Человек, из Подольска!

Все дела переделаны

О книге Эдуарда Лимонова «Старик путешествует»

«Во дворах, первом и втором, как энергичные гномы, действуют киргизы, пилят старые деревья, начиная сверху, из люльки крана, обрубки бухают об асфальт. Снесли и вороны гнездо, и теперь воронья семья сидит на проводах над тем местом, где был их теплый дом, и возмущенно полаивает».

Не сразу поймешь, что речь пойдет о Лимонове. В новой книге неожиданно много страниц написано в этом жанре – наблюдений из окна. Справедливости ради, в небольших дозах он присутствовал и «В Сырах», однако «сыры» – целостное динамичное повествование, здесь же оно обрывочное, фрагментарное.

«С удовольствием погружаюсь в одиночество. Для начала гляжу в окно. Идет старушка с палочкой, с желтым пакетом (вероятно, супермаркета Billa) и в белом платочке. Никому не нужна».

«Вот спокойно идет, неся в правой руке сумку, мужчина лет тридцати. Он среднего роста, на нем полупальто, воротник поднят, его аллюр средний, он не торопится, но и не шагает медленно. Если у него есть жена, он должен ее раздражать».

Любопытно заостренное внимание к носам, которые в книге встречаются множество раз: «сигаретка в губах, блестящий носик», «хрупкий сухой горбатенький носик», «прохожие идут задраенные в свои скафандры из курток и бушлатов. Только носы торчат», «в его капюшоне – нос торчит наружу», «платан – пористый, как нос толстого подростка», «российские операторы втягивали носами воздух», «я помню эту встречу: нос к носу».

«Писательский нос» – лимоновская парадоксальная наблюдательность – здесь обострен настолько, что ощущает жизнь в ее самых, казалось бы, мелких, ничтожных проявлениях; во всем, что видит вокруг и выуживает из глубин памяти.

«Я хотел бы наткнуться и прочитать такую книгу в ранней юности – тогда бы я серьезнее и глубже вглядывался во все, что я замечал в жизни. Замечал бы глубже мохнатость зелени, ее буйство, неистовые глаза животных и жажду свободы в глазах женщин».

Этим воздухом жизни, предельным вниманием к мелочам и частностям пропитана вся книга. Здесь просится расхожая фраза: «перед смертью не надышишься». Если сосредоточиться на ее сухом концентрированном смысле, то понятно, что он дает очень хорошее представление о стержне этой бессюжетной, «галлюцинаторной» книги.

«Он догадывался, чем он болен, без всяких докторов, чувствовал и имел ощущение, что у него нет дел на этой земле, все дела переделаны. Вот он и сидел, равнодушный, время от времени взглядывая в край окна, он его обнажил, чтобы наблюдать процесс рассвета».

[В книге Лимонов иногда использует третье лицо, «он», то ли привычно подчеркивая масштаб личности, то ли желая отстраниться от нынешнего состояния: «А он не мог есть никакую другую еду, вот в чем было дело, другая еда царапала ему рот»]

Лимонов, помнится, называл вечного соперника Бродского «поэт-бухгалтер», потому что тот якобы занимается бесконечным подсчетом окружающих предметов. Однако такое определение подошло бы и к Лимонову в его новой книге. С той оговоркой, что подсчитывает он не только предметы, а еще людей и события, те самые переделанные дела.

«Там жили на первом прямо под нами семья «черных»: Толик, Любка, ребенок Надька, сами Черные; две тети Маруси: электрик дядя Саша Чепига, тетя Маруся № 1 и их сын Витька, тетя Маруся № 2, ее муж дядя Ваня, их сын, не помню имени, – только детей пятеро и шестеро взрослых».

«Впереди одного из стад чинно шли три козла. У одного были острые прямые рога, у второго – завитые, как букли, третий был кудряв до невозможности».

Лимонов пишет, что в последние годы ощущал дефицит событий, которые можно было бы считать важными, вот и пустился в путешествие. Оно происходит параллельно в двух измерениях – по регионам и странам (Монголия, Бурятия, Нагорный Карабах, Абхазия, Италия, Испания, Франция, Крым; плюс неожиданно много философско-публицистических рассуждений о Китае, куда Лимонов так и не добрался) и, как некогда говорили, по волнам памяти.

«Клик-клик, и в окне листопад, порывы ветра срывают с лип у окна во множестве листья. Это 2019-й, это перебор, мы так не договаривались с машиной времени. Назад в прошлое, пожалуйста»

Известно, что в биографии Лимонова есть эпизод, который он считает самым важным – это попытка казахстанского восстания, приведшая к аресту на Алтае. В «Старике» места этому эпизоду не находится, однако ему посвящена предыдущая книга, «Будет ласковый вождь» – она важна для понимания новой. Если Лимонов всегда, по сути, писал свою жизнь, то в «Ласковом вожде» он решился переписать ее. В книге Вождь погибает, но автор на этом не останавливается: он стремится переписать для потомков и остальное свое прошлое, предлагая легенду, в которой нет американского периода, а сам будущий вождь появился буквально ниоткуда, «может быть, из Австралии», создал партию, довел ее историю – и собственную – до пика, на котором сгорел. Таким Лимонов хочет остаться в памяти.

Строго говоря, именно «Будет ласковый вождь» – завершающая книга Лимонова, в которой он объясняет, «как надо все понимать» и расставляет все точки. Слова о партии из «Старика» («Я не думаю, что нас, NBP, за что-либо стоит не ценить и порицать. Мы сделали что могли»; так же, очевидно, Лимонов думает и о собственной жизни) – только повторение сказанного. По большому счету, «Старик путешествует» книга необязательная – за исключением одного эпизода, к которому вернемся позже. Но именно необязательность и выводит ее на новый уровень восприятия, наделяет неким магическим ощущением. В определенном смысле это даже не «P.S. к Лимонову», это какой-то «над-Лимонов».

