Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

В осадах и на штурмах

В начале августа 1787 года турки, против всех правил, заперли нашего посланника в Царьграде в тюрьму. Так началась Вторая турецкая война. Суворов укреплял в это время Кинбурн. Один офицер поехал из крепости в гости к очаковскому паше. Тот принял его по-приятельски, угостил, чем там они по обыкновению угощают, а потом и говорил: «Знаешь ли ты, что наш султан объявил русским войну? Сегодня же ваши корабли будут атакованы». Хотя к войне давно уже готовились, однако в Кинбурне никто еще не знал, что она уже объявлена. Пашá велел проводить своего гостя на другой берег, и от него-то Суворов узнал об открытии военных действий. Действительно, в тот же день стоявшие перед Кинбурном оба русские корабля подверглись нападению.

Длинная песчаная коса с крымского берега точно языком вдается в море, как раз против Очакова. Их разделяет так называемый Очаковский лиман, примерно в 6 верст ширины. На этой-то косе стояла крепость Кинбурн, неважная по своей силе, но важная потому, что защищала вход в днепровские гирла, а следовательно, – и город Херсон. Ее крепостные стены не высоки, рвы не глубоки, но на страже их стоял Суворов, которого турки хорошо знали, даже окрестили по-своему: «Сувор-паша». Под его начальством находилось около 5000 войск, в том числе три казачьих полка: Орлова, Исаева и Иловайского, почти вся легкая конница, драгуны и часть пехоты стояли лагерем верстах в 30 от крепости. Уже за несколько дней до Покрова турки начали обстреливать крепость со своих кораблей. Накануне праздника бомбардировка усилилась, а около 9 часов утра, в самый праздник, неприятель подошел с двух сторон к песчаной косе и стал высаживаться: на оконечности косы высаживались турки, верстах в двенадцати – некрасовцы. Казаки обознались: приняли последних за своих; но, вовремя спохватившись, живо спихнули их назад, в лодки. Этой высадкой турки хотели раздвоить наши силы.

Суворов стоял у обедни, когда ему доложили, что неприятель уже на косе. «Пусть все повылезут, не мешать», – ответил он и продолжал молиться. По мере того, как янычары высаживались, они сейчас же рыли ложементы, наполняли мешки песком и укладывали их в виде брустверов. Ложементы выводили поперек косы, один за другим; таким образом успели накопать 14 ложементов. Никто им не мешал. Наступил полдень. Турки, совершив свой обычный намаз, поднялись с мест, и, когда передовые приблизились на 200 шагов, все крепостные орудия разом дали залп. По этому сигналу ворота в крепости растворились. Из них выступили 3 батальона орловцев и шлиссельбургцев под начальством храброго генерала Река. Они устремились прямо на ложементы, а в то же время казачьи полки, стоявшие за крепостью, пустились рысью в объезд. Одновременно по всей линии загорелся бой. Казаки перекололи своими длинными пиками тащивших штурмовые лестницы, причем убили агу, который был у них проводником. А орловцы и шлиссельбургцы под страшным огнем с кораблей – там ревело, не умолкая, 600 орудий – погнали турок к ложементам. Взяли наши один ложемент, взяли другой, третий, четвертый, добрались до десятого, но тут коса суживается: стало так тесно, что негде им повернуться, турки же все подваливали да подваливали. Налетели на побоище два полка донцов, и тем негде развернуться. Дикий огонь с кораблей притих: все смешалось в одной толчее. Здесь дрались с нами отборные янычары очаковского гарнизона: с кинжалами в зубах они прочищали себе путь своими страшными ятаганами, выпирая русских точно клином. Наши ряды поредели, офицеры были перебиты. Суворов двинул на помощь два батальона козловцев с двумя эскадронами конницы, и те не помогли. Как тигры рванулись турки вперед и вернули свои ложементы. Лошадь под Суворовым была убита, он остался пеший. Увидев, что в стороне двое держат нашего коня, он, утомленный боем, крикнул: «Братцы, дайте генералу лошадку!», а это были турки. Они сейчас же бросились к Суворову. К счастью, сержант Новиков услыхал голос своего начальника: вмиг заколол одного турка, застрелил другого и бросился на третьего, спешившего на помощь. Отступавшие гренадеры также заметили опасность. «Братцы, – кто-то закричал, – генерал остался впереди!». Гренадеры повернули лицом к неприятелю, и бой возобновился: опять траншеи стали переходить в наши руки.

Но в это время неприятельские суда подошли так близко, что засыпали наших картечью, да и янычары успели устроиться: они клали на сошки свои длинные ружья и за каждым выстрелом выпускали по две пули. Солдаты же, расстреляв патроны, лишившись офицеров, один за другим стали очищать ложементы. Суворов получил в бок картечную рану. В полузабытье он видел, как русские батальоны, покинув несколько пушек, быстро отступали. Песчаная коса огласилась воплями радости. Турки с торжеством увозили русские пушки. Между рядами янычар засновали дервиши, одетые в тряпье. Они заклинали мусульман именем Аллаха спешить на стены, и там, упившись кровью неверных, праздновать победу…

С наступлением сумерек явились, наконец, подкрепления: прибыли пехота и 10 эскадронов конницы.

