Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Шли сначала шибко по ровной открытой дороге между речками Ярык-су и Ямань-су. Дальше пришлось взбираться по извилистой тропинке на высокую крутую гору; наверху горы торчали толстые бревенчатые ворота с железными запорами; вправо и влево от ворот тянулись глубокие канавы, обнесенные колючим плетнем и спускавшиеся в мрачные расщелины, обойти которые нельзя было никак. Лихие кабардинцы перескочили через плетни, а в это время казаки разнесли ворота. Однако убежавшие горцы успели поднять тревогу, прежде чем явился Бакланов. Аулы оказались пусты, жители убрались сами и угнали стада в лесные трущобы; остались защищать свои гнезда только самые отчаянные. Три аула были выжжены, отряд стал отступать, но тут-то и начиналось дело. Горцы имели обыкновение всегда провожать отступавшие отряды, и такое отступление считалось самым опасным. Когда пришлось проходить той же узкой долиной между двух речек, чеченцы засели в лесистых оврагах, справа и слева, откуда стреляли в перекрест; конница наседала сзади. Бакланов скомандовал казакам «стой!», но конные чеченцы, знавшие хорошо, чего надо ожидать, мигом исчезли. Тогда он переменил фронт налево в карьер, выхватил у ординарца значок и, крикнувши: «С Богом, за мной!», – ринулся с кручи прямо в лесистый овраг, где протекала Ямын-су. Не только горцы, но даже наши кабардинцы, ко всему привыкшие, остолбенели при виде такой отваги. У всех захватило, что называется, дух. Когда горцы опомнились, то стали сбегаться, чтобы взять казаков в шашки. Бакланов уже приказал спешиться: в темном овраге завязалась рукопашная на жизнь и смерть. Во время этой ожесточенной борьбы Бакланов замечает, что около сотни горцев засели в сторонке, на высоком кургане, откуда безнаказанно расстреливали его сотни. Он сейчас же отделил 50 казаков с приказанием сбить чеченцев. Подбежали донцы к кургану и залегли: никто не решался подняться первым на верную смерть. Гнев, негодование исказили лицо Бакланова, как тигр, бросился он к ним, поднял с земли и, выхватив шашку, сам вскочил наверх с криком: «Вперед!». Курган был очищен, после чего все горцы, бывшие в деле, шибко отступали. За эти дела Яков Петрович получил чин полковника. Еще более высокою наградой можно считать, что когда на смену 20-му прибыл с Дона 17-й полк, то Бакланов был оставлен на Кавказе, с назначением командовать этим новым полком.

– Что, каков наш командир? – спрашивали молодые у старых сподвижников Бакланова.

– Такой, что при нем отца родного не надо. Если есть нужда, иди прямо к нему; поможет и добрым словом, и советом, и деньгами. Простота такая, что ничего не пожалеет, последнюю рубашку снимет, а тебя выручит. Но на службе, братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего асмодея: шаг назад – в куски изрубит!..

С любовью, с отеческою нежностью провожал Яков Петрович старых станичников, верных боевых товарищей на родину. С правого до левого фланга все плакали, когда он объезжал их на прощанье. Многие просились остаться в 17-м полку, и просьбу их уважили; они дали хорошую закваску молодым станичникам, так что обучение полка по новому пошло гораздо скорее, чем в первый раз. Да и дела Шамиля в ту пору были плохи. Наши рубили широкие просеки в лесах, мало-помалу, углублялись в лесистые, доселе недоступные горы.

В Куринском ежедневно, начиная с Нового 1852 года, барабаны поднимали ранним утром все укрепление на ноги. Очередные роты налегке, без обозов, выступали в лес, на то место, где кончилась вчерашняя рубка. Бакланов уезжал вперед с пластунами, осматривал местность, еще закрытую предрассветным туманом, расставлял аванпостную цепь и сам же указывал места для работы. Затем он поднимался на высокий курган, откуда наблюдал в подзорную трубу, что делают в своих завалах горцы. Они уже привыкли узнавать его фигуру в косматой папахе, с накинутым на плечи бараньим тулупом. Вот выезжают с их стороны конные: лица у них укутаны белыми башлыками, сами они статны, одеты по-ухарски, оружие богато – это абреки. Они, наверно, засядут в кустах и будут палить; другие станут задорно кружиться возле кургана, выкликая: «Боклю, такой-сякой, чего стоишь? Пошел домой!». Если нашим удастся снять такого молодца, у них начнется суматоха: бросятся поднимать убитого, послышится ругань, проклятия; случались схватки, но чаще всего дело кончалось перестрелкой. Вечером отряд возвращался в Куринское. Уже наши готовились к переходу через реку Мичик, как тут вышел наружу коварный умысел имама.

