглядеть на города, народы и на царей» (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 13).

Сципион терпеть не мог помпы и величественных церемоний. Он отправился как частный человек всего с несколькими друзьями, среди которых были Полибий и Панетий. Все иноземные цари с изумлением рассказывали, что этот знаменитейший римлянин одет совсем просто и его не сопровождает блестящая свита.

Первой страной, которую посетил Сципион, был Египет. Эта древняя колыбель цивилизации представляла тогда довольно плачевное зрелище. Там была полная неразбериха, каждый новый Птолемей был хуже предыдущего, а царствовавший в то время Птолемей VII Эвергет был чуть ли не самым худшим (Strab. XVII, 1, 8). Подданные называли его просто Фискон — Пузан. О нем рассказывали совершенно удивительные вещи. Он умудрился поразить даже своих привыкших ко всему подданных. Александрийцы часто восставали, и он «отдал народ в жертву солдатам и истреблял его» (Полибий). «Иноземным наемникам была дана свобода убивать, повсюду ежедневно струились потоки крови» (Юстин). Множество народу бежало и пряталось, так что Полибию казалось, что почти все эллины уже истреблены (Justin. XXXVIII, 8; Polyb. XXXIV, 14, 6). Но самый «замечательный» поступок царь совершил несколько позднее визита Сципиона. Его подданные очередной раз восстали, на сей раз успешно. Фискон бежал, а власть захватила жена царя, бывшая одновременно и его сестрой. Вскоре праздновали день рождения царицы. Пир шел горой, царило буйное веселье. Вдруг в пиршественную залу вошел посол. Он объявил, что принес государыне сюрприз, подарок от Птолемея, и положил на стол ларец. Подвыпившие гости обступили посла и, сгорая от любопытства, бросились открывать таинственный ларец. Сорвали завязки, открыли его… и застыли, как статуи. В ларце лежал разрезанный на куски и аккуратно упакованный царевич, маленький сын царицы… (Justin. XXXVIII, 8, 12–13; Liv. ер. 59).

Римляне, разумеется, слышали рассказы о Фисконе, больше похожие на страшные сказки, и гадали, каков он, этот легендарный преступник. В александрийский порт корабль вошел днем, в самую жару. Но путешественники, стоявшие на палубе, с удивлением увидали огромную толпу, которая несмотря на зной теснилась на берегу. Пока они думали, что это может означать, люди на пристани их заметили. Они подняли невообразимый шум. Все кричали, проталкивались вперед и громко спрашивали друг у друга:

— Который из них Сципион?

Оказывается, все они пришли на него взглянуть. На пристани римляне увидали и царя. С любопытством они уставились на этого знаменитого изверга и монстра. Внешность Птолемея была действительно примечательной. «Лицом он был безобразен, низок ростом, ожиревший живот делал его похожим не на человека, а на животное». Но больше всего удивил римлян его наряд. На нем была совершенно прозрачная одежда, «как будто он задался целью искусно выставлять на показ то, что скромный человек стремится обычно тщательно прикрыть» (Justin. XXXVIII, 8–10). Сципион и его друзья переглянулись, и уголки их губ задергались: они еле удерживались, чтобы не расхохотаться.

Корабль подошел к берегу. Публий спустился и своим обычным легким, быстрым шагом пошел вперед, накинув на голову край плаща — солнце палило немилосердно. Александрийцы бежали за ним, громко вопя:

— Сципион! Сципион! Открой лицо!

Публий откинул плащ. Его вид привел толпу в восхищение. Она неистово зааплодировала (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 13).

Птолемей приблизился к римлянам со слащавой угодливостью. Но Сципион продолжал идти вперед все тем же быстрым шагом. Толстый царь устремился за ним. То была поистине захватывающая сцена. Впереди шел Публий. За ним с восторженными воплями неслись александрийцы, а шествие замыкал сам Птолемей. Весь красный, обливаясь потом, пыхтя и отдуваясь, он трусил вперед, тщетно пытаясь догнать своего знаменитого гостя к невыразимому наслаждению своих подданных. Сципион наклонился к Панетию, который шел рядом, и тихо сказал ему:

— Александрийцы все-таки получили некоторую пользу от нашего визита: благодаря нам они увидали, как их царь прогуливается (Ibid.).

