Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Как они жили и отправляли государеву службу

Несмотря на то, что гребенцы были искони русские люди, по плоти и духу, они, войдя в соседство и дружбу с горскими народами, позаимствовали от них многими обычаями, особенно пригодными в воинском быту. Кабардинцы давали тогда моду в горах: им подражали черкесы, старались подражать грубые и бедные чеченцы. Одежда кабардинца состояла из верхнего зипуна с открытой грудиной и бешмета, обшитого галунами; деревянные патронташи, или хазыри, обделанные в кость, иногда в серебро, смотря по достатку, носились прежде на поясе, потом уж перешли на грудь. Праздничная шапка была круглая, с узким меховым околышком и суконным верхом, также обшитым галунами; будничная же шапка – высокая из черного бараньего меха. Защитой от дождя и снега служил башлык; бурка заменяла кабардинцам плащ, служила постелью, одеялом и шатром. Как плащ, она прикрывает все снаряжение всадника и в то же время предохраняет его от сабельных ударов; при горячим отступлении, когда нужно спрыгнуть с кручи, ее набрасывают на глаза коню. «Седелечко черкасское» даже упоминается в казацких песнях, как самая желанная и ценная добыча.

Богатые князья и уорки покрывали себя доспехами московского изделия; кольчуги, шишаки, стальные поручни – все это было не по карману казакам, но одежду и все прочее снаряжение, равно выправку, ухватки лихого наездничества они скоро переняли от рыцарей Кабарды. В свою очередь, гребенцы стало примером подражания и зависти для других позднейших поселенцев Кавказской Линии. Как черноморцы прославились своим пластунством, в такую же славу вошла лихость и удаль линейцев. На них приезжали взглянуть лучшие наездники из англичан и венгерцев. Они переносились с быстротой молнии, летали со стремнин и переплывали бешеные потоки, крались как кошки в глубоких ущельях или дремучих лесах, исчезали в траве или под бугром, лежа неподвижно со своим верным конем.

Что касается жилья, гребенцы ставили свои дома по-русски, прочно, окружая их общей оградой или городком с вышками. Зато внутреннее убранство во многом было сходно с кабардинским: в одном углу висело на стене оружие, разные доспехи; в другом – стояла постель, а на самом видном месте, на полочках, блестела нарядно расставленная домашняя посуда, в красном углу, как водится, висел киот с образами. Если случались в гостях у казака кабардинцы или кумыки, образная пелена поднималась вверх, скрывая таким образом святыню. Вместо телеги гребенцы стали употреблять двухколесную арбу и ездить на быках; конь же остался для седла. Легкий кабардинский плуг и самый способ обработки земли, где пашут мелко, также целиком перешел к казакам. Кроме земледелия, трудолюбивые гребенцы издавна занимаются разведением винограда, шелковичных червей и марены, что идет на краску. «Где виноградная лоза, – говорят на Тереке, – там и женская краса, там и мужская храбрость и веселая беседушка за чапурой родительского вина». Гребенцы сбывали свое вино в Терки, а марену продавали наезжим персидским купцам. И рыбкой они пользовались: в Тереке водился лосось, вроде нашей семги, рыба очень вкусная. Так как на правом берегу издавна рыбачили чеченцы и кумыки, то этот промысел не считался особенно доходным.

В домашнем быту терских и гребенских казаков все работы исполняла женщина, с придачей в помощь ей работника, ногайца или чеченца. Казак же знал только служебные наряды да походы, знал одни побежки, то на тревогу около своих городков, то на подмогу какому-нибудь кабардинскому князю, затевавшему усобицу; еще по душе ему была ночные наезды под ногайские табуны, а в иную пору молодецкие поиски на Синее море. Тут уж терцы давали уряд. Во времена затишья казаки ходили в «гульбу», т. е. травить зверя или стрелять птиц. Около гребенских городков, в лесах, водились дикие кабаны, козы, кошки; там перелетали с ветки на ветку терские фазаны, плодились журавли с двумя хохликами и разная другая мелкая птица. С особенной охотой казаки ходили по наряду в кабардинские горы бить оленей и «штейнбоков», по-нашему горных козлов, которых нарочито доставляли к царскому столу. Оставаясь дома, казак в досужее время ладил плетень, чистил ружье, вязал уздечку. Всем остальным делом, включая и заботу о коне, заправляла казачка. Она седлала коня, подводила его мужу, по возвращении с похода она же первая с низким поклоном его встречала, водила коня по двору и снимала седло; но горе казаку, если его саквы оказывались пусты.

