Полибий и его герои

Спартанский кризис

Когда этоляне умертвили Набиса, Филопемен воспользовался случаем, захватил Спарту и ввел ее в Ахейский союз. Казалось, наконец-то он достиг цели, к которой ахейцы стремились столько лет. Но Филопемену этого было мало. Он видел, что спартанцы сохранили кое-что от прежней гордости и прежнего воинственного пыла. Он знал также, что они не смирились, что на словах они горячо благодарят его за избавление от тирании, а в душе смертельно ненавидят. Что не хотят они быть в союзе, что рвутся оттуда всеми силами души и удержать их так же трудно, как только что пойманную бьющуюся рыбу. Их нужно укротить и укротить навек. И стратег ждал только удобного случая. И случай вскоре представился.

Как мы помним, Тит, желая ослабить Набиса, урезал Спарту со всех сторон и лишил ее выходов к морю. Все эти выходы были в руках свободных городов, находившихся под покровительством ахейцев. Стало быть, Спарта на каждом шагу зависела от союза. Спартанцы были в отчаянии и однажды решились на поистине безумный поступок. Ночью они напали на приморский городок Лас, надеясь утвердиться там. Но ничего из этого не получилось, и к утру они были выбиты.

Когда весть о ночном приключении дошла до Филопемена, он изобразил на лице гнев. В душе же он ликовал — наконец-то представился давно желанный повод, и он мог раздавить ненавистную Спарту! Он отправил в Лакедемон грозное послание, требуя, чтобы спартанцы выдали виновников ночного налета. Еще никто не говорил со спартанцами таким оскорбительным тоном. Кровь бросилась им в голову. На минуту в них проснулся прежний гордый дух. Увы! Прежних сил не было. Они спешно отправили гонца к римскому консулу, находившемуся тогда в Греции, и объявили, что отдают свой город римлянам. К великому несчастью для всего Пелопоннеса, консулом этим был ничтожный и тщеславный Фульвий Нобилиор. Ничего он не сделал, только временно приостановил враждебные действия и советовал обратиться в сенат. Но напрасно лакедемоняне молили римлян взять их. Сенат не мог этого сделать. Город был членом Ахейского союза, и это означало бы грубое вмешательство в его внутренние дела. Поэтому римляне подтвердили, что не посягают на права ахейцев, воззвали к их умеренности и просили обе стороны соблюдать мир. В целом ответ был достаточно расплывчатым и неопределенным (Liv. XXXVIII, 30–32) (189 г.).

Весной следующего года Филопемен собрал войско и стремительно повел его на Спарту. Вблизи самого города ахейцы разбили лагерь. Спартанцы оцепенели от ужаса. Они были совершенно беспомощны и поняли, что их взял за горло заклятый беспощадный враг. Стратег потребовал, чтобы они немедленно выдали виновников, тогда он не тронет город. Виновным он гарантирует неприкосновенность. Судить их будет законный суд. Выбора не было. При общем мертвом молчании виновные, числом 80 человек, встали и медленно пошли к воротам…

Когда они вступили в лагерь, их увидали спартанские изгнанники — недаром Тит не хотел их возвращать! — и с воплем ринулись рвать их в клочья. А ахейцы, вместо того чтобы вступиться, с криком «Бей их!» ринулись за ними. С великим трудом Филопемен оттащил их. 17 человек лежали на земле, забитые камнями. Остальных, истерзанных и окровавленных, он вырвал их рук убийц и объявил, что завтра они предстанут перед судом.

Утром собрали суд. Но сегодняшний день почти ничем не отличался от вчерашнего. Только обвиняемые раскрыли рот, судьи единогласно провозгласили: «Виновны!» Подсудимые «были схвачены, представлены разъяренной толпе… и преданы казни» (Ливий). Затем ахейцы вошли в город. Филопемен срыл стены Спарты, отменил законы и воспитание Ликурга, вернул всех старых изгнанников, великое множество спартанцев, наоборот, изгнал, а три тысячи новых граждан то ли не хотевших, то ли не успевших уйти, продал в рабство. На эти деньги в Мегалополе он построил портик. Все было кончено. По выражению Плутарха, жилы Спарты были перерезаны. Она была унижена и раздавлена (Liv. XXXVIII, 33–34; Plut. Philop. 16).

Как только ахейские всадники скрылись вдали, спартанцы вскочили, бросились к воротам и помчались в Рим. Ворвавшись в сенат, они упали к ногам римлян и рассказали, что сделали с ними ахейцы. Римляне были поражены. Для многих из них Спарта все еще рисовалась в романтическом ореоле. Они вспоминали о геройском подвиге 300 спартанцев, о Ликурге, о древних доблестях. Марк Лепид, этот благородный рыцарь и защитник слабых, отправил ахейцам возмущенное письмо (Polyb. XXII, 3, 2). Все спрашивали, как могли ахейцы устроить бойню в таком великом и славном городе и так поступить с беззащитными людьми.

Разгром, учиненный ахейцами, был столь ужасен, что во главе очередного спартанского посольства в Рим стали Арей и Алкивиад, те самые изгнанники, которые были только что возвращены ахейцами! «Они утверждали, что… подорвано могущество города и лакедемонянам отставлено государство бессильное и несвободное. Бессильное потому, что число спартанцев (после набега ахейцев. — Т. Б.) ничтожно, и к тому же стены города разрушены. Несвободное потому, что они не только повинуются союзным решениям ахейцев, но и в частной жизни обязаны повиноваться предержащим властям союза» (Polyb. XXII, 1, 9; 15, 7–8).

