Полибий и его герои

Персей

На мир надвигалась гроза, которой предстояло вырвать с корнем множество человеческих жизней и сокрушить царства земные.

В 179 г. Филипп умер. На престол Александра взошел новый царь, 33-летний Персей. Как помнит читатель, власть он получил через преступление, оклеветав перед отцом своего брата Деметрия. Ходили даже слухи, что он отравил отца. Но все это как-то сразу забылось. После страшного царства Филиппа он был для подданных как светлая весна, сменившая мрачную зиму. Новый царь поспешил усилить это впечатление. Тюрьмы были переполнены. Он объявил амнистию и выпустил политзаключенных и неоплатных должников государства. И македонцы благословили его имя. На всех углах пели ему хвалы, говорили, как он хорош собой, с каким истинно царским достоинством держится. И потом он не развратничает с утра до ночи, как отец, и даже — вещь неслыханная! — почти не пьянствует! Словом, это какое-то зерцало скромности и добродетели! (Polyb. XXV, 3, 3–8). И повадки у него были не отцовские, не как у наглого и дерзкого до безумия Филиппа. Напротив, мягкие и вкрадчивые. Он заискивал перед царями, заискивал перед народами, но более всего заискивал перед греками, с которыми окончательно рассорился Филипп. Он слал им самые нежные письма и просил забыть все недоразумения и размолвки. Подчас он оказывал им небольшие, но очень приятные и своевременные услуги. Например, вернул ахейцам беглых рабов, укрывавшихся в Македонии (Liv. XLII, 22, 4–8).

Персей достиг своей цели. Он буквально обворожил эллинов. Они связывали с ним самые радужные надежды (Polyb. XXV, 3, 4). Беотийцы открыто вступили с ним в союз. Даже в Ахейской лиге партия Ликорта явно симпатизировали новому владыке (Liv. XLII, 12, 6). Словом, мир был очарован. Казалось, время повернуло вспять, и снова настали счастливые годы юного Филиппа. Увы! Все это была лишь блестящая позолота, которая должна была облупиться и осыпаться от первого же удара судьбы. Персей был неудачный царь, пожалуй, самый неудачный, какого знала Македония. Он обладал всеми темными сторонами отца, но без его талантов. Не было у него ни острого ума, ни полководческих способностей, ни бурной энергии Филиппа. Отец был натурой фантастической, сын же — вполне заурядный злодей. И что еще хуже — у него было два порока, которые оказались для него роковыми: трусость и патологическая жадность. То был самый настоящий скряга, который трясся над каждым оболом, над каждым серебряным кувшинчиком. Он мог торговаться, как рыночная торговка, а потом обливался горючими слезами, вспоминая каждый потраченный золотой.

Один небольшой рассказ хорошо показывает нрав нового македонского владыки. От отца Персей унаследовал страстное увлечение ядами и необычайно носился с новыми «патентованными» изобретениями. Как-то он пригласил в гости одного человека из Южной Италии, у которого часто останавливались по пути на Восток римляне. Царь завел с ним светский разговор, а потом неожиданно попросил отравить парочку-другую римлян. Когда же его собеседник пришел в ужас, Персей хладнокровно заметил, что он прав — обыкновенно с ядами одна морока: и готовить их сложно, и потом в решительный момент они не действуют, а если подействуют, на лице отравленного выступают всякие ненужные следы. Но у него сейчас есть новейшее чудесное средство. Следов никаких, и стопроцентная гарантия. Раммий — так звали его собеседника — боясь в случае отказа испытать новейшее чудесное средство на себе, надавал царю обещаний и поспешил уехать. Римлян же предупредил, чтобы они были осторожнее (Liv. XLII, 17).

Даже в счастливое время Персей был бы неудачным царем Македонии. Но державу он принял в суровые дни. Македония была измучена и истекала кровью после непрерывных войн, которые Филипп вел 40 лет, задавлена все растущими налогами и совершенно деморализована террором. Переселения, аресты, казни и облавы на детей политпреступников — все это полностью выбило людей из колеи. Много надо было искусства, ума и терпения, чтобы залечить эти кровоточащие раны. Но перед Персеем стояла совсем другая задача. Он готовил войну с Римом, которую «получил вместе с царской властью как отцовское наследство» (Liv. XLII, 11, 5; ср.: Polyb. XXII, 8). Ценой напряженных трудов, лихорадочных усилий и тяжких мук для своих подданных Филипп приготовил все для этой войны. Как мы помним, у македонцев была прекрасная армия в 30 тысяч пехотинцев и 5 тысяч всадников. Запасов продовольствия заготовлено было на 10 лет. Денег было припасено столько, что хватило бы на уплату для всей этой армии и еще 10 тысяч наемников в течение 10 лет. В арсеналах было столько оружия, что хватило бы на втрое большую армию. А в Фессалии царь мог вербовать сколько угодно молодых солдат (Liv. XLII, 12, 8–10).