Как повелось у других казаков, войсковой круг решал все дела, касающиеся войска. Он же судил виновных. В этом случае казаки следовали мудрому правилу черноморцев, которые говорили про виновного: «Берите его, да бийте швидче (скорее), а то видброщется (отоврется)!». Однажды на Дону посадили в воду московского воеводу Карамышева, за то, что он не скинул шапку при чтении царской грамоты, а стоял, «закуся бороду». Ежегодно войско избирало вольными голосами свою старшину, или начальство: войскового атамана, которому вручалась насека, или палица, оправленная в серебро; войскового есаула, наблюдавшего за порядком в войске, за исполнением постановлений войскового круга; войскового хорунжего, который хранил знамя и выносил его в круг перед лицом атамана, или же брал на свое попечение во время походов. Войсковой писарь, или впоследствии дьяк, в ту давнюю пору, когда мало занимались отпиской, был не великий человек. Гораздо больше значил, чем все упомянутые лица, совет почтенных казаков, отличенных по своему уму, заслугам войску или сабельным рубцам. Совершенно такое же устройство имел каждый отдельный городок, и станичный круг судил своего казака тем же завещанным от отцов обычаем. «Так установили отцы», – говаривали старые казаки, против чего никто не ног прекословить.

В некоторых городках старина и ее заветы соблюдались строже, в других слабее. Так жители Червленой станицы издавна отличались большим хлебосольством, приветливостью; женщины там держали себя свободнее, казаки слыли первыми наездниками. Население других городков глядело как-то суровее; от него веяло точно холодом: это мрачные постники, побывавшие в иргизских монастырях; от них исходило нарекание на червленских, что там вера не крепка. Когда гонимые на Руси раскольники стали скрываться в самых отдаленных и глухих окраинах, они, между прочим, излюбили Куму и Терек. Число скитов, а равно и скитников, с каждым годом умножалось. Скитами назывались маленькие уединенные крепости, огражденные высоким частоколом и охраняемые постами с высоких деревьев. В скиту устраивалась обыкновенно молельня, где ставили старые образа, восьмиконечные кресты; там молились двуперстным сложением, читали и пели по старопечатным книгам, ходили по солнцу. Молитва и чтение в безмолвной лесной пустыни, вид согбенного старца в клобуке и мантии, нередко в железных веригах, привлекал казаков, искавших духовного утешения. Предвещания отшельников, обрекших себя на нищету и опасности скитальческой жизни, получили силу пророчеств; простодушные казаки поверили, что спасение можно найти только в старопечатных книгах. Скоро скитники стали находить приют в самых городках, почему православные храмы закрывались и пастыри оставались без пасомых. Но казаки, чтя церковную старину, никогда не были изуверами: они староверы, но не раскольники.

Кабардинец

Воинский уряд терцев или гребенцов ни в чем не отличался от порядков в остальных казачьих дружинах. Походные казаки, прежде чем сесть на коня или в струги, рассчитывались на десятки, полусотни и сотни; тут же выбиралось вольными голосами походное начальство, начиная с десятника и кончая походным атаманом. Если последний приходился по душе казакам, они творили с ним чудеса храбрости. Власти такого атамана не было предела: жизнь и смерть ослушника зависели от единого его слова или единого знака. Службу казаки начинали в то время рано, по 15-му году; освобождались от нее лишь люди престарелые да калеки безногие, но бывало, что и старец древний карабкается на вышку, чтобы постеречь станицу, пока вернутся походные казаки. Малолетки, становясь в ряды, поступали как бы под опеку своих сродников. Их оберегали в походе, прикрывали своей грудью в кровавой свалке. Зато на привалах или ночлегах, когда старые казаки отдыхали, малолетки приучались к сторожевой службе; как это водилось у горцев, они оберегали коней, обходили дозором, окликали встречных.

