Положитесь на меня, мадам!

Глава 19. ПОЛОЖИТЕСЬ НА МЕНЯ

В которой пророческие слова барона фон дер Тренка исполнились

Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?

(Еккл 4:11).

— Клаус! — крикнула дама.

— Не бойтесь! — ответил солдат с той стороны обвала. — Я сейчас снова побегу к бакенщику. Он сказал, что ежедневно ровно в пять открывает решетку!

— Я не собираюсь торчать здесь до пяти! — возразила она.

— Он говорил: обвалы уже случались здесь, и на этот случай у него есть лопата, и я ее принесу, — продолжил Клаус. Завал не слишком приглушал его голос, а значит не был плотным, и это оставляло надежду. — Не бойтесь, между вами и выходом всего каких-то четыре фута рыхлой земли. Вас здесь точно не будут искать, я хорошо отвлек охрану.

Затем наступила тишина: их спутник ушел.

— Эй!.. — дама разразилась потоком, очевидно, весьма крепких выражений на неизвестном Тренку языке, дернула на себя решетку. Бесполезно и даже наоборот: немного земли из завала высыпалось через прутья на ее руки и за декольте. — Эй, выпустите нас! Ублюдки, вашу мать,… — далее она загнула уже по-немецки.

— Бесполезно, — Тренк дотронулся до ее руки. — Не тратьте слов, мадам. Слов и… воздуха.

— Как в гробу, — проворчала она, оборачиваясь. — Что нам теперь делать?

— Очевидно, ждать пяти утра, — вздохнул он. — Вы же слышали, что сказал Ланге.

— Ни черта ждать я не буду! — она снова выругалась. — Может, они уже напали на наш дом.

— Определенно, нет, — успокоил ее Тренк, — Они понятия не имеют, кто вы и откуда взялись: для них вы Эстер Хайман из Магдебурга, а мое громкое имя сделало свое дело, прикрыв вас, словно плащом…

Она не слушала, пытаясь рыть руками твердую землю сбоку от решетки.

— Без толку, — сказал Тренк. — Поверьте, мадам, я опытный крот и чудесно разбираюсь в видах и сортах грунта. Конкретно этот вы не прокопаете вашими прелестными ручками и за сто лет. Как бы ни были они сильны, ваши ручки.

Женщина словно не слышала. На самом деле, Тренку самому было, мягко говоря, не по себе. Подземный ход, прорытый из камеры в форте, — тот, в котором завалило его два года тому, похоже, навсегда остался с ним, — как бы он ни пытался выбросить этот эпизод из своей памяти. Или это он какой-то частью своей души остался в том ходу. Паника поднималась со дна его сердца, грозя затопить разум, а потому…

— Уймитесь! — скомандовал он даме. — Сядьте и успокойтесь! Или, раз уж сесть тут невозможно, лягте!

— Куда?! — женщина обернулась и смерила его яростным взглядом синих глаз.

— Хммм, — Тренк заставил себя усмехнуться. — Помнится, я говорил вам, что на меня всегда можно положиться? Похоже, час для этого наконец-то настал.

— Вы сошли с ума?! — прорычала она сквозь зубы.

— Нет. Просто это рационально — экономить силы. И греться. Здесь довольно холодно, не находите? Особенно вам, в вашем открытом платье. Свою скатерть-шаль вы потеряли по дороге, и скоро начнете откровенно мерзнуть.

Женщина сделала непроизвольный жест, словно пытаясь прикрыть ладонями голые плечи, потом, видимо, разозлилась на себя за этот неуместный порыв. Авантюрин на ее шее переливался в свете фонаря всеми своими слюдяными блестками.

— Нет, ну какой вы все-таки дурак, господин барон! — конечно же, она направила гнев на него: кто был под рукой, на того и направила. — Сначала вас понесло на этот чертов бал. Потом в этот чертов лаз. И даже здесь, в этой ловушке, вы не можете оставить эту чушь!.. Я поклялась, ясно вам?! Ни один мужчина больше никогда не притронется ко мне и пальцем! Ни вы с вашими глупыми замашками! Ни Ланге с его телячьими глазами! Ни Хоффмайер с его молитвами! Ни мой муж, будь он неладен…

— А господин провидец? — прервал он ее гневную речь.

Она осеклась. Тренк смотрел ей в глаза, видя в их глубине не ярость, нет. Смятение.

— А господин провидец… — наконец прошептала дама, — никогда не захочет ко мне прикоснуться.

Она опустила руки и как-то разом сникла.

Тренк покачал головой, вздохнул и как мог подвинулся в узком ходу, втискиваясь спиной в мокрую стену. Давая ей место.

Женщина опустилась на жесткую землю рядом с ним, — молчаливая, тихая и, очевидно, сокрушенная. В этот миг Тренк понял, что не просто боится, но отчаянно балансирует между паникой и интересом. Она… притягивала. Новизной, очевидно: как говорили древние, varietas delectat[34]. Ему ведь с самого начала было любопытно, не из мрамора ли она? Насколько он мог судить теперь, — да. Выпуклая везде, где это требовалось, эта дама была, определенно не мягонькая, а весьма и весьма упругая, даже твердая. Теплая и живая мраморная статуя, Афина работы Фидия.

— Вас ведь зовут не Флоранс, правда? — сказал он просто для того, чтобы что-то сказать.

Она промолчала

— Как известно, лучше всего человек познается в час ярости и в час блаженства, — продолжил Тренк. — Ругательства лучше всего выдают принадлежность к определенному народу. Ругательства — и любовные признания. Я сейчас слышал, как вы ругались, и это было определенно не по-французски. Знаете, у меня было несколько романов с француженками и один с бретонкой… Ее звали Мари-Мадлен, и как же забористо она ругалась по-своему: я не понимал ни слова. Вы это делаете совершенно иначе.

— Если мы говорим об одной и той же даме, то Мадлен такая же бретонка, как я мавританка[35], — проворчала женщина и снова замолчала.

— Откуда же вы? — осторожно спросил он.

— А вам что за дело?! — снова взвилась дама. — Вы собираете женщин из разных мест, да? Как гербарий или коллекцию минералов?..

— Нет, — вздохнул Тренк. — То есть, может быть и да, но сейчас я просто поддерживаю разговор. Иначе мне делается очень плохо.

— С чего бы? — проворчала она.

— С некоторых пор я испытываю страх перед тесными замкнутыми пространствами, — вздохнул барон. — Почти два года назад меня чуть не завалило в подземном ходу при попытке побега из тюрьмы… Потом, позже, чуть не расплющило каменной плитой. Я рассказывал вам?

— Нет, — она пожала плечами, и в тесном пространстве он почувствовал это грудью: короткое касание теплого мрамора. — Вот же черт!

Огонек фонаря, который остался у них «в ногах», возле самого страшного, оставленного позади, обвала, дрогнул, мигнул и погас: видимо, просто свечка догорела до конца. Тьма засыпанного хода сжалась вокруг них чудовищным кольцом, готовая удушить, раздавить, навеки оставить в этом лазу — так, чтоб через век здесь случайно нашли два скелета… Тренк сжал кулаки и зажмурился, чтобы не поддаться панике. Чтобы самому не броситься судорожно рыть грунт, пытаясь выбраться из этой чертовой ловушки, совсем как тогда в Магдебурге… Бог весть, что его остановило, — сила воли или присутствие женщины.

— Расскажу потом, — почти ровным голосом сказал он. — Не здесь, сами понимаете. А сейчас… Давайте о более приятных вещах. Скажем, что вы сделаете, когда мы вытащим из тюрьмы господина Трисмегиста?

— То, что и планировали, — ответила она. — Посадим его с семьей на корабль, — и пусть плывут в колонии. Им будет там безопасно.

— Я не об этом, — ответил Тренк. — Представьте: он освобожден из плена вашими стараниями. Вы спасли его. И вот… вы наедине с ним.

Тренк почувствовал, как прилила кровь к ее щекам и даже плечам, — по изменившейся температуре воздуха, тонкая прослойка которого все еще отделяла ее тело от его.

— Вам настолько страшно, что вы несете всякую ерунду? — прошептала женщина после короткой паузы.

— Да, — вздохнул он. — Мне сейчас страшнее, чем вы можете себе представить.

