Будда (2-е изд., испр.)

Теперь обратимся к трем стражам ночи Просветления.

В Древнем мире ночь у разных народов делилась на несколько временны́х отрезков. Так, у иудеев до Вавилонского плена (598–539 гг. до н. э.) ночь разделялась на три стражи: ночную, полуночную и утреннюю. После освобождения из плена они использовали греко-римский обычай делить 12 часов ночного времени (с 18.00 до 06.00) на четыре стражи по три часа каждая. При жизни Гаутамы Будды существовало то же деление ночного времени, что и у евреев до Вавилонского плена. Ночь индийцы тогда делили на три стражи по четыре часа каждая (с 18.00 до 06.00).

Невероятные вещи происходили с Сиддхартхой Гаутамой в ночь полнолуния месяца весак. Место, где он, духовно пробудившись, понял, как можно создать жизнь, над которой не властна смерть, сейчас называется Бодхгайя. С этой ночи он стал называться Буддой.

В первую стражу ночи Будда Шакьямуни устроил себе ретроспективу своих прошлых жизней. Понятно, что это было для него далеко не приятное зрелище, но и не мучительное. Стыд за одни его поступки перемежался с гордостью за другие его деяния, благородные и альтруистические по своей сути. Просмотр шел в убыстренном темпе. Первоучитель отважно шагнул в очень далекое прошлое, в десятки тысяч рождений и смертей и стремительно приближался к последнему рождению, как сейчас говорят, проходя через огонь, воду и медные трубы. Умирал, рождался и снова умирал… Зачем он мощь своего ума направил на перелистывание страниц книги своей судьбы?

Его целью было получить действительное знание, избавиться от неведения. Разобраться в хитросплетениях собственных перерождений — вот чего он хотел и что ему, безусловно, удалось достичь. Перемещения в круге сансары осуществляли желания, не важно какие — явные или скрытные, благородные или греховные, но именно они не давали человеку окончательно освободиться, заставляли рождаться, умирать и снова рождаться. Желания вели в ловушку-сансару. Представление, что все жизненные блага достаются человеку благодаря его страданиям, было ложным, но в эту обусловленность благ и страданий верили многие. Это представление было чем-то вроде приманки в ловушке и во времена Будды Шакьямуни основательно овладело сознанием и чувствами человека. Надежда на воздаяние за перенесенные страдания четко срабатывала, как срабатывает и поныне. Оставалось одно благородное и трудновыполнимое желание: освободиться от причины страданий — привязанности к бытию. Ведь для этого человеку требовалось преодолеть самого себя, в результате чего он обретал блаженное спокойствие. Освобождение предвещало вхождение в царство бессмертия.

Обратимся к воспоминаниям Будды Шакьямуни обо всех перипетиях этой великой ночи, составивших текст «Маджджхима никая, 36»: «Когда мой ум был сосредоточен, очищен, ярок, лишен загрязнений, гибок, податлив, устойчив и непоколебим, я направил его к знанию воспоминаний моих прошлых жизней. Я вспоминал свои многочисленные жизни в подробностях и деталях. Это было первым знанием, которое я получил в первую стражу ночи. Невежество было уничтожено; знание появилось; тьма была уничтожена; возник свет — так происходит с тем, кто прилежен, старателен и решителен. Но приятное чувство, которое возникло благодаря этому, не завладело моим умом и не осталось в нем»[330].

Во вторую стражу ночи он направил свой ум к «познанию смерти и перерождения существ». Божественный глаз, который он обрел, по своим возможностям намного превосходящий глаз человеческий, позволил ему увидеть смерть и перемещение существ в соответствии с их кармой. Но и в этот раз «приятное чувство» не осталось в его сознании.

В третью стражу ночи он распознал источник страдания, питающийся пристрастием к чувственным желаниям, к жизни, проходящей в невежестве и в заблуждениях[331].

Так появились его Четыре Благородных Истины: «Все это есть страдание. У страдания имеется причина, корень. Но он искореняется, и тогда прекращается действие причины страдания. Для этого существует Путь прекращения страдания». Что значит «все это»? «Я полностью осознал, что все это и есть пристрастие, привязанность к чувственным желаниям, к существованию, к невежеству и ложным взглядам, что есть причина пристрастий, что есть устранение пристрастий и что есть Путь, ведущий к устранению пристрастий. Как только я познал и осознал, мой ум освободился от пристрастий, и во мне, освобожденном, возникло знание о моей свободе»[332].

Шакьямуни Будда избавился от порочности желаний, от порочности заблуждений и от порочности невежества[333].

На этом, однако, занавес не опускается. Снова на сцене появляется вечный искуситель — демон Мара. В этот раз он убеждает Первоучителя, понявшего взаимосвязи и условности существования, особенно не задерживаться на этой грешной земле, заселенной порочными людьми, и не мешкая отправляться одному в нирвану. Мара почувствовал сомнения, охватившие Будду Шакьямуни, — дойдет ли до сознания народа его проповедь об освобождении от страданий? Он не знал, целесообразно ли открывать людям свой путь выхода из сансары. Не исказят и не приземлят ли слова смысл его Просветления? Не будут ли слушатели шокированы его учением? Поймут ли они его учение, особенно рассуждения о том, что земным миром правят случайности, за которыми трудно уследить, а тем более невозможно их обобщить. Эта теория выводится из закона казуальности и в западном мире получила известность благодаря, в частности, древнегреческому философу Эпикуру (342/343–271/270 гг. до н. э.) и римскому поэту и философу Титу Лукрецию Кару (ок. 99–55 гг. до н. э.).

Герман Ольденберг обратил внимание на аргументы, выдвигаемые самим Буддой Шакьямуни в пользу принятия предложения демона Мары не обнародовать свое учение: «Познал я эту глубокую истину, которую трудно познать и трудно понять, истину миротворящую, возвышенную, превосходящую всякое мышление, глубокую, понять которую может только мудрец. Человечество живет в земных желаниях, в земных желаниях его прибежище и наслаждение. Человечеству, живущему только в земных желаниях и находящему в них свое прибежище и свое наслаждение, будет трудно понять закон казуальности (от лат. casus — случай, случайность), цепь причин и следствий; и еще ему будет трудно понять успокоение всех форм, отречение от всего земного, умерщвление страсти, прекращение желания, конец, Нирвану. Если я возвещу закон, меня не поймут, и я даром потрачу свои труды»[334].

Надеюсь, что читатель понял, что «закон казуальности» остается на совести Германа Ольденберга — переводчика этого отрывка из буддийского предания, и простим выдающемуся буддологу его вольность. Ведь немецкому ученому было важно передать западному читателю смысл сказанного Буддой Шакьямуни. Буквальный перевод потребовал бы обширного комментария.

Сомнения, охватившие Гаутаму Будду, на которых играл демон Мара, выражены строками стихотворения Федора Ивановича Тютчева «Silentium»: «Как сердцу высказать себя?/Другому как понять тебя?/Поймет ли он, чем ты живешь?/ Мысль изреченная есть ложь»[335].

Конечно же, Первоучитель надеялся, что его последователи распространят его учение по миру. Вместе с тем он предвидел опасность искажения его основных идей, какую-то перелицовку его доктрины. Так стоит ли из слепых делать зрячих, если они опять ослепнут по собственному неразумению?

Главным лицом в решении этой дилеммы предание делает бога Брахму. Именно этот саморожденный из пупа бога Вишну творец Вселенной и создатель прародителей человечества вступается перед Буддой Шакьямуни за людей.

Выбор Брахмы как людского заступника не случаен. Его появление в этой роли, я полагаю, до космических пределов расширяет пространство, где осуществляются идеи Первоучителя. Кроме этого, ненавязчиво проводится мысль, что новый тип эволюции живых существ возможен по ту сторону земного мира и бренности. Чтобы принцип ахимсы определил развитие жизни нового типа, предстоит долгий путь воспитания отдельных людей, а затем всего человечества.

Бог Брахма образумил Будду Шакьямуни, сказав: «Поистине погибнет мир, если солнце совершенного, святого, Высшего Будды склоняется к тому, чтобы оставаться в покое и не проповедовать закона»[336].

Пафосные и лживые речи демона Мары, убеждающие Будду Шакьямуни отвернуться от земной жизни и одному войти в Нирвану, наконец-то получают достойную отповедь: «Я не войду в Нирвану, злой, пока не образую учеников своих, монахов, мудрых и просвещенных, знатоков закона, опытных в учении и в законе, опытных в правилах, идущих далее возвещать, учить, распространять, открывать, приводить в порядок, излагать то учение, которое они слышали от своего учителя; уничтожать сопротивление их учению, возвещать закон чудесами. Я не войду в Нирвану, о злой, до тех пор, пока не сделаю своими ученицами монахинь, мудрых и просвещенных. (…) Я не войду в Нирвану, о злой, пока не процветет, не увеличится и не распространится над всем народом и не будет возвещен всем людям мой святой закон»[337].

В последующие 45 лет Будда Шакьямуни будет изо дня в день, вновь и вновь, переходя из деревни в город, а из города в деревню, объяснять свое учение тем, кто захочет вернуться к первоисточнику жизни и окажется достаточно мужественным, сильным и свободным, чтобы испить из него живой воды.

Глава четвертая. Взятие неприступной крепости — мозга человека и пути эволюции духа