С водворением гребенцев на левом берегу Терека один пятисотенный полк постоянно находился на Государевой службе; на него отпускалось из казны денежное и хлебное жалованье. Прочие казаки отбывали службу на месте и служили по казачьему выражению «с воды да с травы», т. е. без всякого содержания. За получением денежного жалованья ежегодно выряжалась с Терека зимовая станица с войсковым атаманом. Казаки очень дорожили этим правом предстать пред царские очи, слышать о себе похвалу и получить подарки. Войскового атамана жаловали по обычаю почетною саблей и серебряным ковшом. Войскового есаула, писаря, сотника и казаков – когда деньгами, когда соболями. Иногда станица привозила на родину Высочайше пожалованные знамена. Уже в то далекое время прошла по Руси молва об испытанной верности к воинской доблести казаков, сидевших на Тереке. Про них, говорили, что они не знают заячьего отступления: при встрече с врагом многочисленным схватываются с коней и бьются на месте. Так у них повелось исстари и так осталось навсегда. В совместных и дальних походах с ратными людьми, казаки, в малом числе, сумели отличить себя, подать пример неслыханной в ту пору отвага. В украинских походах времен Царя Алексея Михайловича, они были под Чигирином, в нынешней Киевской губернии, где с царскими ратными людьми «людей турских и крымских побили, с Чигиринских гор окопы их, городки, обозы, наметы, пушки и знамена сбили, многие языки поймали, отчего визирь турского султана и крымский хан, видя над собой такие промыслы к поиски, от обозов отступили и пошли в свои земли». Так было сказано в царской грамоте, данной Каспулату Черкасскому, водившему казаков.

В малолетство Петра Великого гребенцы и терцы ходили добывать Крым, когда же Царь двинул свою рать под Азов, казаки вышли навстречу передовому корпусу Гордона к царицынской переволоке. Потом, вместе с прочими войсками, разделяли труды и славу успеха. Сильно закручинился Царь, когда пришлось снова вернуть Азов в руки неверных. Он добывал море, искал выгодных путей русской торговле, а море не давалось. Тут-то он надумался двинуть в Хиву воинский отряд, чтобы завязать с ней торговлю, а потом, со временем, пройти кратчайшим путем в Индию, которая сулила еще больше выгод.

В 1717 году у Гурьева городка собралось 6000 войска, в том числе Гребенский полк и часть терцев. В памяти гребенцев остался рассказ казака Ивана Демушкина, участника несчастного похода. Иван Демушкин ушел в поход молодым, а вернулся седым как лунь старцем, глухим подслеповатым. Не знал он даже, что городок Червленый перенесен на другое место. Ползает ветхими днями старик по городищу, ищет ворот, разыскивает плетни, свою улицу и домишко, где он возрос, где он игрывал еще малым ребенком – ничего не находит, кроме заросших бурьяном покинутых ям; ни людей, ни следов людских – все сгинуло, пропало навеки! Удрученный горем старик повернулся к реке и надрывающимся от слез голосом воскликнул: «Скажи мне, Терек Горыныч, батюшка ты наш родимый, что сталось с нашим городком Червленым?» – Тронулся Горыныч воплем старца, поднос ему сулук чистой как слеза водицы и утешил его весточкой, что городок здравствует поныне; потом, полюбопытствовав, стал расспрашивать: «Откуда странник ты бредешь и сам ты кто таков?» Тут Иван Демушкин присел на камешек и поведал скорбную повесть о хивинском походе. «Ведомо тебе, Терек Горыныч, как мы взяли от отцов и матерей родительское благословение, как распрощались с женами, с детьми, с братьями да сестрами и отправились к Гурьеву городку, где стоял князь Бекович-Черкасский. С того сборного места начался наш поход безталанный, через неделю или две после Красной горки. Потянулась перед нами степь безлюдная, жары наступили нестерпимые. Идем мы песками сыпучими, воду пьем соленую и горькую, кормимся казенным сухариком, а домашние кокурки давно уж поистратили. Где трафится бурьян, колючка какая, сварим кашу, а посчастливится, подстрелим сайгака, поедим печеного мяса. Недели через три кони у нас крепко исхудали, а еще через недельку стали падать, и казенные верблюды начали валиться. На седьмой или восьмой неделе мы дошли до больших озер: сказывали яицкие казаки, река там больно перепружена. До этого места киргизы и трухмени два раза нападали, мы их оба раза как мякину по степи развеяли. Яицкие казаки дивовались, как мы супротив длинных киргизских пик в шашки ходили, а мы как понажмем халатников да погоним по-кабардинскому, так они и пики свои по полю побросают; подберем мы эти шесты оберемками, да после на дрова порубим и каши наварим. Так-то.