Не меньше, чем барон

Софика едва не вздрагивает от звука его голоса. И едва не обжигается о чашку, мысленно кляня эти традиции пить этот напиток обжигающе горячим. Чай она тут же остужает магией до удобоваримого состояния.

— Думаю, мачеха говорит что-то подобное и обо мне! — широко улыбается Софика, стараясь приглушить голос как можно сильнее, и вытаскивает из кармана платья один из кульков с леденцами. — И да, думаю, мятные леденцы будут тебе гораздо нужнее, чем Руфине.

Гесим благодарно кивает и принимает кулёк дрожащими отчего-то руками. Софика думает, что он похудел ещё больше с их последней встречи. Теперь она может увидеть каждую косточку на его тонких кистях, увидеть каждую просвечивающую голубым венку на его запястьях и на лице. Софика не чувствует себя вправе упрекать его за небрежение здоровьем, но в этот момент ей хочется отчитать его, будто бы это она старше.

— А я думаю, если Джек удосужится притащиться до того, как ты решишь уйти, ты найдёшь, что у вас обоих есть что-то общее, — устало отзывается Гесим, отправляя один из леденцов себе в рот. — Например, вы оба определённо питаете явную склонность к эпатажу. И едва ли умеете быть тихими, когда у меня болит голова, а вы твёрдо намерены ворваться ко мне в дом.

Софика фыркает и отхлёбывает немного из своей чашки. На вкус оказывается сносно, пусть она и не слишком любит чай вообще. Подумав немного, она вытаскивает из другого кулька — он всё ещё лежит в её кармане — несколько грушевых леденцов. Руфине хватит и остального, думает она. В конце концов, Софика и не обещала ей слишком многого, а сейчас ей слишком хочется сладкого. А Гесим закрывает глаза и долго-долго молчит — и она понимает, что едва ли стоит его сейчас тревожить.

Софика как раз допивает свой чай, когда в кухню с жутким грохотом вваливается молодой небрежно одетый человек с огромной змеёй в руках. Софика от неожиданности опрокидывает на себя чашку, едва не взвизгивает и успевает мысленно порадоваться, что в чашке уже ничего нет. При входе этот человек — от него определённо несёт крепким алкоголем и он гораздо более высокого роста, чем следует быть в этой мансарде — едва не ударяется лбом о притолоку, но, нагнувшись поспешно, успевает избежать этого столкновения. Черты лица его, резкие и словно излишне угловатые, определённо более уместные для обладателя смуглой кожи, резко контрастируют с почти болезненной бледностью его щёк и лба, а определённо более светлые, чем нужно, глаза горят так ярко, что, кажется могут вот-вот дотла спалить маленькую квартирку Гесима. Этот человек широко улыбается, но изгиб густых тёмных бровей придаёт его лицу несколько суровое выражение. Софика, в первое мгновенье обратившая внимание лишь на змею, удивительно спокойно лежащую в его руках, успевает заметить, что на нём лишь грубые чёрные ботинки, старые тёмные залатанные штаны да запахнутое, но не застёгнутое, пальто, несколько болтающееся на угловатой, жилистой фигуре.

Должно быть, это и есть Джек, неуверенно думает Софика, припоминая про слова брата о «склонности к эпатажу» и всё ещё не зная, стоит ли ей захлопать в ладоши от восторга на эту выходку предположительно Джека или смерить его неприязненным взглядом за то, что тот — как и она, впрочем, некоторое время назад — нарушил покой Гесима.

— Гесим! Смотри, что принёс! — кричит предположительно Джек, поднимая змею над своей головой, и Софика отмечает про себя, что голос его, резкий и словно срывающийся, ему под стать и что ей однозначно следует на него рассердиться за столь бессовестное нарушение тишины. — Как шарф — только раза в два полезнее! Наденешь — и горло сразу пройдёт!

Впрочем, Софика едва может сдержать смех. Незнакомец кажется ей несколько забавным, если это слово вообще можно к нему применить, но уж совершенно точно необычным, даже необыкновенным. Ей хочется расхохотаться, ей хочется рукоплескать весьма примечательному появлению Джека. Софика смотрит на змею, которая кажется ей скорее удивительной и странной, чем пугающей, с интересом разглядывает узоры на чешуе и думает, что определённо не прочь была бы подержать змею в руках хотя бы пару мгновений.

Но Гесим шарахается и от змеи, и от предположительно Джека, а лицо его перекашивает гримаса почти нестерпимой боли. И Софика мысленно готовится подскочить к брату, если тому станет столь плохо, что он не сумеет удержать равновесия и завалится в сторону. Она думает, что определённо стоит написать мачехе, чтобы она выслала Гесиму каких-нибудь обезболивающих трав.

