Человек, из Подольска!

Свет на крыльце остается гореть. Потом о нем вспоминают

О прозе Раймонда Карвера

Рассказать о Раймонде Карвере хочется потому, что в России автора мало знают. На родине, в США, писатель признан и вполне читаем, хотя и не считается культовым – несколько его рассказов, таких как «Маленькая радость», «Когда речь идет о любви», «Собор» относят к классике местной литературы. При этом критики справедливо отмечают, что характер прозы Карвера скорее общечеловеческий – штатовская идентичность проявляется скорее в предметах быта, многие из которых уже успели уйти в прошлое, нежели в характерах и сюжетных линиях. Большинство рассказов написано в 1970-е-1980-е годы.

Штатовская проза значительно чаще русской отличается вниманием к человеку и обстоятельствам его жизни вне исторического, политического контекстов и демонстративной приверженности определенным культурным кодам. Таков и Карвер; он не пишет о чудаковатых персонажах, не топит повествование во второсортной иронии, не «испытывает» персонажей противоречащими логике их жизней происшествиями. Сын продавщицы и грузчика, он пишет о коммивояжерах, агентах, бухгалтерах, секретарях, продавцах, официантках, малоприметных учителях. Почти всегда это люди средних лет, самое распространенное занятие которых – поиск работы, причем не «занятия мечты», а такой, чтобы получше устроиться, а то и просто выжить. Еще они пьют таблетки, кормят котов, встречаются семьями, провожают гостей и возвращаются по вечерам домой, поливают цветы, моют посуду, примеряют одежду, смотрят ТВ, едят, занимаются сексом, но больше просто лежат в постели, иногда курят дурь, но это не «взрывает» сюжет: читателю понятно, что героям хорошо, но непонятно, почему и как. Представляют, как умрут. Терзаются сомнениями: «С нами что-то происходит, но я пока точно не знаю что». И наконец расстаются, тщетно пытаясь подобрать подходящие слова.

Описание их действий, совершаемых по рабочей необходимости или в бытовой нужде – то, что обычно упоминается между делом, вкраплениями в основной сюжет, если вообще проговаривается, – здесь составляет суть повествования:

Она вернулась с кофейником и налила кофе Эрлу и двум мужчинам в костюмах. Потом взяла вазочку и, повернувшись спиной к залу, стала накладывать в нее мороженое. Она черпачком доставала мороженое из контейнера и клала в вазочку. Белая юбка задралась, так что стали видны резинки от пояса – розовые, и ляжки какого-то землистого цвета, дряблые и слегка волосатые. А по ляжкам извивались вены, сплетавшиеся причудливой паутиной.

Однажды, приводя в пример этот фрагмент, я столкнулся с непониманием и отторжением молодого критика: мол, какие-то ляжки, волосы, вены – должно быть, извращение. Но здесь сложно увидеть секс, его просто нет. Зато есть ощущение щемящей человеческой незащищенности, какой-то трогательной беззащитности человеческого существа на Земле. Оно редко покидает, когда читаешь рассказы Карвера, даже самые грубые из них.

Они говорили о диетах: белковых, овощных – когда сидят на одних овощах, даже о грейпфрутовых диетах. Прикинув, решили, что им не по карману столько мяса, сколько предписано при белковой диете. Дорин сказала, что идея с овощной диетой ей тоже не очень, а так как грейпфрутовый сок ей вообще не нравится, и третий вариант ей не подходил.

Вот семья собрались переезжать. Но начав разговор о важном, решив поведать о решении друзьям, они то и дело переключаются на что-то второстепенное, обсуждая достоинства крем-соды, шоколадные батончики, апельсиновый лед, кукурузные чипсы. Это вообще типичный диалог для Карвера:

– А ты что будешь? – спросил я Бада.

– Эль, – ответил он. – Холодненький, самое то.

– Мне тоже эля, – сказал я.