Моммзен замечает, что с меньшими силами Ганнибал едва не сокрушил Рим. Но Персей-то был вовсе не Ганнибал. Тот, кто схватился бы в единоборстве с Римом, должен был рискнуть всем и идти до конца. Ему нужно было железное упорство и неколебимая решимость. Ничего этого у нового царя не было. Римлян, с которыми предстояло ему бороться, он не понимал. Он думал, что повоюет с ними немного, принудит их к уступкам и кончит. Роковое заблуждение. Римляне никогда не заключали такой мир, в котором они не диктуют условия противнику.

Персей хотел сколотить коалицию недовольных Римом держав и привлечь к себе греков. Первое не получилось у него. Многие цари и царьки были в оппозиции к Риму и охотно поощряли македонского владыку. Но одно дело фрондировать и совсем другое — вступить в открытую борьбу с римлянами. На это не решался никто. Зато вышло второе. Много греков проглотило сладкую приманку царских милостей. К тому же как неподражаемый мастер придворных интриг, он сплел целую паутину. В тайных переговорах с ним были цари и народы, и можно было надеяться, что в подходящий момент они все-таки перейдут на его сторону.

Война началась в 171 г. Она шла на Балканах и получила имя Третьей Македонской, или Персеевой. Не буду описывать эту войну, которая принадлежит политической и военной истории. Отмечу лишь несколько характерных моментов. Персей сразу показал себя негодным вождем. Вначале счастье ему определенно улыбалось. Римляне разбиты были в крупном сражении под Лариссой. И тут-то и проявился странный нрав царя. Он отправил посольство к римлянам и предложил… заплатить ту же контрибуцию, как Филипп, и отдать те же земли, что уступил после поражения при Киноскефалах Филипп! А между тем Филипп уже избавлен был от контрибуции, да и территория его выросла. И такие странные унизительные предложения он делал врагу после победы!

Но если предложение Персея казалось странным, то ответ римлян был еще страннее. Когда посольство явилось к римлянам, рассказывает Полибий, «у них единогласно было решено дать ответ возможно более суровый. У римлян искони в силе своеобразное обыкновение: показывать высшую степень гордости и упорства в несчастье и величайшую умеренность в счастье. Всякий признает подобный образ действий правильным, — несколько саркастически замечает Полибий, — позволительно сомневаться, всегда ли он применим» (XXVII, 8). И сейчас римляне приняли послов так, как будто это они только что одержали над македонцами победу, а не были разбиты несколько дней назад. С видом холодным и презрительным, который они так любили на себя напускать, они заявили, что их не могут удовлетворить предложенные уступки: они требуют полной и безоговорочной капитуляции. Македонцы потеряли дар речи, «пораженные надменностью ответа». Македонские вельможи пришли в ярость: они кричали, что римляне в глаза над ними смеются, и царь не должен более даже говорить с этим высокомерным народом. Но Персей вдруг струсил, струсил, словно собачонка, которая услыхала грозный окрик. Он юлил, лисил, торговался, слал римлянам посла за послом, предлагал все новые и новые уступки. Но чем униженнее и раболепнее победитель царь молил о снисхождении, тем неумолимее разбитые римляне требовали безоговорочной сдачи. Удивительный парадокс!

Персей не умел пользоваться удачей. Зато от малейшей неудачи он терял голову, впадал в панику и проявлял позорное малодушие. Консул Марций вторгся в Македонию. Это была безумная, совершенно неподготовленная авантюра. Вся армия могла погибнуть.

Царь купался, когда ему доложили, что римляне в Македонии. Пулей вылетев из ванны, он понесся по дворцу с воплем:

— Разбит без битвы!

«И тотчас же пошли чередой трусливые решения и приказания» (Ливий). Он немедленно призвал двух вельмож и послал их — одного в Пеллу, чтобы бросить в море царскую казну, другого в Фессалоники сжечь флот. Сам же царь выхватил из святилища золотые статуи — как он выразился, чтобы они не достались врагу — и бежал к Пидне, гоня перед собой всех местных жителей. А между тем он мог тогда легко отрезать римлян, и они погибли бы. Только когда римляне отступили, Персей понял, что поторопился. Он пришел в отчаяние и спешно отправил послов, чтобы отменить свои нелепые приказы. Увы! Надежд почти не оставалось. Но не все еще погибло. Оказалось, что Андроник, которому велено было сжечь флот, тянет время, рассчитывая, что царь одумается. А вот второй, Никий, уже побросал золото в море. Боже! Что тут было! Царь рвал и метал. Срочно вызваны были ныряльщики. Царь обливался слезами. К счастью, почти все золото вытащили. Конечно, ныряльщиков пришлось умертвить, а заодно и Никия с Андроником (Liv. XLIV, 6–10).

Однако и сами римляне находились в опасном положении. Война шла мучительно трудно. Консулы были дурными полководцами, во всяком случае, совсем не годились для борьбы с сильнейшей державой мира. Неудачи преследовали их. Эпир и почти вся Беотия перешли на сторону Македонии. Одно только для них было счастьем — бестолковое поведение Персея.