Не меньше, чем барон

Софика приходит в себя, когда девушки из пансиона мачехиной кузины уже покорно разбирают маскировочные плащи — по сути, обычные белые тряпки, напитанные какой-то магией, что позволяет, если набросить их на плечи, показать совсем другой наряд вместо того, что надет сейчас. Софика с досадой думает — как же некстати, что здесь нет Гесима. Вот он мог бы объяснить поподробнее о магии этих плащей!

В случае с шестым балом (и вроде как подобное работает и с большинством маскарадов, на которые, к печали Софики, вход незамужним леди строго-настрого запрещён) маскировочные плащи к тому же имеют определённый срок службы (они растворятся как раз в секунду начала бала, явив миру те шестобальные платья, которые для себя выбрали дебютантки), а до того какой-то сложной иллюзией показывают платья для первых пяти балов.

Как только все плащи оказываются разобраны, воспитанницы пансиона тут же торопливо делают книксены.

Ох, как же сильно Софике надоели все эти вечные приседания! Им в пансионе просто нет конца! И ведь не запутаться ещё нужно — что сделать, реверанс или книксен! И Софике безумно жаль становится Жюли и тройняшек, которым и дома никак не избавиться от этих постоянных ненужных реверансов и раскланиваний! Софика хоть дома, когда вернётся в родную деревню, сможет позабыть обо всей этой ерунде с бесчисленным множеством правил, норм, приличий и традиций.

Впрочем, Софика, если уж говорить начистоту, всё же не может не согласиться с тем, что в некоторых традициях всё-таки, пожалуй, есть кое-какой толк.

Только изредка, разумеется.

И не сказать, что достаточно серьёзный, чтобы перекрыть все неудобства от следования им.

Глупая традиция появляться на шестом балу, закутанными в плащи, например, как раз поможет Софике скрыть от мачехиной кузины до поры до времени свою маленькую шалость. В конце концов, шестобальные платья — Софика не уверена, что грамотно так их называть, но никак не может удержаться — можно никому не показывать до самого бала, и никто, даже мачехина кузина, не решится этой традиции изменять.

А ещё одна глупая традиция после шестого бала на несколько ночей подряд запирать спальни воспитанниц может позволить Софике почаще бегать ночами к Гесиму, которого Софика теперь отчего-то больше, чем прежде, не желает оставлять надолго одного. Или даже в компании Джека.

Не тогда, когда Софике показалось, что она заметила в глазах Гесима что-то, что заставило её несколько беспокоиться.

Не после вытянутого из Софики странного обещания.

Так что, Софика Траммо всё-таки — пусть и несколько нехотя — вынуждена согласиться с тем, что некоторые традиции и порядки бывают иногда весьма полезны — хотя и не совсем в том смысле, которого придерживаются главные сторонники правил и приличий.

Как раз после того, как каждая из девушек подходит к мачехиной кузине и приседает в, так сказать, индивидуальном книксене, воспитанницы направляются — или скорее разбредаются — по своим комнатам, в которых, насколько знает Софика по восторженному шёпоту, сегодня утром возникли ширмы, позволяющие переодеваться в некотором подобии одиночества, чтобы сохранить внешний вид платья в секрете.

Софика решает чуточку отстать от остальных — как раз настолько, чтобы Арабелла уже оказалась в своей комнате и не успела устроить (если уже успела придумать) какой-нибудь подлянки, которая теперь кажется Софике вполне ожидаемой, но весьма (о, очень даже) нежелательной. Во всяком случае, в преддверии бала.

Руфина и несколько смущённая и растерянная Амалья, что определённо нельзя считать нормальным, почему-то оказываются рядом, как и Софика, дождавшись, когда другие девушки поднимутся к себе.

Сверху слышатся звуки захлопывающихся дверей, и Софика поворачивается к сёстрам.

Растерянность Амальи Софику, конечно же, настораживает и даже чуточку пугает. Несколько больше, чем хочется быть настороженной и испуганной в преддверии, может быть, самого важного из балов в жизни юных дебютанток в Мейлге.

О, Амалья-то уж точно не должна казаться растерянной и смущённой! И уж конечно же на лице её не должно быть такой чудовищной неуверенности! Это у Амальи-то! Той чудесной маленькой куколки, которую с самого детства наряжали наряднее сестёр и других девочек в деревне, и которая никогда не выказывала и тени каких-либо забот на хорошеньком личике. Амалья может не быть образцом крепости моральных принципов, но она крайне редко в чём-либо сомневается и поразительно редко смущается!

Руфина, конечно же, совсем другое дело.

Софика вообще давно замечает какую-то странную, необъяснимую даже взаимосвязь между наличием ума и способности смущаться и сомневаться. Вот Гесим и Руфина — самые умные в семье Траммо. Так их головы всегда полны каких-то ненужных сомнений!

Себя Софика не считает, конечно, столь же бестолковой, фарфоровоголовой куколкой, как Амалью, но, впрочем, и к мыслителям причислить никак не может. Пожалуй, собственный ум Софика причисляет к весьма многообразной категории «серединка на половинку». Потому и сомнений в голове Софики не так уж и много. Да и появляются они далеко не из-за всякой идеи.

Так что Софике остаётся только бросить на Руфину удивлённый взгляд и получить в ответ какое-то неопределённое подёргиванием плечом (кажется — мачехина кузина могла бы счесть подобное дурным тоном, если бы заметила), а вовсе не многочисленные объяснения странного состояния их младшей сестрёнки. Софика даже замирает и чуть наклоняет на бок голову, вглядываясь в неестественно бледное личико Амальи повнимательнее.

— Быть может, мне не идти на этот бал? — неуверенно бормочет Амалья, будто бы стараясь не поднимать взгляд на своих старших сестёр. — Мне кажется, у меня немного болит горло, а это...