Читая об этом путешествии, невозможно не догадываться, каким будет его финал (в отличие от того же «Вождя», он здесь не точка, а медленное растворение, погружение в сон). И все же оно очень увлекательно.

Здесь в большом количестве блестящие, хлесткие, совершенные фразы: «Мой народ насчитывает одного человека, это я», «Я человек, который не любит разговаривать. (…) Все равно у большей части человечества нет ничего интересного, чтобы мне сообщить», «Они были рождены, чтобы быть мальчишками, похулиганить, позубоскалить и свалить откуда пришли. Я был рожден, чтобы приподнять завесу. Меня предполагали на более длительное время».

Провокационные и спорные лимоновские утверждения:

«О, на корриде было о**енно интересно. Знаете почему? Поскольку это единственное место, где животному разрешено попытаться убить человека».

Типично лимоновский – бодрый и злой – юмор:

«– Какая рыба у Димки, Эдик?

Маленький мальчик на руках у одного из солдат охотно отвечает:

– Х**вая.

Солдаты дружно хохочут».

Великолепные описания:

«На поверхности моря, вцепившись в него перьями и когтями, приклеены были морские птицы: чайки, утки и всякие иные летучие твари. И они катались на море, колыхались вместе с морем».

Много неизвестных сегодня блатных и народных песен:

«Какой там Круг, Круг – это эстрада в сравнении с тем зубовным скрежетом!»

Очаровательное стариковское ворчание: «Музей Пикассо оказался современной х**ней, из- вините за выражение», «Везувий-хуювий», «Х*ли тут гениального», «Трудно понять, нахера нужно так далеко обходить».

Много Карабаха и Абхазии; этот крупный блок вообще выглядит такой монолитной вставкой, как бы книгой в книге, где даже просматривается сюжетная линия. По всей видимости, старику здесь интереснее, чем в Европе. А один из эпизодов – про подозрительного свана (представителя малочисленной народности, включаемой в состав грузин) – вполне в духе классических рассказов Лимонова и мог бы существовать отдельно.

«Х** его знает. Дорога запущенная идет вдоль нескончаемого каменного забора, окрашенного неопределенной краской – смесью бежевого, лилового и розового, наверное, что осталось в небогатом хозяйстве забытого всеми города».

И в то же время – очень много детства: первая влюбленность в девочку и первое эротическое волнение, путешествия на крышах поездов, малолетние пацанские шалости («Подростком я хотел стать самым большим бандитом СССР»), рабочие истории («Однажды поймали нашего Цыгана за кражей котлет и шницелей в столовой»), соседи, родственники… И все видится таким насыщенным, ярким, солнечным, хотя автор не прилагает к этому никаких видимых усилий, только в одном месте он буквально восклицает, не сдерживаясь:

«…и так я люблю тебя, Салтовка, мой родной поселок!»

И вот уже сам проникаешься любовью и к Салтовке, знакомой исключительно по прозе Лимонова, и к чему-то своему, родному, и к Родине, и к жизни.

Эта любовь к жизни, нераздельная с горечью от того, что так ее мало осталось, от старости наконец («старый худой парень», говорит о себе Лимонов) – важнейшее настроение книги.

«Черешни губ и клубника щек, черные взволнованные глаза, прядь черных волос из-под платка. Эх, был бы я хотя бы на десяток лет моложе! Merde!»

Хорошо известные читателю эпизоды прошлого Лимонов не вспоминает, а в буквальном смысле проживает заново:

«Это 1978 год, это лето, пыльно, сухо, вдоль Ист-Ривер не прибрано: дикая трава, дикие мальчики, пустырь пустырем, а еще великий город. Пыльно, сухо, я иду от миллионерского дома в мою квартиру на 1-й авеню, только что уехал в свое New Jersey мой руммейт, еврейский мальчик Joe. Мне еще 35 лет, все у меня впереди».

А некоторые даже повторяет дважды, например, воспоминание о Саломее Андрониковой, и можно предположить, что это не случайность. Оно кочует из книги в книгу, начиная с ранних, преследуя автора всю оставшуюся жизнь:

«Она сказала: «Внутри я та же, что была в тридцать. Но я уже не могу делать тех гадких штучек, которые я выделывала. На мне как бы надет тяжелый скафандр…»«

Сентиментальность (которую Лимонов всегда в себе отрицал, но которая очевидна его читателю), проявляется подчас весьма оригинально и симпатично:

«– Ну вот, представьте себе столкновение в ночи! Луковицы смотрят на него, он смотрит на них. Луковицы понимают: этот именно их спасет, и они вопиют безмолвно: «Спаси нас!» И он их спасает».

А порою и вскользь, походя:

«Идет снег. За ночь он налип на ветви лип под моим окном, но одновременно он уже и тает. Елку я убрал, разрезали, вынесли покойную».

«Что?» – хочется переспросить. Может ли кто-то, близко не знавший Лимонова, представить его наряжающим новогоднюю елку? А, оказывается, она была. И вот стала «покойная» – вроде ненавязчивое уточнение, но так же ненавязчиво смерть в этой книге со-существует с жизнью, с делами, которые переделаны. Лимонов и здесь удивляет, даже не так – ошарашивает, вводит в ступор. Такие слова запоминаются на всю жизнь:

«На самом деле человек в старости не болеет, а подвергается нападениям смерти. Она его кусает, душит, сдавливает своими клыками, порой отступает, затем опять наваливается. Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!»