— Ладно. Тогда прощаю.

Его рукав под ее щекой сделался влажным. Она плачет?

— Флоранс или кто вы на самом деле, — Тренк повернулся и погладил ее по голове. — Жизнь коротка, и в застенках это чувствуется особенно сильно и остро. Проведя девять лет в тюрьме, я понял самое главное: нельзя терять тех, кого любишь. Никогда нельзя. Не теряйте моего друга, мадам… Вашего провидца.

— Он не мой… — ее шепот почти не звучал: скорее, угадывался по движению воздуха.

— И ваш тоже, — уверенно возразил Тренк. — Вы имеете право на тех, кого любите. Это священное право. Я не думаю, что Альберт совершенно равнодушен к вам. Черт возьми, я знаю моего лучшего друга, — и у него вовсе не каменное сердце! Он спасется из застенков, и вы наконец-то обнимите его.

Она покачала головой: в этой тесноте ее убранные в прическу волосы скользнули по его лицу в одну сторону, затем в другую. Ее пряди пахли уже не пудрой, а чем-то рыжим и горьким, для чего у него не находилось слов… Пижмой? Кожурой цитруса? Лучами ноябрьского солнца?

— Боитесь? — спросил Тренк. — Я вас вполне понимаю. К такому нужна привычка. Представьте сейчас, что я — это он. Будто бы вы… скажем, на учениях. Отрабатываете будущую боевую задачу.

— Вы — не он и никогда им не будете, — возразила дама. — Я же не слепая…

— Здесь темно, — выдохнул Тренк, чувствуя, что его кровь все ближе к точке кипения. — Может, и там, где вы встретитесь, будет так же. Представьте себе поцелуй в темноте…

Она ничего не ответила, а потому он, подчиняясь внезапному порыву, крепко обнял эту женщину, находящуюся в странных отношениях с его лучшим другом, и повернулся на спину, перекатывая ее на себя. Черт возьми, сделать наоборот в этой норе с сырыми стенами было никак невозможно и совершенно неправильно!

«Положитесь на меня, мадам», — мысленно усмехнулся Тренк, не снимая ладони с ее спины. Она не отстранилась — надо думать, от неожиданности. Да и некуда было.

«Какая увесистая, — с нежностью подумал он, когда мускулистое тело этой амазонки буквально припечатало его к земляному «полу» подземного хода, и острый камень впился куда-то под лопатку. — К черту все: когда между ней и синьорой разгорится соперничество за сердце Альберта, я приму сторону синьоры. Для того лишь, чтобы она — вот эта вот Флоранс — осталась свободна, и я мог забрать ее себе. Я уже любил принцессу, с меня хватит. Из этого ничего не вышло, и теперь я понимаю, что мне нужна вовсе не принцесса, которая ждет меня с подвигов, льет слезы и пишет письма, — а такая вот боевая подруга, готовая встать плечом к плечу и сразиться с любым врагом. Если Альберт не понимает этого… Что ж, тем хуже для Альберта!»

Амазонка была одного с ним роста, а потому ее тяжелая грудь, прикрытая низким вырезом бального платья («И вправду как мраморная!» — подумал барон) оказалась на его груди, подбородок рядом с его подбородком, а губы… Тренк нежно коснулся их, а потом просто вобрал в себя, лаская устами и языком. Продолжая сжимать руками ее плечи, такие крепкие и неожиданно горячие. Чувствуя, как тесно ему становится в узких, по последней моде, кюлотах.

Она не ответила на поцелуй — даже вовсе не разжала губ и в следующий миг повела плечами, стряхивая его ладони.

— Помните: сейчас я — это он, — Тренк нежно улыбнулся этой строптивице, собираясь сделать еще одну ласковую попытку хоть немного приручить ее…

— Флоранс! Барон фон дер Тренк! — донеслось с той стороны, где была засыпанная землей решетка. — Я вернулся, все хорошо! Еще миг, — и вы будете на свободе.

«Черт тебя раздери, Клаус Ланге! — мысленно выругался барон. — Я только что почти исцелился от своей клаустрофобии, как вдруг принесло тебя. Неужели наше спасение не подождало бы до пяти утра? Или хотя бы еще четверть часа?»