Не меньше, чем барон

— Мне совсем не холодно! — качает головой Софика. — Но мне ещё никогда в жизни не было так страшно.

Слуга в нелепом наряде распахивает перед ними дверь, и Тобиас и Софика выходят на улицу, где уже ждёт запряжённая лошадьми коляска. Софика вдруг думает о глупом запрете на передвижение в конных экипажах почти для всех жителей столицы — даже коляски, не то что кареты или дилижансы. И о том, что добраться на коляске всё-таки будет быстрее, чем даже бегом.

Тобиас помогает ей забраться в коляску, и на этот раз Софика не пытается сделать это самостоятельно, затем запрыгивает в неё сам и приказывает сидящему на козлах слуге трогаться. Софика не может заставить себя даже дышать как следует. И прижаться к Тобиасу в поисках защиты и успокоения она тоже не может себе позволить. Что-то в её сердце словно запрещает ей идти на это.

Софика почти не смотрит по сторонам, словно бы это может помочь им добраться до нужного места хотя бы чуточку быстрее. Она просто не может шелохнуться — словно бы от этого зависит и её жизнь тоже. Она может только сидеть с идеально прямой — непривычно выпрямленной в её случае — спиной и молиться мысленно о том, чтобы всё это не оказалось зря.

— Прошу вас, не думайте, что вы виноваты в этой дуэли, — Тобиас кладёт ладонь поверх запястья Софики. — Ни одна женщина, по правде говоря, не виновата в дуэли, если только она не вынудила кого-то на неё согласиться.

Софика вздрагивает от звука его голоса, смотрит на Тобиаса беспомощно и словно бы удивлённо, будто бы сама никогда о подобном не задумывалась. Она заставляет себя выдохнуть. Заставляет себя сделать вздох и снова выдохнуть — так в голове становится чуточку яснее, хотя паника так никуда и не отступает.

Жар от руки Тобиаса тоже помогает — так куда менее страшно, нежели одной, с удивлением отмечает Софика. Так гораздо проще и легче пережить это кошмарное, тягучее и невыносимое ожидание.

— Вы любите его? — серьёзно спрашивает Тобиас, когда они уже отъезжают от его дома достаточно далеко.

В его голосе Софика почти слышит сожаление, а ещё — явно подавляемую ревность. И вдруг понимает, как всё это утреннее представление могло выглядеть в глазах Тобиаса, который, кажется, никогда и не скрывал своего несколько особого расположения к Софике.

В груди её разливается чувство благодарности — Тобиас делает это для неё, везёт её на место этой чёртовой дуэли, хотя и вполне имел моральное право отказать. Имел полное право не везти её на встречу с мужчиной, которого всем сердцем презирает, и мальчишкой, который мог оказаться ещё одним соперником в чувствах, не выделять для этого свою коляску, кучера и собственное время.

— Нет, не люблю, — отвечает Софика просто и тихо. — Но это вовсе не означает, что я желаю ему смерти.

Лицо у Тобиаса проясняется.

Они больше не говорят друг другу и слова всю оставшуюся дорогу, хотя Тобиас порой мягко сжимает её ладонь, словно желая успокоить. И это действительно немного успокаивает. Больше бы успокоила разве только мгновенная телепортация — такая, которая возможна в Ибере или Межмирье, если верить Гесиму. Этот способ передвижения куда быстрее, чем всё, что разрешено в Мейлге. И куда эффективнее.

Уильяма Софика видит, когда они уже почти подъезжают к нужному месту — это какие-то развалины, вполне подходящие описанию «живописной местности», данному Тобиасом некоторое время назад. Эти развалины могли бы стать прелестным местом для игр, проскальзывает в голове Софики мысль, если бы не стали местом обитания смерти.

Осанка у Уильяма безукоризненная — почему-то это первое, на что Софика обращает внимание, как только его замечает. Уильям одет в ослепительно белую рубашку. У него волосы зачёсаны назад, убраны со лба и словно чем-то смазаны — такими блестящими они кажутся Софике издалека. Лицо у Уильяма бледное, но выражение на нём словно бы торжествующее, если только из коляски Софика ещё способна хоть что-то разглядеть.

Сердце Софики пропускает удар.

Чарльз уже мёртв — Софика теперь не может в этом сомневаться. Ему больше никто не способен помочь. Этот глупый мальчик погиб из-за неё, из-за собственной глупости, из-за того, что Софика опоздала, из-за того, что Уильям не пожелал оставлять наглого юнца в живых...

И всё же Уильям кажется в этот миг Софике блистальным, красивым... И за это в то же мгновенье становится стыдно. Не дело это — рассуждать о красоте в тот момент, когда кто-то совсем рядом лежит бездыханным. Неправильно это — думать о красоте убийцы, безжалостно оборвавшем жизнь ещё почти ребёнка.

Софика выпрыгивает из коляски, стоит только той остановиться. Бежит к месту трагедии, позабыв обо всём на свете. Едва не падает, почти споткнувшись о лежащий на пути камень.

Чарльза, лежащего на земле в неестественной позе, она замечает, когда подбегает достаточно близко к развалинам какого-то дома, по стилю походящего скорее на руины иберских особняков из книжек Гесима. Лицо Чарльза залито кровью — как у той карты, на которую попали капли крови Софики.

Чарльз мёртв — и об этом теперь уже не нужно размышлять или догадываться.

Софика слышит чей-то вскрик и только потом понимает, что кричала она сама. Понимает уже после того, как оказавшийся неподалёку Тобиас осторожно, но твёрдо разворачивает её лицом к себе, заставляя отвернуться от ужасного зрелища. Софика закрывает лицо руками и прижимается к плечу Тобиаса.

Глаза у неё совершенно сухие.