Полибий и его герои

— Оно и видно, иначе бы ты без всякой нужды не дал запереть себя в городе. Но что ты хочешь от меня, в чем твоя просьба?

— Я прошу тебя, — отвечал Гасдрубал, — будь послом к главнокомандующему и от нашего имени обещай выполнить все его требования. Только пощадите наш злосчастный город.

— Ну что за детский лепет, мой милейший! — возразил Гулусса. — Еще в начале войны, когда римляне стояли под Утикой, ваши послы не сумели добиться этого, какими же словами ты хочешь убедить их дать эту милость сейчас, когда ты заперт с моря и суши и, кажется, потерял всякую надежду на спасение?

Гасдрубал возразил, что Гулусса сильно заблуждается, что он возлагает большие надежды на иноземных союзников… что сами карфагеняне не теряют веры в собственные силы, а главное, рассчитывают на богов и на их содействие». И еще раз настойчиво просил сходить к стратегу Публию, как они называли Сципиона.

С тем они и расстались, условившись встретиться через три дня.

Гулусса без всякого энтузиазма отправился к консулу. Тот слушал очень внимательно, пока не дошло до богов. Тогда он рассмеялся и сказал:

— Я так понимаю, ты обдумывал эту просьбу, когда совершал такое ужасное нечестие над нашими пленными, и ты еще надеешься на богов, когда попрал даже человеческие законы?

Однако через некоторое время он смягчился и велел передать Гасдрубалу, что выпустит из города его самого, его семью и еще десять семей по его выбору и позволит взять десять талантов. О том же, чтобы сохранить город, теперь не могло быть и речи. Сципион знал, что его соотечественники считают, что Рим и Карфаген больше не могут вместе существовать под солнцем. Такой ответ и понес Гулусса Гасдрубалу.

Опять они с Полибием вышли из ворот и стали поджидать пунийского главнокомандующего. Тот опять подходил «медленной поступью, в пышной багрянице и в полном вооружении, так что был гораздо торжественнее театральных тиранов. От природы человек плотного сложения, Гасдрубал имел теперь огромный живот; цвет лица его был неестественно красный, так что, судя по виду, он вел жизнь не правителя государства, к тому же удрученного неописуемыми бедами, но откормленного быка, помещенного где-нибудь на рынке… Гасдрубал подошел к царю и, выслушав предложения римского военачальника, несколько раз ударил себя по бедру, потом, призвавши богов и судьбу в свидетели, объявил, что никогда не наступит тот день, когда бы Гасдрубал смотрел на солнечный свет и вместе на пламя, пожирающее родной город, что для благомыслящих родной город в пламени — почетная могила.

Доверяя речам, продолжает Полибий, можно было удивляться мужеству Гасдрубала и его душевной доблести; но при виде поступков нельзя было не поражаться его подлостью и трусостью… когда прочие граждане умирали от голода, он устраивал для себя пиры с дорогостоящими лакомствами и своею тучностью давал чувствовать сильнее общее бедствие». В самом деле, нам описывают Карфаген как сказочно богатый город. В стенах находились огромные склады с продовольствием. Судя по всему, город мог выдержать много месяцев осады. И если он так рано стал испытывать муки голода, то виной тому Гасдрубал, который захватил все продовольствие и распределял только между своими близкими, не обращая внимания на трупы, которые уже валялись на улицах города (Арр. Lib. 118; 120). А так как карфагеняне, мучимые голодом, стали массами перебегать к неприятелю, он установил террор. Чуть не ежедневно кого-то терзали и остатки вывешивали на площади. «Издевательствами над одними, истязаниями и казнями других он держал народ в страхе и этими средствами властвовал над злосчастной родиной, как едва ли позволил бы себе тиран в государстве благоденствующем» (XXXVIII, 1–2).