Будда (2-е изд., испр.)

Преображенная и облаченная в небесные одежды, она все еще пребывала в глубоком сне. Небесные царицы умастили тело Майядэви благовониями и украсили цветами. Невдалеке сверкала гора из чистого серебра с золотым дворцом наверху. Супруги стражей четырех сторон света, небесных правителей, переместили с помощью своих мужей Майядэви с берега озера в этот дворец и повернули ее ложе изголовьем на восток. Напротив серебряной горы возвышалась гора золотая. В окрестностях золотой горы бродил бодхисаттва в облике величественного белого слона с шестью бивнями. Он подошел с севера к серебряной горе, сорвал по пути цветок белого лотоса и взобрался на гору. Окрестность огласилась его трубным ревом.

Стражи четырех сторон света покинули опочивальню, их жены остались рядом с Майядэви. Слон вошел во дворец и трижды обошел ложе жены правителя шакьев. Его открывшийся правый бок оказался напротив ее открывшегося правого бока. Они коснулись друг друга — и слон-бодхисаттва вложил лотос в ее тело, а затем растворился в ней.

Из этого повествования можно почерпнуть некоторые дельные советы, как вести себя мужу и жене, если они задумали зачать здорового ребенка. Само собой, присутствующие мифологические аксессуары остаются за пределами здравого смысла и вряд ли пробуждают в читателе и слушателе праведные мысли и добрые чувства. С повествования достаточно и того, что необычным сказочным сюжетом оно когда-то держало слушателей в напряжении: слон с шестью бивнями, две горы — серебряная и золотая, дворец из чистого золота, стражи четырех сторон света, их жены. Этот сюжет, надо полагать, в те древние времена выглядел таинственным и закрученным.

В первое утро наступившего дня полнолуния Майядэви, проснувшись, рассказала мужу о своем странном сне. Правитель шакьев без промедления созвал совет из шестидесяти четырех брахманов, известных своей ученостью и умением разгадывать сны. Он знал, чем ублажить этих серьезных мужей.

Совет проходил на лужайке сада. Вокруг благоухали цветы некоего растения под названием ладжа — его появление в рассказе полно смысла. Оно широко известно в Индии как растение, чувствительное к прикосновениям. К тому же обладает способностью передавать свою повышенную чувствительность людям. Корень ладжи также используется в качестве афродизиака.

Появление в рассказе пышных цветов растения ладжи не случайно. С одной стороны, они создавали атмосферу, пропитанную запахом цветов ладжи и стимулирующую метафизические способности брахманов, а с другой — означали незримое присутствие среди брахманов жены Шуддходаны, сон которой эти мудрецы собирались растолковать.

Брахманы расселись на пышных подушках. Им были поданы золотые и серебряные чаши, до краев наполненные молочной кашей с маслом, медом и сахаром. Им преподнесли новые одежды, а на скотном дворе их ждало целое стадо коров — щедрый дар правителя шакьев. Только после угощения и поднесенных брахманам подарков Шуддходана спросил их: «К чему бы, почтенные, этот сон?»

Трудно сказать, кто из шестидесяти четырех брахманов первым растолковал правителю шакьев сон Майядэви. Это и не важно. Все остальные с его объяснением дружно согласились. Из содержания сна выходило, что ожидается необыкновенный мальчик. В том случае, если его не позовет в путь ветер странствий, он проявит себя достойным отцом семейства и мудрым правителем. Если же покинет отчий дом и выберет жизнь бродячего монаха, он станет буддой, снимет пелену с людских глаз, и для его последователей окружающий мир предстанет в настоящем обличье — иллюзорным по своей сути. Жена правителя уже носит в своем чреве бодхисаттву. Это его последнее рождение перед окончательным освобождением из пут сансары. Только брахман закончил речь, как тут же неведомая сила сотрясла десять тысяч миров и, оторвав от них огромные куски, разметала по разным углам космического пространства.

Возникли невиданные прежде знамения. Каждое из них не укладывалось в сознании. Казалось, чудесам не будет конца.

Все десять тысяч миров озарились необъятным светом. Жажда увидеть его сияние вернула слепым зрение, глухие стали слышать, немые заговорили, распрямились горбатые, побежали наперегонки хромые. С закованных людей спали оковы, в каждом аду, присмирев, затих зловещий огонь. Угомонились алчущие пищи преты — вечно голодные духи предков. Дикие звери уже не страшились друг друга. Исцелились смертельно больные. И это было еще не все. Округа огласилась жизнерадостными звуками. Весело заржали кони, победно затрубили слоны, забили барабаны, запели струна за струной, и далеко разнеслась опьяняющая мелодия, какую никто из смертных никогда не слышал.

И это было только начало. К чудесным звукам прибавилось позвякивание колокольчиков на лодыжках женщин. Со всех сторон просветлело небо. Подул игривый и прохладный ветерок. Радостно встрепенулось все живое. Вдруг неожиданно, не по сезону, на небе появилась тучка, пролился короткий и бурный дождь. Из самых глубин земли взметнулись вверх фонтанчики ключевой воды. Замерли птицы, очарованные происходящими знамениями, остановилось течение речных вод, даже от Великого океана пошел сладостный и медвяный дух. Лотосы были везде: в садах, на деревьях, на воде. С неба лились божественные мелодии.

Все это были знаки, предупреждающие о скором появлении на свет Гаутамы Будды Шакьямуни. Они должны были убедить людей в ничтожности и относительности их житейских мерок в приложении к ожидаемому появлению великого человека. Знамения предсказывали начало нового мира и исчезновение старого, кровавого и ужасного. Исполнение всех этих радужных надежд ожидалось при одном условии — сами люди должны измениться к лучшему. Знамения были вроде трубного рева слона, идущего на сильного и закаленного в битвах врага.

В них приветствовалось скорое появление Будды, духовного проводника и учителя, знающего, как избежать искушений безнравственной жизни. У всех присутствующих создалось впечатление, что скоро благодаря этому человеку произойдет невероятное и неслыханное — слова начнут менять свой смысл. Познав ложь, люди узнают о себе правду и обнаружат в себе что-то еще, о чем даже не догадывались.

Все эти знамения — знаки радости для одних и устрашения для других — сопутствуют рождению, просветлению и уходу Гаутамы Будды в Паринирвану.

По свидетельству предания, Майядэви не только чувствовала дитя, но и прозревала его внутри себя со всеми его конечностями и органами чувств. Он напоминал ей «драгоценный берилл, чистый, благородный, восьмигранный, пронизанный синей, желтоватой, красной, белой нитью»[199].

Воображение создателей предания не останавливается только на одном этом образе. Продолжается дальнейшая сакрализация мифа. Оказывается, Гаутама Будда вообще не находился в матке своей матери, а в течение почти десяти месяцев пребывал внутри ее, словно масло в горшке. Майядэви рожает его, споткнувшись о дерево и схватившись за ветку. Вполне взрослый мальчик в буквальном смысле вываливается из ее правого бока.

Хадзиме Накамура утверждал: «Описание зачатия и сон принадлежат мифу. Исторические факты начинаются с рождения Будды»[200].

С последним утверждением японского буддолога я не соглашусь. Факты, подтверждаемые здравым смыслом, начинаются не с рождения Гаутамы Будды, а с его ухода из отчего дома.

Попытаюсь восстановить события, действительно имевшие место в жизни жены Шуддходаны накануне, во время и после ее родов.

Более двадцати лет в семье Шуддходаны ждали ребенка. Майядэви уже было за сорок, когда появилась надежда, что он наконец-то появится. Ее беременность стала долгожданным событием. Настолько долгожданным, что случившееся воспринималось как подарок богов, как невероятная радость. Майядэви сильно переходила срок родов, поэтому она упросила Шуддходану немедленно отправить ее к родным в Девадаху. Там она рассчитывала на поддержку своей матери и сестер. Существует также другое объяснение ее последнего земного путешествия — следование местному обычаю рожать первенца в доме родителей. Запрягли в повозки то ли лошадей, то ли волов и отправились в путь. Я предполагаю, что в одной из повозок находилась ее младшая сестра Паджапати. Она также была на сносях. Дорога в Девадаху была разбитой и пыльной. Тряскую езду Майядэви не выдержала. У нее отошли воды и начались схватки. Небольшой караван остановился в саловой роще около деревни Лумбини (нынешнее название Румниндаи), в 38 километрах от Девадахи. Служанки вынесли Майядэви из повозки. Вокруг не нашлось никакого укрытия — ни беседки, ни хижины. Женщины в то время рожали стоя, широко расставив ноги и ухватившись двумя руками за перекладину под потолком. Новорожденный вываливался на кусок ткани, который держали с двух сторон близкие роженице женщины.

Майядэви мертвой хваткой вцепилась в толстую ветвь дерева сала. Было раннее майское утро. Начинала разгораться заря, а полная луна все еще оставалась на небе. Спустя девять месяцев и двадцать семь дней после пророческого сна Майядэви родила мальчика[201].

А теперь снова обратимся к преданию. Согласно ему, малыш появился на свет чистым, не запачканным слизью и кровью. Два потока, холодный и горячий, пролились с неба. Падая, они смешались друг с другом и окатили с ног до головы дитя и его мать. После чего ребенок сделал семь шагов по направлению ко всем сторонам света и семь шагов назад, чтобы вернуться на прежнее место.

Миру на востоке он обещал, что будет предтечей всякой добродетели. Миру на юге — добиться признательности богов и людей. Миру на западе — стать воплощенным совершенством, добавив к этому, что родился в последний раз и положит конец круговороту своих рождений и смертей. Миру на севере поклялся преодолеть карму и тем самым возвыситься. Адскому миру внизу — одержать верх над Марой, демоном-искусителем и одарить блаженством обитателей нижних миров. Из облака учения пролить на них благодатный дождь. И, взглянув вверх, ребенок закричал: «Меня увидят все живые существа в этом чистом небе!» Там, где проходило дитя, мгновенно появлялись распустившиеся лотосы. Затем он вернулся в свое младенческое состояние, сел рядом с лотосом и тихо заплакал, как плачут не накормленные вовремя младенцы. Майядэви взяла его на руки, покачала раз-другой, и он тут же притих.

Нет ничего хуже, чем делать сказку былью. Ни к чему хорошему это не приводит. Рушатся идеалы, пропадают мечты, человек слабеет и впадает в уныние, а иногда в беспросветную тоску. Впрочем, намного страшнее фанатичный порыв во что бы то ни стало сделать быль сказкой.

Потому-то я веду повествование на грани между сказкой и былью. Ведь самой природой всем нам определено постоянно пребывать между радостью и печалью, между счастьем и горем, между правдой и ложью, между друзьями и врагами, между жизнью и смертью.

В данном случае нетрудно восстановить, что происходило дальше. Женщины приняли роды, кто-то из них перегрыз пуповину, другие ополоснули в находящемся рядом пруду новорожденного, протерли влажными платками роженицу. Возницы немедленно развернули повозки в сторону Капилавасту.