Амалья никогда не избегает смотреть собеседнику в глаза — как и любое очаровательное и бессовестное существо, которое обыкновенно никогда ничего не стыдится. И, возможно, будь Софика чуточку умнее, а Руфина несколько внимательнее к сестре, они бы это заметили.

— Да брось! — смеясь перебивает Амалью Софика, взбираясь по лестнице почти что бегом. — У тебя целых семь танцев — это, может, и меньше, чем половина, но зато больше, чем у многих!

На одной из последних ступенек Софика едва не спотыкается, но, чудом удержавшись на ногах, всё-таки оказывается на втором этаже без особенных потерь и увечий, которые могли бы оказаться перед шестым балом весьма и весьма прискорбными. Не появляться же на шестом балу с расквашенным носом или подбородком! Подобное даже мачеха сочла бы не самой хорошей идеей!

Но, слава леди создательнице, обходится без этого — и Софика на пятках разворачивается, чтобы видеть поднимающихся по лестнице сестёр.

— При чём тут количество расписанных танцев? — тут же обижается Амалья, даже останавливаясь на какое-то мгновенье. — Как ты вообще могла подумать, что я не хочу идти на бал по такой глупой причине?

Софика в удивлении чуть приподнимает бровь и, сделав инстинктивно шаг навстречу сёстрам, едва не спотыкается снова. Выходит, должно быть, весьма красноречиво, если глянуть на искренне возмущённое личико Амальи и на её загоревшиеся гневом глаза.

— Прости, Амалья, но о причине твоего дурного настроения так подумала не только Софика! — качает головой Руфина, и голос у неё довольно-таки строгий, как и полагается старшей сестре. — И я уверена, что она права. После спектакля твоё тщеславие выросло до небес! Мне показалось, ты была крайне недовольна тем, что нашлось четыре девушки, у которых расписанных танцев оказалось больше, чем у тебя!

Как будто в тщеславии есть что-то дурное, приходит в голову Софики крамольная, вероятно, мысль. Да и не Руфина ли всячески старается обыкновенно понравиться всем вокруг, пытаясь изобразить из своих волос подобие модных причёсок?.. Разве не Руфина жаждет внимания куда больше любого из детей семьи Траммо?..

Да и разве не каждая из воспитанниц пансиона стремится показать себя с наилучшей стороны и понравиться наибольшему числу кавалеров? Разве, в конце концов, не к этому подталкивает их мачехина кузина, заставляющая так старательно думать об аккуратности причёсок, соответствии платьев случаю и приятных манерах?

— О, да я вас терпеть не могу с вашими вечными нравоучениями и подколками! — капризно тянет Амалья, надувая щёки, и становясь от этого похожей скорее на маленькую девочку, чем на дебютантку. — И чего вы ко мне прицепились? Быть может, речь идёт о моей сценической карьере!..

Эти слова, кажется, злят Руфину, потому что дыхание у неё становится гораздо более прерывистым, а лицо покрывается красными пятнами. Софика шагает назад — тоже, почти что инстинктивно. По давней привычке отходить подальше, когда у Руфины становится такое лицо.

Софика почти что ждёт нотаций на повышенных тонах, но Руфина тяжело вздыхает, останавливается ненадолго на лестнице, заставляет себя чуть-чуть отдышаться и только после этого начинает говорить:

— Даже думать об этом не смей! — голос у Руфины оказывается даже не строгий — суровый, а на удивлённый взгляд Софики Руфина раздражённо всплёскивает руками и снова вся покрывается красными пятнами. — О, я не могу поверить, что ты этого не понимаешь! Ты из приличной семьи, Амалья Траммо, как тебе вообще в голову могла прийти мысль о карьере певички?!

Они как раз уже минуют последнюю ступеньку, и оказываются на втором этаже, в коридоре дортуаров.

Софика не совсем понимает, чем карьера певички (Амалья ведь не собирается петь в том ужасном месте, куда Софику притащил как-то Джек) так противоречит происхождению девушки из приличной семьи. У Амальи весьма неплохой голос, и она вполне бы могла выступать на сцене королевского театра. И она, пожалуй, того заслуживает.

В конце концов, Софика в общих чертах знает, что существует гораздо более дурная работа (о ней Софику когда-то весьма любезно просветил Гесим, и когда Софика со свойственной ей долей непосредственности поделилась с мачехой и отцом, что определённо не желает себе такой карьеры, мачеха схватилась за сердце, а отец взревел и бросился к Гесиму).

О, леди Серенна, это ведь Амалья! Об Амалье с её-то умением почти всё на свете оборачивать себе во благо не подумают дурно, даже если она, как говорит мачехина кузина, принесёт в подоле!

— Ну погоди же, Руфинка! — рассерженно топает ножкой Амалья, а потом всё-таки берёт себя в руки и самым елейным голоском тихонько цедит: — Я надеюсь, что твои кавалеры на сегодняшнем бале не сбегут сразу и как можно лучше разглядят, какая ты дурнушка в розовом! Зная тебя, ты ведь выбрала самое классическое розовое платье для шестого бала, насколько это только возможно! А ведь из нас троих розовый идёт только мне, в то время как ты в платьях такого оттенка смотришься как бультерьер с ленточкой на шее!

Лицо у Руфины становится шокированным и обиженным. И Софика краем сознания улавливает мысль, что слова Амальи — настоящее оскорбление. Ведь розовый — цвет невест. Цвет благоразумия, чистоты, непорочности и кучи вещей, в которые Руфина всем сердцем верит.

А Амалья ловко — и весьма эффектно, Софика способная это признать — разворачивается, словно ни в чём ни бывало, легонько цокает каблучками домашних туфель и проворно шагает к двери в нужную из спален.