Полибий и его герои

Война с Набисом. Последние распоряжения в Греции (195 г.)

Мы оставили Лакедемон после того, как царь-реформатор Клеомен бежал и город вынужден был открыть ворота македонцам. Существует мнение, что Клеомен роковым образом не понимал характера своей эпохи, что он смотрел в прошлое и держался за давно отживший строй Ликурга{13}. В этом смысл его трагедии и причина гибели. По-моему, это заблуждение. Клеомен обладал здравым, трезвым умом. Его даже можно назвать гениальным политиком. И вовсе он не смотрел в прошлое, напротив, он смело порвал со всем веками освященным прошлым Спарты. Он упразднил и власть двух царей, и эфорат, и герусию, т. е. камня на камне не оставил от прежнего строя Спарты. А вместо того установил военную диктатуру. Опирался он при этом на сильную армию наемников и социальную революцию с лозунгами: кассация долгов и передел земли. Этим идеям суждено было в Спарте великое будущее.

С того дня, когда Клеомен бежал, Спарта была в состоянии смут и гражданской резни. Революция, раз вспыхнув, не могла потухнуть. «Все требовали себе равного положения в государстве» (Polyb. IV, 22, 4). Во время торжественного богослужения друзья Клеомена зарезали эфоров у самого алтаря Афины Меднодомной, алтаря, дававшего неприкосновенность даже приговоренным к смерти убийцам. Смуты еще усиливались оттого, что спартанцы упорно не желали восстановить царскую власть и ждали Клеомена. Только узнав о его смерти, они согласились выбрать царей. На престол, по обычаю, посадили двух царей. Один был законный наследник, зато второй, Ликург, получил власть необычным способом. Дело в том, что цари Спарты считались потомками Геракла. В жилах их текла священная кровь. Даже враги, встретясь со спартанским царем на поле боя, боялись пролить его кровь. Эфоры строго следили, чтобы династия не прерывалась, ибо в случае пресечения рода нельзя было выбрать нового царя. Ликург не был царской крови, но он дал новым эфорам по таланту и, как ядовито замечает Полибий, совсем по дешевке «попал в потомки Геракла и цари». Но за это безумие, продолжает он, поплатились не дети детей их, как обычно говориться в древних сказаниях, но они сами (IV, 35). Вскоре некий Хилон задумал новый переворот и с группой заговорщиков перерезал эфоров за обедом (IV, 81).

Так продолжалось, пока власть не захватили тираны, установившие военную диктатуру. Первым был Маханид. Он вновь поднял могущество Спарты и долго наводил страх на ахейцев. В конце концов он был ими разбит и пал в битве. Но легче от этого не стало, так как тираном вскоре стал знаменитый Набис. Это была во всех отношениях выдающаяся личность. «Тиран лакедемонян Набис, — рассказывает Полибий, — вконец истребил противников своей власти в Спарте, изгнал граждан, выдававшихся богатством… а имущество их и жен роздал… своим наемникам. Это были: убийцы, грабители, воры, обманщики. Вообще Набис старался отовсюду собрать вокруг себя людей, для которых родина была закрыта подлыми и преступными деяниями. Объявивши себя вождем и царем таких людей, обративши их в своих оруженосцев и телохранителей, Набис… рассчитывал… надолго утвердить свою власть». Таким образом, Набис пошел дальше всех своих предшественников. Он не только поделил имущество, но обобществил жен.

Этого мало. Он создал целую террористическую организацию, с помощью которой наводил ужас на весь Пелопоннес. «Он не довольствовался изгнанием граждан: для изгнанников нигде не было безопасного и надежного пристанища. За одними он посылал в погоню убийц, которые и убивали их на дорогах, других возвращал из места ссылки и предавал смерти. В довершение всего по тем городам, где поселялись изгнанники, он… нанимал дома, смежные с жилищем изгнанников, и поселял в них критян, а они продырявливали стены и через отверстия метали стрелы, которые поражали на смерть изгнанников, когда одни из них в собственных жилищах стояли, другие лежали, так что ни место, ни время нисколько не спасало несчастных лакедемонян от гибели. Такими-то мерами Набис истребил очень много лакедемонян» (XXIII, 6).

В то же время Набис был человеком тонкого ума. Это ярко показывает один факт. Он вызывал по одному граждан, у которых, по его расчетам, были деньги, и говорил, что благо государства требует пожертвовать эти деньги ему, Набису. «Если же кто начинал уверять, что денег у него нет, и отклонял требования тирана, Набис говорил ему примерно так: „Кажется, я не умею убедить тебя. Полагаю, однако, моя Апега убедит тебя“».

Это было имя жены Набиса. Дело в том, что тиран «велел изготовить следующую машину, если только позволительно называть машиной такой снаряд. Это была роскошно одетая фигура женщины, лицом замечательно похожая на жену Набиса… Чуть только он произносил эти слова, как являлось упомянутое изображение. Взяв „жену“ за руку, Набис поднимал ее с кресла, и „жена“ заключала непокорного в свои объятия, крепко прижимая к своей груди. Плечи и руки этой „женщины“, так же как и грудь, были усеяны железными гвоздями, которые прикрывались платьем… Так Набис погубил многих, отказывавших ему в деньгах» (XIII, 7).

Набис все больше и больше укреплялся в Пелопоннесе. И тяжелее всего было, конечно, ахейцам. Много раз они пытались сокрушить Набиса. Тщетно. Тиран был неодолим. Он создал сильнейшую армию, и тягаться с ней было ахейцам не по плечу. Во время смут последней войны с Филиппом он совсем осмелел и захватил у ахейцев Аргос. Эта история столь характерна для того времени, что о ней стоит здесь рассказать поподробнее.

Вскоре после приезда Тита в Грецию Филипп решил расположить к себе тирана. Царь захватил у ахейцев Аргос и поставил там свои гарнизоны. Теперь же он дал знать Набису, что передаст ему город в обмен на его помощь. Набис отвечал, что он не захватчик, а освободитель Эллады, а потому не может принять Аргос иначе, как по просьбе самих жителей. Уважая эту щепетильность Набиса, созвали собрание. Все, как один, пришли в ужас и решительно отказались призывать тирана. «Тогда он решил, что имеет все основания разграбить город» (Liv. XXXII, 38). Ночью македонцы открыли ворота. Наемники Набиса ворвались в город и учинили там страшный грабеж и резню. Однако тиран, получив Аргос, немедленно отказался помогать Филиппу.

Как раньше в Лакедемоне, Набис начал вымогать деньги в Аргосе и что ни день пытал считавшихся богатыми граждан. Потом он вызвал свою супругу, ту самую Апегу, именем которой он назвал свою машину. Тиран очень уважал ее за политическую мудрость. И теперь поручил ей обобрать женщин. Выполнила она эту задачу столь успешно, что аргивянки уходили от нее не только без украшений, но и без платья (Liv. XXXII, 38, 8; 40, 10). Каждую ночь аргосцы пытались спуститься со стен по веревкам. Многих ловили, другие разбивались, а те, кто оставался жив, бежал в римский лагерь (Liv. XXXIV, 25).

Тит, разумеется, знал, что творится в Спарте. С его слов уполномоченные говорили сенату, что Набис по свирепости равен легендарным тиранам древности. И что еще хуже: когда римляне уйдут, он захватит весь Пелопоннес. Поэтому произволу его необходимо положить конец (Liv. XXXII, 44). Но, как всегда, у Тита была еще другая, задняя мысль. Вот в чем она заключалась. Мы уже говорили, после победы над Филиппом у Рима появился новый могущественный враг, прежний союзник Филиппа, царь Антиох Великий. Он грозил обрушиться на Грецию. А этоляне из ненависти к Титу готовы были вступить с ним в союз. Между тем римляне обещали вывести все гарнизоны из эллинских крепостей. Под любым предлогом надо было пока оставить гарнизоны в Элладе. Но, с другой стороны, сделать это было невозможно, ибо сам Тит торжественно обещал на Истмийских играх убрать солдат из греческих городов. О том, чтобы попробовать что-нибудь объяснить при создавшихся обстоятельствах, нечего было и думать. Последовал бы взрыв возмущения, разговоры о смене господ, о колодках и шейных петлях, ядовитые и крикливые насмешки этолян, а всего этого Тит уже вдоволь наслушался и вовсе не желал повторения. Положение казалось безнадежным. Но его изобретательный ум и тут нашел выход.

Греки ни за что не хотят, чтобы римские гарнизоны оставались у них еще хотя бы один день? Прекрасно. Но есть способ сделать так, чтобы они на коленях умоляли об этом. Надо предложить им войну с Набисом. Они, конечно, за это ухватятся. И Тит со всем войском, может быть, еще на год задержится в Греции. А за год, быть может, все разрешится. Тит убедил сенат в своей правоте. Получив, наконец, от отцов письмо с поручением воевать против Набиса, он созвал союзников на совет. Но Тит не был бы Титом, если бы просто вздумал объявить о предстоящей войне. Вместо того он сказал с безразличным видом, что кончил все дела в Элладе. Но, может быть, у эллинов будут еще просьбы к нему? При этих словах сердце ахейского стратега Аристена, конечно, забилось. Не сказать ли об Аргосе?.. И вдруг, словно прочтя его мысль, Тит опять заговорил.

— Желаете ли вы оставить во власти Набиса Аргос?.. Этот вопрос интересует только вас. Римлян он, понятно, нисколько не касается. Если вас это не трогает, то мы и подавно отнесемся к этому спокойно и хладнокровно. Итак, я вас спрашиваю.

Ахейцы ушам не поверили от восторга. Но прежде чем кто-нибудь из них успел открыть рот, вскочили этоляне, которые теперь язвили Тита так же, как некогда Филиппа. Они заявили, что сами избавят Элладу от Набиса, пусть только Тит убирается восвояси. Это вывело ахейцев из последних границ человеческого терпения. Аристен возопил, воздев руки к небу:

— Да не допустят всеблагие боги, покровители Аргоса, чтобы этот город лежал, как награда, между спартанским тираном и этолийскими разбойниками! Да этот город будет захвачен вами в еще более жалком виде, чем тираном! Тит Квинктий, море не защищает нас сейчас от этих разбойников! Что же будет с нами, если они устроят крепость посреди Пелопоннеса! У них только эллинский язык и человеческий образ, нравы же и обычаи свирепее, чем у любого из варваров, они хуже диких зверей!

И он умолял Тита отнять город у Набиса и так устроить дела в Греции, чтобы защитить ахейцев и от тирана, и от этолян. Тут все повскакали с мест и напали на этолян. Тит величественно и холодно сказал, что дал бы этолянам подобающий ответ, но все так озлоблены против них, что он считает своим долгом не разжигать страсти, а успокаивать их. Поэтому он возвращается к исходному вопросу и спрашивает, что решили эллины об Аргосе. Все дружно воскликнули, что решили воевать (Liv. XXXIV, 22–24).

После этого союзники стали обсуждать, где начать военные действия. Греки считали, что воевать надо под Аргосом, Тит, как истинный ученик Сципиона, объявил, что идти нужно прямо на Спарту. В Аргосе вспыхнуло восстание, в самой Спарте было неспокойно. И все же тиран решил воевать. Но когда римляне захватили приморские города, оплот Набиса, и подступили к самым стенам Лакедемона, Набис дрогнул и послал послов с просьбой о мире (Liv. XXXIV, 29–30). Тит согласился дать Набису аудиенцию. Он вышел к тирану, окруженный представителями греческих общин. Набис сильно волновался и приготовил очень длинную и патетическую речь. Время от времени он останавливался и вспоминал, что спартанцу надлежит быть кратким. Он заявил прежде всего, что вовсе не захватывал Аргоса, а освободил его исключительно по просьбе самих жителей. Что же касается того, что его называют свирепым тираном, то вся его вина в том, что он освобождает рабов и наделяет землей неимущих. По этому поводу он сказал несколько возвышенных и приличествующих случаю слов о равенстве.