– А мне, пожалуй, «Олд кроу», с водой, – сказала Фрэн. – Если можно, в стакане. Со льдом. Спасибо, Бад.

– Запросто, – сказал Бад. Глянул на экран и пошел на кухню.

И вот уже «пустячный» разговор вытесняет основную тему, полностью захватывает повествование.

– Да, кстати, я тут в газете прочитала… – сказала Хэлен. Потом прижала палец к кончику носа и прищурилась. – Только не помню, о чем.

Посреди рассказа на ботинок проливается вода, обувь приходится протирать, кошка приносит в комнату дохлую мышь, ее прогоняют, что становится предметом долгого обсуждения: природа, мол, у кошки такая, мышей есть. Собственно, так как это и происходит в реальном времени на каких-нибудь расслабленных посиделках. Случайно брошенные фразы становятся двигателем рассказа. Они же выполняют роль названий: «Тебе с ними детей не крестить», «Что вы делаете в Сан-Франциско?», «А что там на Аляске?», «Поставьте себя на мое место», «Зачем же, дорогой?», «Пробег то настоящий?», «Может, станцуете?», «И третья вещь, которая доконала моего отца», «Столько воды кругом – и так близко».

В России издана единственная книга Карвера – ее выпустило издательство «БСГ-пресс» в 2007 году. Один рассказ вышел в «Иностранной литературе». Собственно, этот объем – большинство написанного автором за всю жизнь (1938-1988 гг.). Интересна история взаимодействия писателя с редактором, который всякий раз настаивал на более мрачных концовках – это был единственный редактор, публиковавший Карвера при жизни. В сети можно обнаружить парочку рассказов в изначальных, авторских версиях.

Кто ожидает читателя? Мужчина, который пытается «завязать» – пьет по пять бутылок шампанского в день и безуспешно лечит ушную боль. Муж, находящийся на добровольном лечении в диспансере, собирается позвонить жене и поздравить с Рождеством, но все никак не может решиться. Другой тяжело переживает расставание с женой, и ему помогает пожилая няня его детей. Жена фермера, которая держит в доме павлина и хранит слепок собственных зубов, сделанный у ортодонта перед установкой брекетов – до этого события она была так бедна, что оно запомнилось на всю жизнь. Скелеты карверовских персонажей вообще не остаются в шкафу, их достают при первой возможности, ничуть не стесняясь, а то и хвастаясь: так одна из семей с воодушевлением рассказывает соседям, которых видит впервые в жизни, о том, как в их доме умерла незнакомая женщина. Мать другого персонажа, женщина в возрасте, всю жизнь переезжает:

Мне всего-то хочется найти дом и город, которые бы меня радовали. Разве это преступное желание? Разве я так уж много прошу от жизни?

Молодая семья решает договорится, отключать ли друг друга от аппаратов жизнеобеспечения, если случится катастрофа и кто-то из них окажется беспомощен. Другая пара просто пытается уснуть. Девушка рассказывает о том, что любит – здесь все, что девочки когда-то перечисляли через запятую в «живом журнале», милые глупости в духе «кофе и теплый плед», – а парень просит оставить ее в покое. Когда он засыпает, она чувствует холод из-под его одеяла, а дотерпев до утра, глядя на него, беспокойно спящего, произносит:

– Ты ведь поможешь нам, господи, правда ведь?

Банальности здесь нередки, они будто перетекают из рассказа в рассказ:

В прежние времена я много всякого говорил про ее зеленые глаза, а она мне рассказывала, что именно из-за них ей всегда казалось, что она предназначена для чего-то особенного.

А то я сам не понимаю!