Римляне требовали, чтобы ахейцы хоть отчасти загладили несправедливость по отношению к лакедемонянам. О том, чтобы спасти три тысячи человек, проданных в рабство, разумеется, не могло идти и речи. Однако можно было восстановить стены, вернуть законы Ликурга и разрешить воротиться изгнанникам. Но Филопемен и слышать об этом не хотел.

Больше всего ахейцев возмутила черная неблагодарность изгнанников. Как, они вернули этих людей на родину, а те напали на них перед лицом римлян, да еще с такой злобой! Филопемен был взбешен. Ярость свою он излил на Арея и Алкивиада. Уж кого-кого, а их ахейцы щадить не намеревались. Обоих приговорили к смерти за дерзкие речи. Демократия несколько своеобразно понимала свободу слова. Но Арей и Алкивиад не стали ждать исполнения приговора. Они пустились наутек и бежали до тех пор, пока не повстречали Аппия Клавдия. Он возвращался от царя Филиппа, с которым говорил об избиении жителей Маронеи. Спартанцы молили римлянина спасти их. Аппий пришел с ними в собрание ахейцев и спросил, за что должны умереть эти люди. В конце концов, казнь была отменена. Но возвращенные изгнанники изгнаны снова. Так что теперь были старые изгнанники и новые изгнанники (XXIII, 18, 2; 5, 18). И все запуталось окончательно.

И тут началось. Спартанцы удвоили свою настойчивость. Они ездили в Рим непрерывно. Ездили послы от всего города, ездили послы от каждой партии и надрывали римлянам сердце своими стонами и непрерывными жалобами. Ездили послы от старых изгнанников, ездили послы от новых изгнанников. Рим атаковали лаконские посольства. Даже выход к морю, как злобно говорили ахейцы, был им нужен единственно для того, чтобы ездить к римлянам. Словом, как горько констатировал верный ученик и лучший друг Филопемена, Ликорта, спартанцы, бывшие некогда грозой Пелопоннеса, стали теперь первыми ябедниками Пелопоннеса. И еще неизвестно, что хуже, прибавлял он (Liv. XXXIX, 35, 6).

Ахейцы тоже слали послов в Рим, чтобы опровергнуть спартанцев в сенате. Лакедемоняне плакали, ахейцы со всей убедительностью доказывали, что, во-первых, невозможно устроить дела в Спарте прекраснее, чем устроили они; во-вторых, так лучше будет для самих спартанцев. Спартанцы в ответ простирали руки к римлянам и умоляли убрать от них непрошенных благодетелей. Однажды спартанцы прислали послов от четырех партий. Одни требовали, чтобы старым изгнанникам возвратили все имущество; другие — только один талант из этого имущества; третьи требовали восстановить то государственное устройство, которое было у них с 192 по 188 г.; четвертые требовали вернуть новых изгнанников и восстановить конституцию, которая была до 192 г. (Polyb. XXIII, 4). У отцов голова пошла кругом. Их смятением воспользовался Тит, который давно рвался вмешаться в спартанские дела. Он предложил свои услуги. Сенаторы ухватились за это предложение и поручили Титу и двум другим экспертам по греческим делам во всем разобраться.

Тит ликовал. Он тут же нашел блестящий выход. Он составил бумагу, согласно которой, во-первых, Спарта входит в Ахейский союз; во-вторых, ахейцы возвращают всех изгнанников и прощают приговоренных к смерти. Ахейский союз остается высшим судом для Спарты, но он не может приговаривать спартанца к смерти. Затем он совершенно неожиданно вручил бумагу ахейскому послу. Посол страшно смутился. Первая часть ему очень нравилась. Вторая не нравилась вовсе. Он колебался, но тут Тит стал его торопить, говорил, что подписать надо срочно, что это единственная возможность вернуть Лакедемон в союз. Словом, посол совсем растерялся и подписал бумагу. Тит был доволен. Он воображал, что наконец-то обыграл ахейцев. Жестокое заблуждение! Ахейцы преспокойно выполнили первую часть договора, а вторую оставили без внимания.

Римляне отправляли в Пелопоннес уполномоченных, слали письма, требовали — тщетно! Проходили месяцы, а дело не сходило с мертвой точки. Ахейцы тянули время, медлили, не собирали собрание, ссылались на законы. Однажды Аппий вырвал у них обещание уладить дела Спарты. Но они просили, чтобы римляне не заставляли их нарушать клятв. Римляне, разумеется, это им разрешили. Тогда ахейцы выбили все свои постановления о спартанцах на стеле и дали торжественную клятву их не нарушать. Короче, ахейцы «оставляли без внимания все предписания римлян» и «все планы их терпели неудачу» (Polyb. XXIV, 11, 1–2; 11). Казалось, Филопемен мертвой хваткой вцепился в горло Спарты, и не в человеческих силах было заставить его разжать челюсти. Стратег даже не имел сил говорить с римлянами, до того был возмущен. Переговоры взял на себя верный Ликорта. Обе стороны были раздражены до предела. Аппий однажды очень резко говорил с ахейцами. Ликорта однажды в глаза назвал римлян деспотами; сказал, что они обращаются с ахейцами как с рабами. Если ахейцы истинно свободны, если свобода эта не пустой звук, почему не дают им наказывать спартанцев, как им заблагорассудится?

Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут произошла новая трагедия, столь страшная, что на миг все забыли даже о Спарте (Polyb. XXI, 15, 7–16, 1–4; XXII, 3, 1; 13; XXIII, 4; 17; XXIV, 2; 11; Liv. XXXIX, 35–37).