Полибий и его герои

IX

Давно-давно в пору ранней юности Сципион с восторгом рассказывал Полибию о подвигах римских героев. «Многие римляне добровольно выходили на единоборство, чтобы решить победу. Немало было и таких, которые шли на верную смерть: одни на войне, чтобы спасти остальных воинов, другие в дни мира ради республики». Странно, что все это суждено было ему испытать на себе. Он выходил на единоборство, чтобы спасти честь Рима, он шел на верную смерть, чтобы спасти войско. И настал час, когда он должен был в дни мира пойти на смерть во имя республики.

Сципион был бесстрашным человеком. Напомню любопытное и очень тонкое рассуждение Полибия о храбрости. Он говорит, что есть разные виды храбрости, поэтому один и тот же человек может казаться в разных ситуациях то храбрецом, то трусом. Есть люди очень отважные на охоте и очень робкие на поле боя. Есть удальцы, неустрашимые в единоборствах, но никуда не годные в строю. Есть, наоборот, такие, которые храбро сражаются в строю бок о бок с товарищами, но позорно теряются в одиночном бою. Есть, наконец, мужественные и хладнокровные политики, вроде Арата, которые, по-видимому, ничего не страшатся на государственном поприще, но смертельно бояться открытой битвы (IV, 8). Прибавлю, что нередко встречается противоположный случай. Богатырь, который не страшится ни копий, ни стрел, позорно робеет и стушевывается перед власть имущими.

У Сципиона были все виды храбрости. Он был безумно смел на охоте, так что даже видавшего виды Полибия бросало в дрожь. Он вышел на единоборство с великаном кельтибером. В строю он сражался так, что получил золотой венок за личную храбрость. Он первый влез на стену неприятельского города. Он был абсолютно бесстрашным воином, он был абсолютно бесстрашным полководцем. Он напоминает мне героя известной сказки о бесстрашном. Природа забыла вложить ему в сердце страх. И вот бедняга мыкается по свету, чтобы хоть однажды испытать неведомое чувство. Уж чего он только не делает — и сражается один на один с бандой вооруженных до зубов головорезов, и ночует в доме с привидением, и борется с целой стаей бродячих трупов — тщетно! Так он и не узнает, что такое страх. Подобно этому сказочному герою, Сципион словно проходил некий искус: судьба бросала его то в гущу боя, то в дикую страну, делала то простым воином, то полководцем. А он лишь широко раскрывал глаза, надеясь увидеть страх. И тогда, словно решив испытать до конца, судьба подвергла его последнему самому страшному испытанию. И прежде он рисковал жизнью. Но тогда он знал, что поведение его восхищает окружающих, приносит ему славу и любовь народную, что каждый подвиг возносит его все выше. Теперь же он должен был именно рискнуть всем этим — славой, любовью народной, уважением, добрым именем.

В то время когда Сципион сражался под Нуманцией, в Риме случились бурные события. Молодой трибун Тиберий Гракх предложил законопроект о разделе общественной земли. Проект наткнулся на упорное сопротивление. Коллега Тиберия, другой трибун, наложил на него вето. Не в силах преодолеть это препятствие, Тиберий пошел на грубое нарушение конституции. Он лишил власти коллегу, лицо священное и неприкосновенное. Запутываясь все более и более и страшась расплаты, когда он станет частным человеком, Тиберий ухватился за последнюю соломинку — он решил стать трибуном второй раз и приобрести еще на год трибунскую неприкосновенность. Однако это было противно закону. Во время этой попытки возникла потасовка, и Тиберий был убит.

Сципиону рассказали об этом под стенами Нуманции. Тиберий был его близкий родственник, брат жены, он знал его с детства. Наверно, в его груди боролись изумление, скорбь, жалость. Но вслух он сказал только одно — процитировал строку из «Одиссеи»:

— Так да погибнет и всякий, кто дело такое свершил бы! (Plut. Ti. Gr. 21; Hom. Od. I, 47).

