Полибий и его герои

Глаза истории

Для Полибия история как бы живое существо. Глаза его — истина (I, 14, 6). И подобно тому, как живое существо становится беспомощным калекой, если отнять у него глаза, так и история без истины превращается в ничто. Это уже не история. Линейка останется линейкой, коротка она или длинна. История останется историей, красиво ли она написана или нет. Но если в ней нарушено требование истины, это уже не история. Поэтому «в историческом сочинении правда должна господствовать надо всем» (XVI, 12, 1–2).

Ложь, говорит Полибий, в истории бывает двух видов: сознательное искажение истины и случайные ошибки, плод незнания или небрежности. К первого рода лжи Полибий беспощаден: «Я готов извинить, — пишет он в одном месте, — если историк превозносит свое отечество, лишь бы уверения его не противоречили действительности. Достаточно уже и тех ошибок, которые происходят от незнания, избежать которых трудно историку по присущей ему человеческой слабости. Если же мы станем писать неправду преднамеренно, будет ли то из любви к отечеству, по дружбе или из лести, то чем мы будем отличаться от людей, которые зарабатывают своими писаниями на жизнь?»

Историк обязан отрешиться от всех личных склонностей, не знать ни любви, ни ненависти (XVI, 14, 6–10). «В обыденной жизни подобного рода пристрастие быть может не заслуживает осуждения, ибо человек честный обязан любить своих друзей и свое отечество, разделять их ненависть и любовь к их врагам и друзьям. Напротив, тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо забыть все это и нередко превозносить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки их поведения» (I, 14, 4–6).

Еще хуже, когда историки искажают события в угоду великим мира сего. Например, рассказывая о Филиппе, Полибий поясняет: «Я подробно излагаю мессенские события… потому еще, что некоторые историки обходят молчанием насилия Филиппа… другие или из-за почтения к царям или из страха перед ними растолковывают нам, что нечестье и беззакония Филиппа… не было преступлением, напротив, это похвальные и достойные поступки… Поэтому сочинения их не столько история, сколько панегирик Филиппу» (VIII, 10, 3–8).

Гораздо снисходительнее Полибий ко второго рода лжи: к случайным ошибкам историков. «Ошибки, допущенные по неведению, надо исправлять благожелательно и снисходительно, и только преднамеренную ложь надо изобличать без пощады» (XII, 7, 6). Горько упрекая родосского историка Зенона за сознательную ложь — тот уверял, что его соотечественники победили, в то время как они потерпели поражение, — он в то же время вовсе не осуждает его за то, что тот перепутал всю топографию Пелопоннеса. Он вполне понимает, что родосец не обязан знать материковую Грецию так, как знает ее он сам. Прочтя весь тот бред, который Зенон сочинил об Элладе, Полибий написал ему самому и указал все его промахи. «Ибо я не считаю делом честного человека чужие ошибки обращать в свою пользу». Зенон был тронут, благодарил, но сделать, к несчастью, уже ничего не мог — его книга была выпущена в свет. И мне, продолжает Полибий, не избежать мелких ошибок, тем более что предмет моего сочинения — история всего мира (XVI, 16, 8; 20).

Значит, прежде всего историк должен очистить душу от любви, ненависти, партийных пристрастий, страха и корысти. Он должен стремиться к одной истине, ее только видеть и ей служить.

Итак, истина. Но чтобы найти истину, надо прежде всего в точности восстановить факты. А факты дают только источники. И вопрос об источниках — это главный вопрос для любого историка. Каковы же были источники Полибия и как он с ними работал?