Положитесь на меня, мадам!

* * *

— Вылетел из рая в ад

Белых ангелов отряд*….

Песня, доносящаяся со двора, разбудила его. Вроде бы тихая, она, единожды влетев в его правое ухо, почему-то не вылетела в левое, а начала прямо-таки вгрызаться в мозг. Тем более, что песню сопровождал мерный приглушенный стук топора.

Разумеется, вчера хозяйка дома («Бывшая рядовая гвардии!» — насмешливо думал про себя Тренк) пригласила его и отужинать, и переночевать. Хотя какая она хозяйка? Дом, как выяснилось, все же принадлежал синьоре, вернее, был взят в долговременную аренду на ее имя, но сейчас она проживала в Вене со своими детьми, оставив сие жилище на попечение слуг. Еще бы: оказывается, бедняжке Порпорине тоже выпало тюремное заключение! В той самой тюрьме Святого Венцеслава (то есть рядом с супругом) ее продержали год с небольшим и отпустили «в связи с недостаточностью оснований для более тяжелого обвинения». Так что теперь в доме обитали «святая женщина» (Бог весть, кем она числилась у Порпорины; судя по затрапезному виду и ножам, — не иначе как кухаркой), горничная Катрин и две маленькие девочки, дочки рыжей амазонки. Кроме того, в дом время от времени наведывались еще четверо — два вчерашних тюремщика, молодой лютеранский пастор, который по должностным обязанностям окормлял заключенных-протестантов, а также некий бывший гренадер…

— Чтоб из тех, кто мучится, — доносилось снаружи, -

Спасти, кого получится*…

Тресь! — топор врезается в дерево. Стук, стук! — падают по обеим сторонам поленья…

Поняв, что заснуть не получится, Тренк сел и потряс головой.

Что ж, надо отдать должное умнице синьоре: она собрала вместе людей, которые вполне смогут устроить побег заключенному… Ну, как смогут? При ооочень большом везении. Смотрелся этот отряд, мягко говоря, странненько: глупая фанатичная повариха (хотя ее ножи, крепкие кулаки и боевой опыт однозначно могли пригодиться), выжига надзиратель (который, — Тренк готов был за это поручиться, — в вопросе о продаже совести, бессмертной души и родной матери будет думать лишь о том, как бы выторговать еще грошик), и откровенно безумный писарь (о котором лучше и вовсе промолчать, чтоб не вымолвить чего-нибудь нецензурного). Тренк был почти уверен: двое оставшихся, пастор и гренадер, вряд ли намного лучше.

Собственно говоря, из всей этой компании только служаночка Катрин выглядела хорошей обыкновенной девушкой. Тренк нет-нет да и улыбался ей за ужином, она в ответ мило стреляла глазками и заливалась нежнейшим румянцем, а от улыбки на ее щеках появлялись прелестные ямочки.

— Мы — узорешители! — от слов подвыпившего Людвига Хоффмайера, судейского писаря, вообразившего себя новым евангелистом, у Тренка звенело в ушах до сих пор. — Как святитель Николай и святая Анастасия Серемская. Мы — те, кому Господь повелел спасти из застенков его посланника! Всевышний собрал нас вместе, чтобы не дать повторно свершиться величайшему из злодеяний…

Когда писарь наконец откланялся и вместе с надзирателем покинул жилище синьоры, Тренк вздохнул с большим облегчением. В выделенной ему комнате слегка пахло угаром, а потому, по случаю оттепели, он решил спать с приоткрытой форточкой, и вот…

— За осинкой темный лес,

Под осинкой хитрый бес.

Сидит, бес, песенки поет,

Hас с тобою в гости ждет*.

Тресь! — топор разрубает очередной чурбак, стук-стук — валятся поленья…

Тренк отодвинул занавеску и украдкой выглянул в окно. Что ж, утро готовило ему еще один сюрприз!

Этого человека было сложно не узнать: поди забудь такого. Добрые семь футов роста, саженные плечи, рыжие космы, простецкое лицо: перед ним был солдат Карл, которого Тренк сначала чуть не погубил, потом спас, потом пристроил служить.