Реформу Тиберия он не только одобрял, но, по-видимому, был одним из ее авторов. Но методы, которыми действовал трибун, казались ему преступными.

Вскоре после возвращения Сципиона в Риме огромную власть приобрели демократы, друзья убитого трибуна. Группировались они вокруг триумвиров, аграрной комиссии для раздела полей. Самым влиятельным среди них в ту пору был некий Папирий Карбон. Это был очень опасный человек: умный, энергичный, красноречивый и, по мнению современников, абсолютно беспринципный. Карбон бешено рвался к власти, сметая все на своем пути. Среди его талантов выделялся один — умение управлять толпой. Он предложил закон, по которому народного трибуна можно переизбирать сколько угодно раз. Закон этот противоречил всему духу римской конституции и давал демагогам огромную власть. Это понимали многие. Но никто не отваживался выступить перед народной сходкой, «возбужденной бешеным трибуном» (Val. Max. VI, 2, 2). Все молчали. И тогда вышел вперед Сципион. Говорили они по-разному. Трибун «ублажал народ лестью», речь же Сципиона была суровой и резкой (De amic. 96; Liv. ер. 59). Карбон с тревогой увидел, что собрание начало склоняться на сторону его врага. Нужно было во что бы то ни стало помешать ему. И вот Карбон придумал способ, как одним ударом положить конец удивительной популярности Сципиона.

Неожиданно трибун прервал свою речь и среди воцарившейся тишины спросил, как относится Публий Африканский к убийству Тиберия Гракха. Это был гениальный ход. Любой ответ Сципиона должен был его погубить. Если бы он сказал правду, он разом потерял бы любовь народа. Если бы он из страха осудил это убийство, это означало бы, что он публично отрекся от своих слов и убеждений. А влияние Сципиона зиждилось именно на репутации человека, всегда руководствовавшегося справедливостью и совестью. Впрочем, трудно было поверить, чтобы он решился перед лицом возбужденной толпы открыто осудить ее кумира.

Среди всеобщего молчания Сципион твердым голосом ответил:

— Мне представляется, что Тиберий Гракх убит законно.

И тут разразилась буря. Раздались свист, вопли, улюлюкание. Толпа разом превратилась в то разъяренное чудовище, о котором говорит Платон. Сципион негромко — он никогда не повышал голоса в народном собрании — сказал:

— Я ни разу в жизни не дрожал от крика вооруженных врагов, неужели вы думаете, что меня испугает сброд, для которого — я уверен в этом — Италия не мать, а мачеха[71].

Таких слов даже от Сципиона никто не ожидал. Присутствующие оцепенели, услышав, как он «грубо оскорбил народ» (Plut. Ti. Gr. 21). Сципион же, все такой же уверенный и спокойный, произнес еще несколько слов тем же властным, презрительным тоном. И вдруг случилось чудо. Так велика была внутренняя сила этого человека, что «народ… так обидно оскорбленный… смолк» (Val. Max. VI, 2, 2). И не просто смолк, а нежданно переметнулся к Сципиону. Закон Карбона провалился (Cic. De amic. 96; Cic. De or. II, 106; Cic. Mil. 8; Vell. II, 4; Liv. ep. 59; Plut. Ti. Gr. 21; Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. Min. 23; Vir. illustr. 58; Val. Max. VI, 2, 2).

Сципион вернулся домой победителем. Он напоминал пловца, который прыгнул в бушующее море, чтобы спасти утопающего. Он отчаянно борется с волнами. И вот наконец он выбирается на берег. Он жив и невредим, хотя еле идет и боится верить усталым ногам. И вдруг он видит новую жертву и, не думая ни минуты, кидается вновь в кипящую бездну. Но больше выбраться ему не суждено. События разворачивались следующим образом.