Однажды вечером явился к Бакланову лазутчик и рассказал, что Шамиль вызвал из гор стрелка, родом тавлинца, и взял с него клятву на святой книге, что он убьет Боклю; но что старики-чеченцы мало доверяют искусству тавлинца, считают его хвастуном, проходимцем. Когда он не в меру расхвастался, старики ему сказали: «Ты говоришь, что разбиваешь яйцо на лету за 50 шагов; может быть, это и правда, мы не знаем; но тот человек, в которого ты будешь стрелять, при нас разбивал муху на полтораста шагов… Смотри же, если промахнешься, Боклю положит тебя на месте». – «Я, – ответил им тавлинец, – за всю свою жизнь сделал один промах, да и то, когда был семилетним ребенком». Так передавал этот разговор верный лазутчик Али-бей.

На другой день, как ни в чем не бывало, Бакланов стоял на своем месте. Он сейчас же заметил, что впереди, за гребнем старой батареи, мелькнула сначала черная шапка, потом блестящий ствол, наконец раздался выстрел. Когда тавлинец поднялся до пояса, то с ужасом увидел, что его враг сидит на коне, цел и невредим. Тавлинец быстро опустился, чтобы снова зарядить ружье. Тогда уж Бакланов совершенно спокойно вынул ногу из стремени, положил ее на гриву, оперся локтем и приготовил штуцер; он был теперь уверен, что тавлинец промахнется. Действительно, вслед за его выстрелом Бакланов послал свою пулю; татарин только взмахнул руками: пуля прошла у него меж бровей. Бакланов спокойно съехал с кургана. Обе стороны, затаив дух, ждали, чем кончится этот поединок. У нас грянуло «ура!» Чеченцы замахали шашками, вскочили на завалы: «Якши, Боклю! Молодец, якши, Боклю!». После того они, если захотят, бывало, осадить хвастуна, говорят ему: «Не хочешь ли ты убить Боклю?».

Уже широкая просека открывала свободный проход к Мичику, где горцы укрепили переправу редутами и длинными рядами завалов. Бакланов с часу на час ожидал прибытия князя Барятинского, который должен был пройти поперек всей Чечни от крепости Воздвиженской и выйти к Куринскому. Наступали времена, когда волей-неволей чеченцам приходилось поступиться, признать силу русского оружия, невозможность продолжать дальнейшую борьбу: угрюмые леса и мрачные ущелья их родины уже не страшили русских и не могли служить защитой насиженных очагов.

16 февраля 1852 года с башни, одиноко стоявшей у подножия горы, раздался пушечный выстрел. Бакланов вынесся на просеку и увидел, что густой лес за рекой Мичиком весь окутан сильным дымом: шло жаркое дело. В ту же ночь явился от князя лазутчик с приказанием захватить переправу через реку Гонзолку, у Маиортупского орешника. Бакланову надо было сначала переправиться через Мичик, но прямой путь, просекой, стерегли горцы с имамом во главе. Рассказывают, что старики-чеченцы предупреждали Шамиля: «Напрасно ты стережешь здесь эту старую лисицу; Боклю не пойдет тебе в зубы. Ты их сторожи там, где мышь не пролезет». – «Но где же он пройдет со своими пушками?» – спрашивал имам, оглядывая страшные леса вправо и влево от просеки. «Где пролетит птица, где проползет змей». Шамиль рассердился: «Если бы вы боялись так Аллаха, как боитесь этого черта, то наверно все были бы в раю!». Однако, на всякий случай приказал расставить вдоль реки сторожевые пикеты.