Свежие войска произвели третью атаку, самую бурную. Эскадроны били прямо, пехота зашла вправо, казаки слева. Как в тисках они сдавили турок, которым некуда было деваться, потому что флот отошел от берега. Бешено бросались турки вправо и влево, но каждый раз натыкались то на русский штык, то на саблю или на казацкую пику. Спасения на суше не было – они бросались в воду, но и там доставали их картечью. На расстоянии полуверсты тысячи людей сбились в тесной куче: стоны, крики, проклятия оглашали воздух, пропитанный дымом и запахом крови. Суворов, бывший впереди, почувствовал, что его кольнуло в левую руку; осмотрелся – пуля прошла навылет. Несколько казаков подхватили его, проводили к берегу, где есаул Кутейников сделал первую перевязку, обвязавши руку своим галстуком. «Помилуй Бог, благодарю! Помогло, тотчас помогло! Прогоним, богатыри, всех турок в море – и раненых, и здоровых!». Действительно, им оставалось одно спасение – море, которые пытались уплыть, те утонули, остальные засели на всю ночь по горло в воде.

Уже все стихло, войска отходили к крепости, как вдруг, в темноте, раздались оттуда выстрелы. Казаки кинулись берегом и опять наткнулись на некрасовцев. Они, верно, рассчитывали захватить крепость врасплох. Как и в первый раз, их без труда отбили. Посчитались наши, и оказалось 250 человек убито или искалечено, а всего убыло до тысячи, зато уцелевшие могли гордиться полным истреблением турецкого десанта. На другой день, рано утром, явились неприятельские суда выгружать из воды закоченевших турок. Таких набралось не более 700, а 1 1/2 тысячи трупов так и остались на косе; их долго потом носили сердитые волны, прибивая то к одному, то к другому берегу. Всех турок высадилось 5300.

Императрица сама укладывала в коробочку орденские ленты для отсылки в Кинбурн. Суворов получил орден Св. Андрея Первозванного при собственноручном ее рескрипте, все остальные защитники были щедро награждены лентами. В Кинбурне, на память грядущим поколениям, поставили каменный столб, с иконой Покрова Божией Матери, внизу иконы изображен Суворов, приносящий на коленях благодарственную молитву. Теперь на месте каменного столба выстроена церковь.

Очаков, или по-турецки «Озул-Кале», что значит «Длинная крепость», кроме хорошего вооружения, имел 15 тысяч гарнизона. В конце июля следующего года, Потемкин обложил Очаков большим полукружием: правым флангом русские примкнули к берегу моря, а левым в лиман. В передней линии расположилась цепь казачьих пикетов, между которыми построили 5 редутов. Вскоре линии батареи открыли огонь, и началась правильная осада. Почва там твердая, каменистая, почему работы производились медленно, но все-таки, мало-помалу, придвигались к крепости. Суворов советовал Потемкину штурмовать Очаков, но главнокомандующий не согласился. Он надеялся запугать турок, принудить их к сдаче; кроме того, боялся и потери в людях. «Солдаты не так дешевы, – говорил Потемкин, – чтобы жертвовать ими по-пустому».

Однако турки нисколько не упали духом, доказательством чему служили их частые вылазки. На одной из первых вылазок Суворов получил тяжелую рану и должен быль уехать. Вообще, турки, сберегая свои снаряды, стреляли редко, а все больше вредили на вылазках. В сентябре наши, приблизившись подступами, палили в крепость безостановочно. Там начались пожары; от тесноты и голодовки люди стали помирать, но все это не мешало им держаться в надежде на помощь. И, действительно, турецкому адмиралу удалось доставить в крепость продовольствие, боевые запасы и полторы тысячи солдат. Не успели наши оглянуться, как наступила осень. Прежде, бывало, в русском лагере шумно, весело, один праздник сменялся другим. В ту пору был такой обычай, что знатные иностранцы съезжались на время войны в главную квартиру:

кто из любопытства или ради развлечения, другие же из соревнования, желая пролить свою кровь за святое дело. Теперь все притихло; мрачная, дождливая осень одних разогнала по домам, других заставила сидеть в землянках. А дальше стало и того горше: мокрую осень сразу сменила зима, да такая лютая, что память о ней сохранилась в тех краях надолго: она и теперь известна у старожилов под именем «Очаковской» зимы. Ежедневные вьюги при жестоких морозах много сгубили наших солдат, и, может быть, больше, чем стоил бы штурм: не проходило дня, чтобы 30 или 40 человек не заснули вечным сном на этих всех постылых каменистых буграх.

Однажды Потемкин объезжал лагерь. Солдаты его окружили: «Ваше сиятельство, отец-родной! Позволь согреться, кровь совсем застыла!». Главнокомандующий хотя и видел бедствие армии, но все еще надеялся сломить упорство турок пушечным огнем. Почти все их орудия в передовых укреплениях были сбиты, бастионы большею частью разрушены, так что турки не успевали даже исправлять, но на предложение сдачи Гуссейн-паша отвечал надменным отказом.

Накануне Николина дня Потемкину доложили, что хлеб весь вышел, дров нет ни полена, и что выдана последняя чарка вина. Тогда только Потемкин решился на штурм. С радостью и восторгом приняли это известие русские войска, от генерала до фурштата. Охотников вызвалось гораздо больше, чем требовалось. Вся добыча была обещана солдатам.

Укрепления Очакова состояли из четырехугольной крепости, одной стороной примыкавшей к лиману, прочие три стороны, обращенные в поле, были прикрыты, так называемым, нагорным ретраншементом, т. е. рядом укреплений, соединенных общим валом; кроме того, на оконечности косы, против Кинбурна, стоял сильно укрепленный замок Гассан-паша.

Еще не рассвело, когда войска выступили на сборные места. Мороз был трескучий, 23о. Несмотря на все предосторожности, мерзлая земля отдавала удары тысячи ног, потом все замерло: в предрассветной тишине наступающего праздника раздалось молебное пение заступнику русской земли. Молебен кончился, прочли приказ: «Атаковать живо и, не занимаясь перестрелкой, идти на штыках; тех из турок, которые будут сдаваться, отбирая оружие, отсылать к резерву; женщин и младенцев щадить непременно». В восьмом часу все шесть колонн вступили в дело.