Полибий и его герои

Любимец ахейцев

Филопемена римляне называли Последний эллин. Это имя осталось за ним в веках. После его смерти, говорит Павсаний, Эллада перестала быть матерью героев. Мильтиад, победитель персов, был первым, Филопемен — последним (VIII, 52, 1). А Плутарх прибавляет, что подобно тому, как мать особенно любит позднего ребенка, который, как она знает, будет последним, так и Эллада совершенно особенной любовью любила Филопемена (Philop. 1). И действительно, Филопемен словно вступил в свой измельчавший век — наглый век, как называет его Моммзен, из великого прошлого и казался равным тем светлым и славным героям, которые некогда населяли Элладу.

Филопемен родился в 253 г. Он происходил из знатного аркадского рода и получил прекрасное воспитание, обычное среди молодежи из хороших фамилий. Но он резко отличался от своих сверстников. В то время как по всей Греции распространилась пагубная роскошь, когда ахейские юноши рядились в золото и пурпур, Филопемен являл пример удивительной скромности и простоты. Жил он в маленьком домике, одевался просто, почти бедно, и ел самую простую пищу. Образцом себе он взял Эпаминонда, о котором рассказывали, что у него «был один-единственный, да и то поношенный плащ. Если его приходилось отдавать валяльщику, Эпаминонд сидел дома» (Ael. Var. V, 25).

Он не увлекался спортом, как все знатные юноши, вместо того он укреплял тело ежедневными сельскими работами. Часто можно было видеть, как он весь в поту, с почерневшим от солнца лицом не покладая рук работает вместе с виноградарями, а потом ложится отдыхать тут же на соломе (Philop. 3–4; Polyb. X, 22, 5; XI, 10, 3–4).

Филопемен был мил и прост в обращении. Это хорошо видно из одного рассказа. Он был очень некрасив, как с грустью отмечали греки. Однажды он собирался остановиться в каком-то мегарском доме. Хозяйка, узнав об этом, пришла в страшное волнение: вот-вот должен был прийти сам стратег Ахейского союза, а между тем у нее ничего еще не было готово, а мужа ее, как на зло, не случилось дома. Пока она металась, не зная, за что схватиться, вошел сам Филопемен, как всегда, без свиты, в простом военном плаще. Думая, что это кто-то из спутников Филопемена и мысли не допуская, что перед ней сам стратег, женщина кинулась к нему, умоляя помочь приготовить обед. Стратег немедленно скинул плащ и принялся рубить дрова. За этим занятием его и застал, вернувшись, хозяин дома. Он обомлел, увидев это странное зрелище.

— Что это значит, Филопемен? — воскликнул он.

— Только то, — отвечал стратег на дорическом наречии, — что я плачусь за скверную наружность (Plut. ibid. 2).

Кроме того, глава ахейцев прославился изумительной, просто невероятной честностью. Он — вещь неслыханная среди тогдашних греков! — не брал взяток.

В жизни Филопемена была одна огромная всепожирающая страсть. Ради нее он готов был забыть родину, близких, отдать все деньги, самый дом. Страсть эта была война. Он думал только о войне, говорил только о войне, читал книги только о войне. Даже у Гомера он любил только сцены битв. Он никогда не расставался с двумя книгами — «Тактикой» Евангела и историей походов Александра. Мысли его постоянно были на поле боя. Когда он гулял с друзьями, стоило им набрести на широкий луг или тесное ущелье или увидеть бурную реку, как Филопемен оживлялся и начинал задавать окружающим задачи: как бы они расположили здесь конницу, как форсировали эту реку в виду неприятеля, как бы овладели тесниной, если враг уже занял вон тот холм. На тех же, кто не занимался военным делом, он смотрел как на бездельников (Plut. Philop. 4).

Этот скромно, почти бедно одетый человек, с полным равнодушием относившийся к одежде и пище, до страсти любил пышные доспехи, не мог глаз оторвать от блестящих поножей и ярких султанов. Все свои деньги он тратил на дорогое оружие (Plut. Philop. 4; Liv. XXXV, 28).