Но на этом не кончилось. Публию было как будто мало, что он чуть не довел своего хозяина до инфаркта. Пузан от природы был трус. Его гость был частным человеком, не имел ровно никаких полномочий, казалось бы, царь мог вести себя с большим достоинством. Так нет же! Этот деспот, столь страшный для своих подданных, всячески лисил, подлизывался и пресмыкался перед Сципионом, надеясь снискать его расположение. Но как раз это-то и подзадоривало насмешливого римлянина, ему казалось доставляло удовольствие изобретать все новые способы, чтобы помучить бедного царя. «Насколько кровожадным казался он согражданам, настолько смешным римлянам» (Justin. XXXVIII, 8–10).

Дворец Птолемеев и всегда-то блистал великолепием, сейчас же предприняты были поистине грандиозные приготовления. Стены и полы сверкали золотом, всюду курились ароматы, тысячи слуг являлись по первому знаку, словно в восточной сказке. А когда гости садились за стол, тут уж чудесам не было конца. Недаром александрийские повара считались лучшими в мире! Словом, делалось все, чтобы ослепить знаменитого римлянина роскошью. Но все усилия пропали даром. Сципион всем видом показывал полное равнодушие. Скучающим взглядом скользил он по золотому интерьеру; садясь за роскошный стол, клал себе на тарелку только немного овощей. И все в таком роде (Diod. XXXIII, 18).

Впрочем, Публию действительно смертельно надоел и хозяин, и его дворец. Он с радостью убегал из этого чопорного здания и бродил по улицам Александрии. Александрийцы, живые, веселые южане, всюду бегали за ним, самым бесцеремонным образом глазели на него, словно на музейный экспонат, и обменивались на его счет замечаниями, даже не понижая голос. Сципион вовсе не принимал вид оскорбленного достоинства, сам смеялся их шуткам, но шутнику отвечал так, что александрийцы катались от смеха. Они дразнили друг друга и перебрасывались задорными шутками. Обе стороны наслаждались этой игрой, как дети. В короткий срок Сципион совершенно завоевал сердца александрийцев. Вскоре он совсем бросил Птолемея и его дворец и уехал кататься по Нилу (Justin. XXXVIII, 8, 11).

Полибия Египет привел в ужас. Но на Сципиона он произвел двойственное впечатление. Он, конечно, поражен был полной безалаберностью, с которой управлялся этот благодатный край. Но, с другой стороны, восхищался, как ребенок, красотами страны и памятниками старины — «плодородием полей, великим Нилом, многочисленностью городов, неисчислимыми мириадами жителей». И он заметил, что Египет может стать величайшей страной, если им управлять как следует (Diod. XXXIII, 18).

Из Египта римляне отправились на Кипр, а оттуда в Сирию (Diod. ibid.). Побывали на Родосе и в Пергаме, перешли Тавр и впервые изучили жизнь племен, живущих по ту сторону хребта (Strab. XIV, 5, 2). Наконец, приплыли в Грецию и посетили философские школы Афин. Так Сципион и его друзья обошли «большую часть ойкумены». Сципион с восторгом осматривал экзотические страны и дивился тамошним чудесам. Он говорил, что «у всех разумная и удивительная жизнь». Но и он всем понравился. Жители мест, где он побывал, потом долго о нем рассказывали. Они говорили, что он умеет уладить все разногласия, помирить противников и, когда они выбирали его третейским судьей, убедить их поступать справедливо. А бессовестных он великолепно умеет поставить на место. Так что когда Сципион вернулся, множество городов и общин «отправили в Рим послов, которые хвалили Сципиона и его спутников, и благодарили сенат, что он послал к ним таких людей» (Diod. ibid.).