В «карверовской» семье вполне естественно звучит фраза «Милый, наполни меня своим семенем». Секс в основном стыдлив и безынтересен, описание его пресно, но это не авторский прием, а точная фиксация – в мире, свидетелем которого становится писатель, таких слов достаточно, они точны. Как и подобные диалоги между влюбленными:

– Мы с тобой как канадские гуси, – сказал он, это сравнение сразу же пришло ему на ум, поскольку гуси в те дни частенько занимали его мысли. – Они выбирают себе пару только раз в жизни. <…>

– Как грустно, – сказала девушка. – <…> Ты когда-нибудь их убивал? <…>

– Раза два-три случалось, подстрелишь гуся, а потом видишь, как от стаи отделяется другой и начинает кружить и звать того, который лежит на земле.

– Ты его тогда тоже убивал? – обеспокоенно спросила она.

– Если получалось. Иногда промахивался.

– И тебя это не тревожило?

– Ни разу, – ответил он.

В одном из рассказов муж, едва устроившийся на работу, предлагает жене-официантке похудеть. Она старается меньше есть, борется с собой, на работе подмечают: стала бледной. «Тебе ведь с ними детей не крестить» – отвечает муж. Заходя в кафе, он просит случайных посетителей оценить женщину.

– Вон тот, – кивнула официантка в сторону Эрла. – Кто этот чертов шутник?

– Это муженек мой – продавцом работает. <…>

Другой продавец – пылесосов – делает бесплатную уборку в доме человека, предупредившего, что он ничего ему не заплатит. И вот уже один работает, а другой ходит и повторяет: ничего не заплачу, зря тратите время. А продавщица витаминов жалуется мужу:

– Черт побери! В детстве я и представить себе не могла, что буду этим заниматься. Господи, я никогда не думала, что, когда вырасту, буду торговать витаминами. Ходить по квартирам и впаривать людям витамины. Это просто за гранью. В голове не укладывается. <…> Мне они уже снятся, эти витамины. <…> Ты хотя бы, как выйдешь с работы, можешь сразу забыть о ней. <…> Когда ты уходишь с этой чертовой работы, дома она тебе не снится! <…>

– Я просыпаюсь и ничего не помню. – Я пожал плечами. – Охота мне была следить за тем, что происходит в моей голове, когда я сплю. Мне все равно.

«Мне, говоря откровенно все равно, что ей снилось. Я снова хочу заснуть, вот и все», – скажет персонаж другого рассказа. Этого «все равно» у Карвера слишком много, повествование переполняется им, порою оно льется через край. Кажется, что сонное безразличие – и есть главное содержание жизней этих людей. Тем ценнее моменты, когда что-то заставляет их из него вынырнуть, ощутить нечто сильное: боль, любовь, теплое человеческое единение. Но это всегда приливы, всплески – короткие и проходящие состояния людей, стремящихся вернуться в ровное, подобное сну, ощущение жизни. «От недосыпа я зверею. Я бы все что угодно отдал, лишь бы заснуть и спать сном праведника». Персонажи Карвера готовы много говорить о сне и делают это с удовольствием:

– Как я хотел бы заснуть, а проснувшись, обнаружить, что все в моей жизни изменилось.

Порою они не понимают, что сами чувствуют к жизни, не знают, как с ней взаимодействовать. Характерен диалог мужчины с матерью из рассказа «Коробки». «Поскорее бы помереть, чтобы больше не мучиться», – говорит она.

Я помню, что молчал в трубку и смотрел на мужика, который сидел на столбе и чинил провода. На голову ему падал снег. Как раз в этот момент он наклонился, держал его только страховочный пояс. А вдруг свалится, подумал я. Я понятия не имел, что говорить дальше. Но надо же что-то сказать. Чувства у меня были совсем не сыновние, в таких и признаваться-то стыдно.

Это внимание к постороннему – типичная черта карверовского персонажа, оно отвлекает от собственного. Человек может долго и пристально смотреть, как кто-то готовит еду, наблюдая за каждым движением: вот хозяин дома открывает дверцу шкафа, что-то достает, высыпает, заливает, поворачивает, режет… Внимателен он и к природе, к звукам окружающей среды, которые должны оттенять событие, но так и норовят выйти на первый план: