Полибий и его герои

Калликрат и новая политика

Мессения снова введена была в союз. Ахейцы были печальны, но спокойны. Они чувствовали скорбь после утраты Филопемена, но черпали утешение в сознании исполненного долга, а также в собственной гуманности и милосердии. В самом деле, говорили они, невозможно было поступить с мессенцами гуманнее, чем поступили они. «По собственной вине мессенцы попали в безвыходное положение; но великодушием Ликорты и ахейцев вновь приняты в союз» (Polyb. XXIII, 17, 1). Беспокоили их только римляне. Они могли не понять гуманности ахейцев. Поэтому ждали бури. Но все обошлось довольно тихо. Страшная смерть Филопемена запечатала им уста. Кроме того, не было жалоб. А «римляне никогда не вмешивались во внутренние дела Эллады по собственной инициативе; это вмешательство всегда вызывалось самими греками» (Моммзен){26}. Но несчастные мессенцы больше не жаловались.

Однако оставалась еще Спарта, эта кровоточащая рана союза. Новый стратег, Гипербат, созвал собрание и доложил, что получено еще одно — которое уж по счету! — письмо от римлян, где они требуют уладить, наконец, дела в Спарте. Надо решить, что делать. Встал Ликорта и сказал, что делать ничего не надо. На письмо не стоит обращать внимания, как и на все прежние. Вся беда в том, что римляне чересчур уж сочувствуют слабым и несчастным.

— Римляне исполняют только свой долг, когда с участьем выслушивают умеренные просьбы людей, которые кажутся обездоленными. Но достаточно бывает доказать римлянам, что требование их невыполнимо или противно достоинству и выгодам друзей их, и они не имеют обыкновение настаивать и действовать насильственно.

Возражал оратору сам стратег и его единомышленник Калликрат, новый лидер, возвысившийся после смерти Филопемена. Но верх взял все-таки Ликорта. В Рим отправили очередное посольство, чтобы в очередной раз отказаться исполнить римские требования. Но почему-то в посольство вошел так настойчиво возражавший Ликорте Калликрат. Ахейцы прибыли в Рим и тут-то и случилась катастрофа.

Войдя в сенат, Калликрат начал говорить совсем не то, что ему было поручено, а нечто прямо противоположное. Мало того, «он вздумал даже… поучать римлян», — с горечью говорит Полибий. Калликрат с некоторой иронией напомнил события последнего времени. Уже много лет римляне бьются со Спартой, посылают уполномоченных, шлют письма, но ни единого их распоряжения до сих пор не выполнили. Или вот Мессения. Римляне настаивали, чтобы ахейцы ничего не предпринимали против мессенцев, и хотели быть третейскими судьями. А чем кончилось? Ахейцы не обратили ни малейшего внимания на запреты римлян, причем «вопреки справедливости не только разорили всю страну, но знатнейших граждан или осудили на изгнание, или после всевозможных истязаний умертвили, хотя те сдались им сами». То же самое теперь происходит со Спартой. «Давно уже вы предписали возвратить на родину Лакедемонских изгнанников», но ахейцы и не подумали исполнить это требование. «В непокорности эллинов, в том, что они оставляют без внимания предписания римлян и их требования, виноват сам сенат». Если римлян это устраивает, если они хотят, чтобы так и было впредь, ну что же, тогда «пусть они и впредь поступают так, как они поступают теперь» и видят, «как планы их по-прежнему терпят неудачу».

В каждом государстве, продолжал оратор, есть две партии — друзья римлян и люди, которые делают карьеру на том, что во всем римлянам противоречат. (Калликрат явно намекал на своего соперника Ликорту.) Они разжигают против римлян народ, называют себя борцами за свободу, и толпа носит их на руках. А истинные друзья римлян — оратор имел в виду, конечно, самого себя — пребывают в презрении и забвении. Пусть же римляне выразят хоть какое-нибудь одобрение друзьям и изобразят в лице хоть немного строгости по отношению к своим всегдашним противникам.

Как только Калликрат умолк, сразу же открылась дверь, и вошли спартанские изгнанники. Конечно, они уже заранее обо всем договорились с Калликратом. Они были немногословны — видимо, кто-то из доброжелателей успел им намекнуть, что римляне устали от бесконечных речей и за глаза называют греков болтунами. Поэтому они простерли к римлянам руки и молили о сострадании.

И Калликрат, говорит Полибий, убедил римлян. Они отправили письма уже не только к одним ахейцам — опыт показал, что это совершенно бесполезно, — но и ко всем окрестным народам, прося содействовать возвращению изгнанников. Как с болью пишет Полибий, они как бы пригласили всех «в свидетели укрощения ахейцев». Размахивая письменным приказом римлян, Калликрат отстроил стены Спарты, восстановил законы Ликурга, вернул спартанских и мессенских изгнанников (181 г.). Так закончился долгий и мучительный спартанский кризис[27] {27}.

Но миссия Калликрата имела и другие последствия, роковые для ахейцев, говорит Полибий. «Торжествующий, с… ответом римлян в руках, явился Калликрат в Элладу, не сознавая того, что навлек на всех эллинов, в особенности на ахейцев, величайшие несчастья». Его предательство, продолжает историк, послужило для ахейцев началом упадка. До этого времени римляне говорили с ахейцами почти как с равными. Сейчас они впервые заговорили как власть имущие. Сенат признал пользу советов Калликрата, стал возвеличивать людей вроде Калликрата — а их в каждом греческом государстве оказались целые стаи — и лишил своего расположения их противников, «благонамереннейших граждан» каждого государства. «Вследствие этого мало-помалу с течением времени у сената набралось множество льстецов, но истинных друзей он имел мало» (XXIV, 10–12).

Таким образом, Калликрат положил начало новой эре в отношениях Рима и Греции. Так говорит Полибий. Рассказ его так жив и ярок, слова дышат такой болью и гневом, что чувства его передаются читателю. Мы скорбим и негодуем вместе с ним. Нужны огромные усилия, чтобы освободиться от властного обаяния Полибия и посмотреть на события более беспристрастно. И тогда мы видим, что рассказ его полон странных противоречий и неясностей. И, прежде всего, как случилось, что этот ничтожный Калликрат изменил всю политику Рима? Почему его слова так подействовали на римлян? Что нового сказал им Калликрат, чего они не знали ранее? Далее. После слов Полибия мы проникаемся убеждением, что отныне ахейский союз стал марионеточным государством, во главе его стоял Калликрат, клеврет Рима, который рабски исполнял волю своего хозяина. Но с изумлением мы убеждаемся, что ничего подобного нет. Ахейский союз вел совершенно независимую внешнюю политику, заключал договоры с царями и народами, и все это не спрашиваясь Рима (например, XXIV, 6). Он по-прежнему властно обуздывает своих членов. Когда у спартанцев началась очередная волна аграрных реформ, ахейцы просто вступили туда, схватили реформатора и бросили в тюрьму, не посмотрев на то, что он был из римской партии (XXIV, 6; XXIII, 4, 5; 18, 4). Римляне совершенно не мешались во внутреннюю жизнь ахейцев, тем более в выборы. Ликорта и его партия по-прежнему был огромной силой в союзе и даже обыкновенно побивал партию Калликрата. Словом, «укрощения ахейцев» не состоялось{28}.

Вероятно, глядя в прошлое и вспоминая те великие беды, которые со временем принес союзу Калликрат, Полибий отыскал точку, с которой начался старт этого «злого гения Эллады», и назвал ее началом конца, хотя в тот период ничего непоправимого еще не произошло. Очень возможно также, что римляне действительно стали говорить с ахейцами суше и холоднее. Но почему-то благонамереннейшим гражданам не приходило в голову, что они могли изменить к ним отношение вовсе не из-за Калликрата, а из-за их расправы с Мессеной и Спартой, которая вызвала такое отвращение у Лепида.

И все-таки смерть Филопемена окончила целую эпоху жизни союза.