С юности Филопемен отличался в битвах, поражая всех своим мужеством и даром полководца. В 207 г. ахейцы выбрали его начальником конницы. В этот год он провел великое преобразование — реформировал слабую ахейскую армию. Пехотинцев он заставил бросить свои допотопные копья и научил их биться македонскими сариссами. Всадники же под его руководством должны были непрерывно упражняться. То были знатные юноши, изнеженные и порядком избалованные. Тяготы военной службы их пугали. Они блистали своими нарядами, а стол их поражал не только изысканностью блюд, но и дорогой посудой. С такими-то людьми имел дело Филопемен. И что же? В короткий срок пыл его зажег ахейцев. Он «вдохнул в воинов жажду успеха». Они верили ему, словно божеству. Нередко другие ораторы произносили длинные, убедительные и красивые речи, но стоило Филопемену сказать несколько слов — а говорил он коротко и просто, без всяких риторических прикрас — и слушатели разом бывали покорены.

Красиво одеваться, внушал Филопемен, прилично женщине, да и то не особенно скромной, но роскошь и изысканность доспехов отличает достойных мужчин. Вот почему надо больше следить за тем, чтобы поножи блестели и красиво облегали ногу, чем за изяществом сандалий. Теперь ахейцы продавали дорогие чаши и красивые плащи и покупали поножи и шлемы. А увидав нарядно одетого франта, они показывали на него пальцем и прогоняли с собраний (Polyb. XI, 9–12; X, 22, 7; Plut. Philop. 9).

Ахейская армия сделалась самой мощной в Элладе. Их вождь также не знал себе равных. Блестящий полководец, он часто бился как простой воин и являл чудеса храбрости. В одной битве он был ранен навылет. Копье пронзило оба его бедра, и он оказался нанизан на пику. В нетерпении он попытался было вытащить копье. Но с одной стороны не пускал наконечник, с другой — ременная петля. И тогда Филопемен, не обращая внимания на адскую боль, переломил древко посредине, вытащил оба обломка и снова ринулся в бой (Plut. Philop. 6). Своей рукой сразил он спартанского тирана Маханида, которого узнал по багряному плащу. Вообще в битвах Филопемен, подобно гомеровским героям, «многим сокрушил колени и сердце».

Слава его доходила до небес. На Немейских играх он показал всей Элладе свою гордость, ахейское войско, блиставшее красотой вооружения и послушное каждому знаку полководца. Когда Филопемен входил в театр, все вставали и разражались аплодисментами. Рассказывают, что Филипп, узнав о новом герое, пытался его отравить. Но, казалось, какое-то божество хранило Филопемена. Он счастливо избежал яда, и слава его заблистала еще ярче, если возможно (Plut. Philop. 11–12). Но карьера его в Пелопоннесе неожиданно прервалась.

Филопемен, как истинный аркадец, главным врагом считал Спарту. Маханида он поверг, но на смену ему пришел еще более жестокий и сильный тиран Набис. Филопемену удалось отнять у него захваченную им Мессену и даже как будто разбить его в нескольких битвах. Но в целом Набис оставался неодолим и по-прежнему был грозой Пелопоннеса. И вдруг в самый разгар военных действий Филопемен все бросил и уехал наемником на Крит. Мегалополь он оставил в самом отчаянном положении, осажденным спартанцами. Сограждане пришли в такую ярость, что хотели приговорить его к изгнанию. К ним срочно послан был от союза стратег Аристен и насилу утишил их гнев. А Филопемен, узнав об этом, в отместку поднял против родного города пригородные общины (Plut. ibid. 13).

Поклонники Последнего эллина с недоумением останавливаются перед этим событием. Как мог Филопемен в самую трудную минуту покинуть родину? И как мог он столь недостойно сводить счеты с родным городом? Дело, вероятно, в том, что Филопемен был не просто смелый воин. Он сделал войну своей профессией. Война интересовала его сама по себе, и подчас он вовсе не думал о цели. На Крите ему предложили захватывающе интересную работу. Мог ли он отказаться? Критяне считались самыми коварными людьми на свете и непревзойденными мастерами во всяческих хитростях, кознях и ловушках. Этим-то и была интересна война с ними. Филопемен досконально изучил все их приемы и стал бороться с критянами «их же средствами — обманами, хитростью, воровскими уловками, засадами». И достиг таких успехов, что критяне казались рядом с ним просто мальчишками (Plut. ibid. 13).