«Государственные земли в Италии находились не только в руках римских граждан. На оснований постановлений сената и народного собрания большая часть этих земель была роздана в исключительное пользование союзных общин»{111}. Вот эти-то земли и вознамерились сейчас отнять у союзных общин триумвиры. Италики бросились в Рим искать справедливости. Но тщетно. Сочувствовали им очень многие, но помочь не решался никто. Любое прямое или косвенное выступление против закона Гракха равнялось в глазах римского народа преступлению. А тут надо было выступить против этого закона и ради кого — ради италиков, которые в глазах толпы были куда ниже римлян! Схватка один на один с триумвирами казалась ужасной. Доведенные до отчаяния, они пришли тогда к Сципиону. Они напомнили ему, что всегда храбро сражались под его началом и спросили, неужели он допустит, чтобы они получили такую благодарность за верность Риму (Арр. B.C. I, 19). Сципион сказал, что дает им слово: пока он жив, они не потерпят больше обид. И союзники, совершенно успокоенные, счастливые воротились домой.

Он повел себя очень продуманно и умно. В результате ему удалось остановить деятельность комиссии (Ibid.).

Триумвиры были взбешены. Они ежедневно разжигали толпу, натравливали ее на Сципиона и поносили его с ораторского возвышения (Plut. С. Gr. 10). Они говорили повсюду, что Сципион предал римский народ в угоду италикам. Они «стали вопить: Сципион решил совершенно аннулировать закон Гракха и собирается устроить вооруженную бойню» (Арр. В. С. I, 19).

Сципион прекрасно знал, чем рискует. Враги были опасны, беспринципны и готовы на все. Но он не отступил.

Однажды, когда он стоял на Рострах против триумвиров, из толпы, их окружающей, послышался крик:

— Смерть тирану!

Сципион холодно ответил:

— Разумеется, враги родины хотят меня убрать. Ведь пока жив Сципион, Рим не падет, и Сципион не станет жить, если падет Рим (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. Min. 23).

В тот день Публий выдержал тяжкий бой, но вышел из него победителем. Его возвращение с Форума превратилось в триумфальное шествие. «Из многих дней, дней блестящих и радостных, которые он видел в своей жизни, для Публия Сципиона самым светлым был этот… когда он возвращался вечером домой и его провожали сенаторы, римский народ, союзники и латиняне» (De amic. 12).

Был уже поздний вечер. Прощаясь с друзьями, он сказал, что этой ночью будет готовить большую речь для народного собрания и просил зайти за ним утром. Но когда они пришли на другой день, то нашли его мертвым с обезображенным лицом, с какими-то страшными следами на шее. Рядом с ним лежали таблички, на которых он собирался набросать речь (Арр. B.C. I, 20).

Смерть Сципиона как громом поразила Рим. «Отцы рассказывали нам, — говорит Цицерон, — какая скорбь окутала наш город. Был ли человек, который не плакал? Кого не жгло горе? Ведь его все хотели бы сделать бессмертным, если бы это было возможно, и ему не дали даже умереть своей смертью» (Mil. 16; ср.: De amic. 21). Среди бледных, испуганных лиц тысяч людей, пришедших проститься со Сципионом, особенно поразило всех одно лицо — лицо его старинного врага Метелла Македонского. Этого угрюмого, сурового и чопорного человека невозможно было узнать. Он выбежал из дому с залитым слезами лицом и «прерывающимся голосом… произнес:

— Сбегайтесь, сбегайтесь, сограждане, — стены нашего города повержены — преступная рука настигла Сципиона Африканского у его пенатов!» (Val. Мах. IV, 1, 12).

Три дня спустя к нему явились его четыре сына и с обычной почтительностью попросили разрешения на своих руках вынести тело Сципиона в последний путь.

— Идите, дети мои, — отвечал он. — Никогда вы не увидите похорон более великого гражданина (Plin. N. H. VII, 144).

Весь Рим шел за гробом Сципиона. Его отнесли на Форум, за ним следовали «предки» в пурпурных и блестящих золотом одеждах. Его племянник Фабий поднялся на Ростры, а «предки» сошли с колесниц и уселись вокруг в креслах из слоновой кости. И вот, обращаясь к живым и мертвым, оратор сказал: