Будда (2-е изд., испр.)

О постигшем Сиддхартху Гаутаму горьком разочаровании, о чудесном спасении от смерти в реке, о девушке Суджате и продолжающихся происках демона Мары

Доведя себя до полного истощения, Сиддхартха еще немного — и лишился бы рассудка, да и самой жизни. Если прозрение напрямую связано со смертью, тогда он не зря убивал себя голодом. Но у него, похоже, теперь такой уверенности не было. В своем аскетизме он превзошел многих, с кем встречался за эти шесть лет своего аскетического существования. Последнее время он ходил голым, во время сна ничего не подстилал, так и спал на грязном каменном полу пещеры. В общем, полностью стряхнул с себя все земное. К глубокому его разочарованию, ни чрезмерно скудное питание, ни скромность жилища не принесли тех результатов, на которые он надеялся. Ни в малой мере Сиддхартха не приблизился к пониманию исходной человеческой сущности.

Поверьте: на голодный желудок думается намного хуже, чем на сытый. Это и есть действительная правда, с каким бы пылом кто-то ни утверждал обратное.

Еще Сиддхартха понял тогда одну простую истину. Невозможно прочувствовать неотвратимость страданий человеческой жизни, находясь в постоянном удалении от людей. Не разделяя их боль, не увидишь, что чаша унижений и страданий круговая. Каждому придется когда-нибудь ее испить. Совсем отгородиться от мира — это все равно что запереть себя в темнице и бессмысленно в ней гнить.

Наконец наступила развязка, прозрение, а точнее — катарсис. Сиддхартха Гаутама сам подвел черту под шестью годами своей аскезы: «Поистине, все чувства, острые, болезненные, печальные и горькие, которые испытывали отшельники и брахманы, жившие в прошлые времена, — поистине, эти мои страдания далеко превосходят их все. И страдания, порожденные таким же образом в будущем, поистине, эти мои страдания далеко превосходят их все. — Те страдания, которые таким образом порождены ныне, — поистине, мои страдания далеко превосходят их все. И все же на этом горестном и печальном пути я не достиг подлинного благородного знания и прозрения, которые превысили бы смертные возможности. Может быть, существует какой-то другой путь к мудрости?»[308]

К этой мысли о возможном другом пути он пришел после медитации, которая задумывалась как совместная с пятью его товарищами-аскетами. Ей предшествовала проведенная Сиддхартхой Гаутамой «сухая» голодовка как необходимая ступень для вхождения в глубокий транс. Пока его друзья продолжали готовиться к этой медитации, он начал ее первым, не дожидаясь их. Из глубин его памяти вдруг всплыло давнее и поразившее близких событие.

Он перенесся в прошлое время, в тот день, когда был праздник «первой борозды» и его отец пахал землю. Сиддхартха Гаутама вернулся к ощущению боли, той нестерпимой боли, беспощадно режущей его, как плуг землю. Эта боль, исходящая от слабых существ, которых пожирали существа более сильные, кромсала и обжигала его. Он увидел и осознал, что эти вечно длящиеся и повсеместно происходящие убийства направляют ход жизни.

Тогда он находился в прохладной тени дерева и внезапно, спасаясь от этой ужасной правды, впервые вошел в транс. То, что он ощутил, было потерей самого себя. Он помнил, что тогда в его подсознании возникла определенная и устойчивая мысль, что возможно перенаправить движение жизни в другую колею. От этой мысли его тело и сознание ощутили легкость и восторг. Он вошел в первую йогическую дхъяну, в особую сосредоточенность сознания и «ощутил дыхание нирваны»[309]. Находясь в этом состоянии, йогин еще не теряет способности мыслить. Но тогда пришедшая мысль, принесшая ему радость, не раскрыла полностью свое содержание. Однако она не умерла совсем, она едва жила, и ее надо было разыскать в памяти, для чего требовались силы, которых у него уже не оставалось.

Сиддхартха Гаутама понял, почему мысль не объявилась ему спустя какое-то время, а надолго пропала. Чувство блаженства тогда завладело его сознанием настолько сильно, что ум расслабился в своей неге и не удержал то важное открытие. И еще он убедился: атмосферу враждебности и смятения создает тот, кто не живет размеренной, умиротворенной жизнью, находится в вечных хлопотах и беспокойстве и никак не может избавиться от сомнений.

Сиддхартха через многие годы после этого события объявил беспощадную войну своему телу и сознанию. А зачем? Разве его искренний отклик или жизнерадостные ощущения соответствовали чему-то эгоистическому, бесстыдному и злобному?

Была первая половина месяца весак, то есть первая половина мая. Стояла необыкновенная жара. Река Неранджара обмелела, но вода в ней по-прежнему оставалась холодной.

Он надел на себя изношенное тряпье, которое кто-то за ненадобностью оставил на речном берегу.

Медитируя утром неподалеку от каменного ступенчатого сооружения — места кремации трупов, Сиддхартха Гаутама словно очнулся от наваждения. Он понял, что, истязая тело, истязаешь ум[310]. Он с трудом встал во весь рост, огляделся кругом и увидел лежащий на каменном ложе распухший труп молодой женщины. Он не знал, от чего она умерла, но по безлюдию вокруг понял, что умершая была бедна, одинока и относилась к шудрам. Он представил, как утром ее труп привяжут к каменной плите или к обычному валуну и сбросят в реку. Вероятно, так же вскоре поступят и с ним. В то время подобным образом хоронили бедных и одиноких покойников, у которых не оставалось родственников и некому было заплатить за дорогие дрова для погребального костра.

Женщину прикрывала чистая коричневая ткань. Сиддхартха Гаутама подумал, что не стоит эту ткань отдавать реке. Он, «размышляя о рождении и смерти, с уважением снял с тела ткань»[311]. Затем он прикрыл женщину своим тряпьем и, осторожно передвигаясь, вошел в сильно обмелевшую реку. Он напился воды, окунулся и ополоснул свое новое одеяние.

Выходя из реки, Сиддхартха, обессиленный после «сухой» голодовки, поскользнулся и потерял сознание. Горная река из последних сил потащила его своим течением, кидая из стороны в сторону. Еще немного, и он утонул бы в ней, но, к счастью, его тщедушное тело было вынесено на мель. Там его увидела оказавшаяся рядом тринадцатилетняя девочка по имени Суджата, ежедневно пригонявшая к реке стадо коров. Она до этого дня не раз пыталась накормить Сиддхартху, но он всегда отказывался. Несмотря на его суровую аскезу, Суджата всякий раз захватывала с собой чашу, наполненную доверху молочной рисовой кашей. Девочка привела Сиддхартху в сознание и медленно, с особой осторожностью перемещала малыми щепотками кашу из чаши в его рот. В течение нескольких дней она самоотверженно ухаживала за ним — и наконец-то поставила на ноги. Он окреп телом, ум его прояснился.

Далее события развивались стремительно. Аскеты с ужасом увидели, как их предводитель с явным удовольствием ест рисовую кашу. Естественно, они пришли в страшное волнение. Утрата веры в кумира, надо признать, для вчерашних поклонников всегда большая нагрузка на психику. Прежняя исступленная любовь и величайшее почтение моментально перерождаются в истеричную неприязнь и глубокое презрение.

Они бежали от Сиддхартхи в священный город Каши (Варанаси), перешептываясь между собой о его подлой измене святому делу. Для них он больше не был мужественным аскетом, заглянувшим в бездну сознания, не был их учителем. Откровенно говоря, у Сиддхартхи Гаутамы не оставалось ни времени, ни сил, ни желания догонять своих бывших соратников и объяснять им, почему он поступил подобным образом. Они все равно бы его не поняли. Не мог же он крикнуть им вдогонку: «Не той дорогой идете, товарищи!»

В пересказанном мною прозаическом наброске из книги Тик Нат Хана «Прежний путь, белые облака» меня, как нетрудно догадаться, определенно шокирует одна натуралистическая деталь — снятая с мертвого тела коричневая ткань, используемая Буддой в качестве нового одеяния. Отмечу, что буддийские сутры часто перенасыщены всякими художественными намеками. Однако все, что относится к поведению и действиям Гаутамы Будды, в них излагается исключительно благопристойно.

Могу предложить свою догадку, объясняющую, чем вызван перенос этой ткани с мертвого тела на тело живого Сиддхартхи, а также, почему он ополоснул новую одежду в реке. Здесь налицо, как я думаю, символический акт преодоления Первоучителем бесконечной череды смертей. Еще немного — и он покинет территорию Смерти и направится туда, где нет ни времени, ни пространства, которые были бы адекватны земным измерениям. Мостом в этом перемещении предстает река. Она смывает следы вечных рождений и смертей как с самого Сиддхартхи Гаутамы, так и с его новой одежды. Его спасительницей и перевозчицей в этом перемещении выступает тринадцатилетняя девочка Суджата. Ее сознание еще не омрачено влияниями извне.

Теперь рассмотрим еще одну версию того же самого события, но уже в изложении Нидана-катхи. Итак, мы возвращаемся в мир брахманской культуры, к ритуалу подношения богам, против которого восстал Первоучитель.

Суджате уже не тринадцать лет, а значительно больше. Она также живет в деревне Сананигаме. Она богата и красива. Суджата девушка на выданье и надеется выйти замуж за мужчину, равного ей по богатству и общественному положению. Именно от такого человека она хочет родить сына.

От людей девушка услышала о баньяне, растущем на берегу реки Неранджара. Говорили, что стоит как следует помолиться божеству этого дерева, как любая просьба вскоре осуществится. Это дерево росло в роще между Гайей и Урувилвой. Она сделала все как положено, пообещав в случае исполнения ее желания ежегодно приносить божеству подношение стоимостью в сто тысяч кусочков золота, которые в то время заменяли монеты. Исполнилось все, о чем она просила. У нее появился муж, она родила мальчика. Пришло время выполнить данное божеству дерева обещание. Она собиралась поднести в золотой чаше объявленной ею стоимости самую изысканную, самую сладкую, самую питательную молочную рисовую кашу.

Интересно, из чего и как в Индии в те времена готовили подобную кашу. Суджата начала с того, что накормила тысячу своих коров сладчайшей травой, известной как валми. Молоко они дали изысканного вкуса. Этим молоком она напоила других пятьсот коров, а уже их молоком напоила еще двести пятьдесят. В общем, понятно, какой сладкости и какого качества было молоко, полученное в конце концов от семи коров. Вот на этом молоке она сварила рисовую кашу, которую до этого случая не пробовали ни боги, ни люди. Слуга, занимающийся подготовкой церемонии подношения золотой чаши, доверху наполненной кашей, с радостными криками вбежал в дом Суджаты. Оказалось, что само божество дерева баньяна сидит под деревом и медитирует. Тут же Суджата, держа в руках чашу, доверху наполненную рисовой кашей, поторопилась к священному дереву.

Красивый и спокойный человек принял из рук Суджаты рисовую кашу на лучшем в мире молоке. Он неторопливо ее съел, затем сбрил усы и бороду. Еще чуть-чуть подержал золотую чашу в руках и бросил ее в воду со словами: «Пусть эта чаша поплывет против течения, если нет, пусть она поплывет по течению». Золотая чаша поплыла против течения, оставаясь на середине реки[312].