Будда (2-е изд., испр.)

Приведу ошеломляющий по откровенности пассаж о позволительности делать человеку что ему вздумается и не нести за это никакой ответственности.

Вот ответ Пураны Кассапы царю Магадхи Аджата-шатру, который захотел узнать, какие плоды приносит подвижнический образ жизни, из буддийского сочинения Дигха-Никая, переведенного с языка пали Александром Сыркиным — одним из столпов современной индологии:

«Великий царь, когда человек действует или побуждает действовать, калечит или побуждает калечить, мучает или побуждает мучить, несет горе или побуждает нести горе, изнуряет или побуждает изнурять, приводит в трепет или побуждает приводить в трепет, уничтожает живое или берет то, что не дано ему, врывается в дом, уносит награбленное, совершает воровство, стоит в засаде у дороги, идет к чужой жене, говорит ложь, — делая так, он не делает греха! И пусть диском с краями острыми, как бритва, он сделает живых существ на этой земле одним месивом из мяса, одной грудой мяса, — нет от этого греха, нет причастности к греху. И пусть он пойдет по южному берегу Ганги, убивая или побуждая убивать, калеча или побуждая калечить, мучая или побуждая мучить, — нет от этого греха, нет причастности к греху. И пусть он пойдет по северному берегу Ганги, подавая или побуждая подавать, совершая жертвоприношения, — нет от этого заслуги, нет причастности к заслуге. От подаяния, самообуздания, правдивости нет заслуги, нет причастности к заслуге»[179].

Понятно, почему Пурану Кассапу окружали влюбленные в него до самозабвения толпы поклонников. Адживики знали, как разжигать низменные инстинкты людей, на чем и с кем делать пиар своему движению и его лидеру.

Комментарии, я думаю, здесь излишни. Двадцатый и нынешний века подтвердили, что подобные идеи практически бессмертны.

Пакхудха Каччаяна отстаивал вечность семи субстанций: земли, воды, огня, ветра, радости, страдания и так называемого сукх-дукх, соединенных в нерасторжимое целое радости и горя.

Адживики, впрочем как все шраманы, любили побродяжничать в поисках хлеба насущного и ради обретения новой аудитории слушателей. Они удивляли окружающих еще тем, что, покончив со скудной вегетарианской едой, старательно вылизывали руки, как кошки шерстку. Безусловно, то и другое производило впечатление на соплеменников, чего адживики и добивались. Эти нудисты-аскеты быстро стали популярными. Общественность (понятие, отличное от словосочетания «широкие слои общества»), всегда состоящая в большинстве своем незнамо из кого, приходила в восторг от их «откровений».

Правители же, которые в своем поведении обычно далеки от морали, отнеслись к «ультрареволюционным речам» с еще большим интересом. То, что они слышали, развязывало им руки и оправдывало их действия. Ведь, по мнению адживиков, любое преступление против людей или, наоборот, добрые дела, совершаемые царем или кем угодно, ни в малой степени не влияют на новое рождение после смерти, никак не соотносятся с законом кармы в трактовке брахманистской традиции.

Поэтому «умные и глупые, круговращаясь, кладут конец [своим] страданиям [и это так же неизбежно], как разматывание [до конца] брошенного мотка пряжи»[180] (перевод В. К. Шохина).

Адживики, осознавая подобным образом нелепую, дурную и безотрадную жизнь, исходили из убеждения, что любая попытка с налету улучшить ее качество в угоду своим потребностям и амбициям, как ни старайся, ни к чему хорошему не приведет. А дурное само по себе найдет место, как ему ни противодействуй.

По представлению буддистов, адживики, глашатаи аморализма, были самыми «отвязными», циничными и экзальтированными из всех философов-шраманов. В буддийской литературе им даются нелицеприятные и язвительные характеристики.

Может быть, со временем обнаружатся новые материалы, благодаря которым оценка взглядов адживиков будет более взвешенной и продуманной. К сожалению, те сведения о их поведении и взглядах, которыми ученые располагают в настоящее время, таких возможностей не предоставляют. Вместе с тем то, что мы о них знаем, позволяет провести параллель с воззрениями греческих софистов, агностицизм которых также перерастал в аморализм. Однако в поведении, выходящем за рамки дозволенного, адживики пошли дальше греческих единомышленников.

Взгляды оппонента софистов Сократа созвучны воззрениям Гаутамы Будды в признании объективности моральных норм, в рассмотрении человека как изначально нравственного существа, в понимании того, что нравственность — следствие правильного знания, а различие между добром и злом фундаментальное и абсолютное.