Опытные чеченцы не ошиблись. Войска выступили в ту же ночь, свернули в дремучий лес, где и скрылись. Они шли без всяких путей. Ветер шевелил столетние чинары окутанные снегом; кругом глушь и тьма непроглядная. Наконец, уперлись в какой-то крутой, бездонный овраг, на дне которого клокотала вода: это и был Мичик. Солдаты перекрестились и стали сползать. С горем пополам перебрались на другую сторону, а куда идти дальше – вправо или влево, – никто не знал, даже сам Бакланов, как тут вылез из-под куста старый знакомый Али-бей, со словами: «Я стерег тебя целую ночь; знаю, что не пойдешь на просеку!». Отряд по его указанию передвинулся влево и занял позицию в углу между двух речек, Мичиком и Гонзолкой, берега которых прикрыли его с фронта. Уже восходящее солнце озарило вершины лесов; вдали темнели так называемые Черные горы. Прошел час, другой, о Барятинском – ни слуху. Между тем, чеченские разъезды уже открыли присутствие русских; они могли по тревоге собрать скопище, тогда пришлось бы отступать тем же страшным лесом. Наконец, только в полдень послышались выстрелы, вскоре заиграли сигнальные рожки: оба отряда благополучно сошлись.

Теперь, чтобы попасть в Куринское, им пришлось наступать силой на переправу через Мичик, в том самом месте, где укрепились чеченцы. Распоряжения сделаны.

Бакланов с двумя сотнями линейцев и своим полком пошел на рысях вперед, колонна Чавчавадзе, из четырех эскадронов нижегородцев и 5 сотен линейцев, стала забирать вправо, чтобы обойти главный редут. Скоро он показался на опушке леса; в обе стороны от редута тянулись завалы, охватывая широким полукружием место переправы. Более тысячи горцев там засели с клятвой умереть или отстоять переправу. В ту минуту, когда сверху с лесистых высот загремели 4 неприятельские пушки, Бакланов развернул свой полк; линейцы стали у него по флангам. Вот Бакланов вынул шашку, скомандовал: «С Богом, вперед!», и вся лава ринулась вслед за его черным значком, с изображением мертвой головы. Окопы разом осветились дымками, загрохотали ружейные залпы. Лошадь Бакланова, сделав скачок, споткнулась и грянулась оземь. «Станичники, командир убит!» – разнеслось по фронту. После второго залпа свалился войсковой старшина Банников, скакавший впереди. Как буря неслись донцы: никакая, казалось, сила не могла остановить или задержать их страшный порыв. Бросив коней, они полезли на завалы. Горцы поначалу было отшатнулись, но потом, оправившись, с гиком кинулись в шашки. По всей линии загорелся жаркий бой, уже вечерело, а казаки никак не могли осилить; одно время мюриды, получив подкрепление, даже брали верх. В эту опасную минуту Бакланов очнулся. Он поднялся на ноги, увидел предсмертную борьбу казаков и стал искать глазами помощи. Завидя, что из леса выезжает артиллерия, Бакланов подхватывает 4 орудия с ракетными станками, несется с ними к своему полку и открывает огонь вдоль окопов. Теперь чеченцы смешались. Казаки понатужились – и окопы наши. Вскоре, когда драгунам удалось занять редут, войска начали переправляться.

Прошли последние повозки, отряд Барятинского стал подниматься в гору, а Бакланов остановился: он получил приказание принять начальство над арьергардом. Хотя ему прибавили 6 батальонов пехоты и 24 орудия, но все-таки переправа в виду шеститысячного скопища, занимавшего лес, становилась делом трудным. Горцы стерегли каждое движение, а тут еще солдаты Барятинского зажгли по пути береговые батареи; плетни ярко разгорались, отчего все наши силы очутились как на ладони. Бакланов собрал к себе ротных командиров всего отряда и предупредил их, что, как только он скомандует: «Все, налево кругом!», каждый, не ожидая сигнала, должен бежать к переправе, невзирая на то, будет ли преследование, или нет. Когда пожар был, наконец, потушен, казаки с четырьмя орудиями перешли на правый берег, где заняли позицию на высоком холме; остальная артиллерия выстроилась над самым спуском, после чего открыла огонь; пехота залегла в кустарниках. Более двух часов гремела канонада. Вдруг, в лесу раздались звуки предсмертной боевой песни: то запели мюриды, прежде чем броситься в бой. Медлить больше было нельзя. Бакланов перевел всю кавалерию в карьер; орудия снялись на той стороне с передком: их зарядили картечью. Когда доложили, что «готово», Бакланов скомандовал: «Все, налево кругом!». Огонь прекратился, пехота хлынула к берегу.