Или, возможно, Гесиму следует отправиться на пару месяцев в родную деревню, где мачеха и отец как следует проследят за тем, чтобы он хорошо отдохнул. И уж точно — не дадут ему зачитываться своими умными книжками допоздна, раз уж Гесим так страдает от боли!

— Ты, должно быть, решил, что если нет горла — нет проблемы, Джек? — мрачно усмехается Гесим и, недовольно цокая языком, качает головой. — Ну уж нет — это создание я на шею не надену, даже не проси! Да и болит у меня голова, а не горло — ты знаешь меня достаточно давно, чтобы это запомнить.

Гесим ставит кружку на стол, с трудом поднимается с табурета и, шатаясь, ковыляет в сторону комнаты. Софика не видит, но слышит, что он сначала садится, а потом и ложится на старый пружинный диван, который когда-то, если верить рассказу Гесима в прошлый раз, когда-то стоял в одной из нижних комнат.

Софика не знает — стоит ли ей подняться вслед за братом и пройти в комнату или остаться в кухне и не тревожить его лишний раз. Поэтому она остаётся и лишь бросает на Джека полные любопытства взгляды.

Джек не идёт за Гесимом, остаётся стоять в кухне. Змею он по-хозяйски оборачивает вокруг своей шеи, а потом садится на табурет и загадочно косится на чашку, лежащую неподалёку от Софики. Не слишком долго подумав, он берёт в руки чашку, из которой только что пил Гесим, и в несколько глотков осушает её до конца.

— А змея меня не укусит или не придушит, если я её поглажу? — осторожно интересуется у Джека Софика, разрывая повисшую в воздухе ставшую несколько неловкой тишину.

Джек, очевидно, считающий тишину не менее неловкой, вцепляется в Софику пронзительным, цепким взглядом, в котором, впрочем, гораздо больше радости, чем, как кажется Софике, должно быть в глазах человека подобного внешнего вида и подобного чувства юмора после какого-то глупого и незначительного вопроса от барышни в платье с дыркой в подоле.

— Откуда мне знать? — пожимает плечами Джек, усилием воли скрывая озарившую лицо радость. — Может укусит, может придушит, а может — нет. Я и про себя-то знать не знаю!

Софика улыбается ему в ответ и видит, как зажигаются снова радостью его глаза, как он почти подаётся к ней вперёд, а змея с его шеи смотрит на Софику почти что плотоядно. И остаётся лишь надеяться на то, что в том месте, откуда Джек её достал, догадались её перед продажей — или ещё какого-либо рода сделкой — хорошо покормить.

— Но вы ведь можете попробовать! — улыбается Джек, придвигая табурет ближе, и Софика, хихикнув и почти одновременно икнув, медленно протягивает к змее руку и успевает коснуться её чешуи, а потом гораздо более стремительно, чем следует, чтобы хотя бы показаться смелой, отдёргивает руку.

И снова глупо хихикает, тут же закрывая рот обеими ладонями. А потом, словно сообразив что-то, снова касается змеи, и возмущённо фыркает, сообразив, что перед ней лишь хорошо сделанная магическая иллюзия. От этого факта Софике хочется залепить Джеку пощёчину или хотя бы как следует похлопать по плечу. Её возмущению — и почти разочарованию вперемешку с облегчением — нет предела. Их едва ли можно описать хоть какими-то сколько-нибудь приличными словами! А Джек принимается хохотать так страстно и заразительно, что Софика и сама не может сдержать хохота — тем более, что смеяться ей хочется уже давно.

Отсмеявшись вволю, Софика облокачивается об стол и наливает себе из чайника просто воды, которую, тут же остудив, выпивает. Джек успокаивается несколько дольше — пусть теперь он больше силится сдержать хохот. И тут же уничтожает иллюзию, которой Софике, пожалуй, даже немного жаль.

Джек хлопает себя по карманам пальто и выуживает оттуда несколько пачек с печеньем, которые тут же оказываются на столе. Печенье не самое дорогое, замечает Софика. Но из тех, которые она любит.

— И что только делает столь очаровательная отважная барышня в мансарде доходного дома на сосновой аллее? — интересуется Джек, хитро улыбаясь, когда Софика тянется за печеньем.

— Очаровательная отважная барышня навещает больного, но всё же не умирающего брата, Джек! — доносится из комнаты голос Гесима, и он впервые за сегодня кажется Софике достаточно сильным и достаточно твёрдым, пусть и определённо недовольным. — Здесь тонкие стены, Джек, а твой голос и глухой услышит!

Софика вновь глупо хихикает, под шумок забирая себе несколько больше печенья, чем, определённо, стоит брать прилично воспитанной девушке, а Джек, усмехаясь, строит весьма забавную гримасу и закатывает глаза.