Полибий и его герои

Новый консул

Ситуация в Греции была сложной и запутанной. Очень много требовалось от полководца, который взял бы на себя ведение этой войны. Прежде всего он должен был завоевать любовь эллинов. А это было не так-то просто для варвара. Он должен был, по словам Плутарха, более полагаться на красноречие, чем на меч (Plut. Flam. 2). Он должен был восхищаться великим прошлым Эллады, свято чтить законы и обычаи всех мелких городков, и в то же время одним властным словом уметь пресечь взаимные распри. Он должен был спокойно выслушивать жалобы 6–7 различных партий какого-нибудь крохотного поселения и давать быстрый и точный ответ. При этом он должен был обладать изящными манерами и говорить на чистом греческом языке, а то он показался бы эллинам грубым варваром, и совершать красивые и великодушные поступки, ибо греки были чувствительны ко всему прекрасному.

Но такого вождя в римском войске не было. Напротив, римляне воевали нехотя, угрюмо и меньше всего думали о том, чтобы пленить эллинов. В конце концов войска даже объявили забастовку, говоря, что не желают сражаться за чужие интересы. Консулы делали вид, что возмущаются своеволием солдат, но в душе их одобряли. Они сами, получив полномочия, тянули под любыми предлогами время, чтобы подольше пробыть в Риме и попозже поехать на эту ненужную и непопулярную войну (Plut. Flam. 3).

К тому же, надо сознаться, греки и римляне вначале совсем не понравились друг другу. Римляне казались грекам холодными, насмешливыми и необычайно гордыми; вдобавок они любили окружать себя атмосферой неприступности. Например, даже отлично зная греческий, они говорили с эллинами только через переводчиков. А римлян греки раздражали своей непомерной угодливостью, льстивостью и легкомыслием. Они не могли скрыть насмешливой улыбки, видя эти бесконечные венки, слыша по каждому ничтожному поводу гром рукоплесканий и взрыв непомерного восторга. Так продолжалось два года. Война шла через силу, вяло. Римляне застряли на севере, в горах. Но вот на третий год консулом был выбран Тит Квинктий Фламинин.

Тит принадлежал к новому поколению. Он был представитель молодежи, выросшей во времена Пунической войны: ему не было и 10 лет, когда Ганнибал вторгся в Италию. Тит почти что вырос на поле боя, уже в 18 лет был опытным офицером, и ему поручили даже управлять захваченным у врага Тарентом. Он наделен был от природы живым умом, бурной энергией и неугомонным характером. Тит был совершенно неспособен спокойно сидеть дома. Всю жизнь он посвящал кипучей деятельности: то выезжал основывать колонию, то отправлялся на войну, то находился в посольстве, то интриговал в сенате. Даже под старость, когда человеку полагалось отойти от всяких дел, Тит не знал ни минуты покоя, за что его часто осуждали (Plut. Flam. 20). А в то время, о котором идет речь, он буквально одержим был мечтами о приключениях и подвигах.

Когда началась война в Греции, Тит сразу понял, что это его Тулон. Он выставил свою кандидатуру в консулы, хотя ему не было и 30 лет и он не занимал никакой должности, кроме квестора. Став консулом, несмотря на сопротивление стариков, Тит переправился в Грецию «с большей поспешностью, чем имели обыкновение делать другие консулы» (Liv. XXII, 9).

Тит сразу очаровал греков. Многие отправлялись к нему заранее предубежденные, ожидая увидеть грубого варвара. Но вместо того они видели очаровательного молодого человека, который говорил по-гречески как прирожденный афинянин и с искренним восторгом рассуждал о великой Элладе и ее возрождении. Они сразу уверовали в Тита и прониклись глубоким убеждением, что это и есть тот герой, которого они так долго ждали (Plut. Flam. 5). Тит и впрямь производил самое приятное впечатление. Он импонировал своими простыми, дружелюбными манерами, обаятельной веселостью и задорной насмешливостью. Он был чрезвычайно общителен. Везде у него были приятели. В Риме им счета не было. Но вот стоило ему приехать в Грецию, выяснилось, что вождь эпиротов, упорных врагов римлян, его хороший приятель. И многие годы спустя эллинские послы, прибывшие в Рим, окончив свою официальную миссию, неизменно направлялись на обед к всеобщему приятелю Титу Фламинину (Nep. Hann. 12, 1). Не всегда эти друзья были солидные, почтенные люди. Например, очень близким его приятелем был мессенец Дейнократ, отчаянный сорвиголова и повеса, рассказ о котором впереди.

При всем этом Тит был и умен, и тонок, и талантлив. «Всякое предприятие он вел очень умело», — говорит Полибий (XVIII, 12, 2). — Но лишь тот, кто очень хорошо знал этого человека, понимал, что Тит «один из проницательнейших римлян, обнаруживавший несравненную предусмотрительность и ловкость не только в государственных делах, но и в личных сношениях» (XVIII, 12, 3–4). Иными словами, Тит был очень хитер, чего греки сразу не заметили, но зато хорошо узнали позднее. «При всем том, — заключает свою характеристику Полибий, — Тит был еще очень молод» (XVIII, 12, 5).

Войско римлян, когда к нему прибыл новый консул, давно уже стояло в бездействии. Тит разом сдвинул войну с мертвой точки. Теперь ему предстояло совершить поистине геркулесов подвиг — заключить союз со всеми эллинскими общинами и, хоть временно, объединить их. Этоляне примкнули к римлянам уже при его предшественнике. Но оставалась самая трудная задача: привлечь ахейцев. Это и впрямь было нелегко. Ахейцы уже 25 лет были в союзе с Македонией. Римлян же они почти не знали, к тому же совсем недавно с ними воевали, и римляне разорили несколько ахейских городов. Стоило ли менять старую традиционную дружбу на союз с неведомыми западными варварами? Собрание ахейцев было бурным. Долго кипел бой. Но победили сторонники Рима (Liv. XXXII, 21–23). Так что Тит и впрямь совершил чудо — ему удалось объединить в единый союз ахейцев, этолян, беотийцев, афинян и малоазийских греков, — словом, он сделал то, что до него не удавалось еще ни одному политику. Теперь Тит действительно мог выступать от имени всей Эллады. Ахейцы никогда бы не поручили переговоры о своем будущем этолянину, этоляне никогда не доверились бы спартанцу, а афиняне — фиванцу, но римлянину Квинктию все верили. И Тит требовал теперь от Филиппа не просто прекратить войну и возместить потерпевшим убытки, нет, он от имени всех эллинов приказывал ему освободить Элладу. Каким-то чудом Тит сумел сообщить свой энтузиазм римлянам. Они сражались теперь с невероятным рвением, считая, что для них нет славы лучше, чем слава освободителей Эллады (Polyb. XVIII, 11, 11).

Греки и римляне сражались теперь плечом к плечу и очень многое удивляло эллинов. Они изумлялись, видя, как римляне, оторванные от своих коммуникаций, голодные, идут по вражеской стране, но никогда не позволяют себе грабить. Еще более поражала их выносливость римлян. Полибий рассказывает, что Тит, не зная, где придется разбить лагерь, приказал воинам тесать полисадины и нести их с собой. «Невыполнимой кажется эта задача по эллинским понятиям и нравам, но весьма легкой по римским. Так, эллины едва могут в походах выдержать тяжесть одних только сарисс и с трудом переносят причиняемое ими утомление. Напротив, римляне со щитом на кожаном ремне через плечо, с дротиками в руках, не тяготятся нести еще палисадины» (XVIII, 18, 1–4).

Титу удалось оттеснить Филиппа и разбить его в небольшом сражении. Царь видел, что чаша весов склоняется на сторону римлян. И он попросил Тита и его союзников явиться на переговоры. Эти переговоры настолько ярко передают характер этой войны, эллинов и Филиппа, характер всей этой смутной эпохи, что на них необходимо остановиться подробнее.