Известно, что более всех потрафили вкусу простого народа материалисты древности. Те, кто получил название чарваков, или локаятиков. Они вошли в историю древнеиндийской мысли как представители «народной» философии — Локаята даршана. По поводу происхождения слова чарвака существует три версии. Самая первая из них утверждает, что когда-то так называли некоего мудреца из далекого прошлого, который отрицал существование бога, не верил в жизнь после смерти и насмехался над Ведами. Согласно второй версии, корнем слова чарвак является корень чарв — есть, жевать. Это наводит на мысль, что чарваками называли проповедников плотских наслаждений. И, наконец, третья интерпретация этого слова опиралась на соединение двух слов — чару (приятный) и вак (слово). В итоге получалось — доходчивое, приятное слово. Менее каверзным было слово локаята, или локаятика, переводимое как точка зрения обычных людей.

Ход рассуждений древнеиндийских материалистов отличался бесхитростностью и прямолинейностью. Они не залезали в метафизические дебри, а обходились тем, что находилось перед глазами. Их интересовала совокупность материальных существований. Все то, что можно было пощупать руками, увидеть глазами, услышать ушами и обонять носом. Достойной внимания целью они считали жизнь в радости и достатке.

Шанкарачарья, знаменитый интерпретатор и комментатор упанишад и Веданты, через 1500 лет (приблизительно IX–X вв. н. э.) после ухода Гаутамы Будды в Паринирвану вставший на защиту Вед, «отождествлял грубую толпу (пракрити джанах) с последователями локаяты» и отзывался с отвращением о философах этого материалистического и атеистического направления[181].

У Будды и его учеников, а также у джайнов нет противоречия между словом и делом. Прямота высказываний, культ нравственной жизни и чистота помыслов предоставляли им явные преимущества не только перед традиционалистами-брахманами, но и сотоварищами по шраманскому движению.

Тогда, при жизни Будды, эти радетели правды больше думали о несправедливом разделении общества, чем об аскетических подвигах. Уникальное, что ни говорите, было время! В Индии в шраманский период широко и открыто подвергались осмеянию и осуждению многие формы религиозной дискриминации.

На первых порах шраманам была чужда демонстрация собственной исключительности и непомерной гордыни — малоприятных человеческих качеств, которые обычно возникают в результате самоистязания плоти. Эгоцентризм, несоотносимый с нравственностью, еще не приводил их к самоубийству. Они еще не превратились в безрассудных и безумных фанатиков. Через десяток лет такие же аскеты умерщвляли себя с единственной целью — возвыситься над окружающими людьми[182].

В. Г. Лысенко обращает внимание на особую роль аскетизма в духовной жизни Древней Индии: «В Индии аскетизм был не просто некоторой альтернативой обычной религиозности (мирской религиозности), но важнейшим и практически единственным источником идеалов и норм всей религиозной жизни этого субконтинента. (…) Основные религиозно-философские направления зародились и развивались именно в среде аскетов, хотя выходили за ее пределы. Аскетами были Махавира, основатель джайнизма, Маккхали Госала, основатель адживики, Будда Шакьямуни, основатель буддизма, мыслители упанишад, создавшие монистическую доктрину тождества индивидуальной и мировой души (Атмана и Брахмана), а в более поздние времена — многие из авторитетных мыслителей, основателей религиозно-философских школ: Шанкара, Рамануджа, Сурешвара, Мадхусудана, Сарасвати, а также большинство буддийских и джайнских авторов, о жизни которых нам что-то известно. Непреложным условием аскетизма в Индии, как и в религиозных традициях других регионов, был радикальный разрыв с обществом, отказ от социальных, религиозных и личных обязательств и культивируемых в обществе ценностей и готовность всецело посвятить себя поискам идеального (недвойственного) внутреннего состояния, делавшего аскета неуязвимым в отношении всех возможных оппозиций: жары и холода, голода и жажды, удовольствия и страдания, желания и отвращения, богатства и бедности, а в религиозном плане — выходившего за пределы противоположностей чистого и нечистого, праведного и неправедного, должного и недолжного, добра и зла»[183].

Люди той далекой эпохи, практикующие аскетизм, не доводили себя до истощения, опасного для продолжения их жизни. Для создания (вместо прежнего — брахманского) собственного «религиозного канона» и для признания его большим количеством людей требовались не только духовные, но и физические силы. Необходимость резко поменять духовные ориентиры привела к появлению в среде шраманов различных логических и философских построений.

Глава двенадцатая. Об осевом времени и еще о том, что в Греции все есть