Что же до недостойной вражды с Мегалополем, то даже почитатели знаменитого героя отмечают одну его черту. Филопемен, как известно, всю жизнь стремился походить на Эпаминонда, и это отчасти ему удалось. Но в одном он резко отличался от великого фиванца. Эпаминонд был мягок и великодушен даже с врагами. Филопемен же — суров, гневлив и очень злопамятен. Плутарх даже называет его жестоким (Plut. Flam. 22; Paus. VIII, 49, 3). С годами нрав его становился все круче. Наложила на него отпечаток и долгая служба наемником и участие в сражениях, которые велись «самыми свирепыми из воинов — наемными солдатами… людьми, в силу своей профессии свыкшимися со всеми жестокостями беспощадной, кровавой битвы и не имеющими ни капли патриотизма или романтического духа рыцарства»[26].

Ахейцы, несмотря ни на что, по-прежнему любили Филопемена и ждали его. Но только через пять или шесть лет, когда шла война против Набиса, Последний эллин вернулся на родину (195 г.). Филопемен не узнал Пелопоннеса. С недоумением осматривался он кругом. Все совершенно переменилось. Когда он уезжал, ахейцы подчинялись Филиппу, римляне же были их врагами, он сам некогда воевал с ними. Ныне же великая Македония, наводившая ужас на Грецию, была разбита римлянами, которые сделались лучшими друзьями ахейцев. Филопемену торжественно представили молодого римлянина — он был лет на двадцать моложе самого Филопемена — и объяснили, что это их спаситель и освободитель Тит. Филопемен с изумлением видел повсюду храмы и портики с именами Тита и слышал, как ему поют пеан. Когда же этот молодой человек входил в театр или появлялся на площади, народ разражался бурей восторгов.

Титу, в свою очередь, представили пожилого человека в потертом плаще с безобразным лицом и сказали, что это любимец ахейцев Филопемен. Новые знакомые взглянули друг на друга и сразу почувствовали резкую антипатию. Чем объяснить эту неприязнь? Плутарх думает, что дело тут во взаимном соперничестве. Титу не нравилось, говорит он, что Филопемена эллины приветствуют чуть ли не так же восторженно, как его самого. Уж конечно, Титу это нравиться не могло. Он относился к своей славе очень ревниво. Его возмущала одна мысль, что Филопемена и вообще кого бы то ни было греки могут сравнить с ним. Думаю, что и Филопемен возмущался не меньше, видя, что в его отсутствие к нему охладели и носят на руках какого-то римского варвара.

И все-таки мне кажется, что нельзя объяснить эту многолетнюю упорную неприязнь одними уколами мелкого тщеславия. С другой стороны, мы не слышим и о какой-нибудь крупной ссоре или обиде, которая могла бы положить начало этой вражде. Что-то, верно, было в характере каждого из них, совершенно невыносимое для другого. Тит был честолюбив, говорит Плутарх, Филопемен упрям; Тит вспыльчив, Филопемен злопамятен (Plut. Flam. 22). Очень неудачное сочетание! В гневе Тит мог задеть Филопемена, затем остывал, но Филопемен уже не прощал обиду. Насмешливый римлянин прибег к своему обычному оружию и стал подшучивать над ахейским стратегом. Опасная игра, если вспомнить крутой и тяжелый нрав Филопемена! Тот кипел от негодования. Очень не нравилась ему также новая привычка греков по всякому поводу советоваться со своим Освободителем. Оба и не думали скрывать свои чувства и прятать их под лицемерной маской светских приличий. И вскоре и Греции и Италии стало известно, что Филопемен и Тит терпеть друг друга не могут. И если Тит что-нибудь предлагал, Филопемен непременно делал наоборот.