Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Кавказская линия

П о границе Черноморья протекала Кубань, разделявшая два враждебных стана, на Линии такое же значение имел Терек, впоследствии Сунжа и другие кавказские реки. И там, и тут казаки больше оборонялись, а горцы нападали, отчего сложились особые привычки, особые военные сноровки. Терек заправлял всем ходом дела. Он бурлит – казак лежит, он молчит – казак не спит, точно слышит: «Не спи, казак, во тьме ночной, чеченец ходит за рекой». На Линии жизнь была особая, тревожная. Под охраной станицы находилось не только все домашнее, но и полевое хозяйство. Как только скрывалось кавказское солнышко, все живое спешило под защиту ограды. В опустелом поле тихо и осторожно едет вооруженный, закутанный в бурки и башлыки, ночной разъезд. А там, на берегу реки, залег невидимый ночной секрет, слушает в оба, не плещет ли Горыныч? Прошла тревожная ночь, наступает рассвет. Однако же, никто не тронется из станицы, прежде чем не съедутся утренние разъезды, да не объявят, что везде тихо. Ни в какую работу, ни в какую поездку казак не отправлялся без оружия, даже отдыхал под сенью родительской винтовки. Когда казаки выходили на работу в сады, их провожали подростки и тихонько занимали посты на высоких деревьях.

Внизу раздавалась девичья песня:

В саду девушки гуляли,Со травы цветочки рвали.Веночки плели,Всякая себе…

А наверху бодрствовал братишка. Если же бдительность ослабевала, то следовал «расплох». Подобно шакалам или гиенам вырастали из земли чеченцы, эти мастера на засады, мгновенно производили резню и хватали добычу: отгоняли скот, лошадей, уводили женщин, детей; остальное, чего не могли взять, безжалостно разрушали, истребляли огнем. А не то, бывало, подползут темной ночью вдвоем, втроем, вырежут кинжалами прореху в плотине и выводят через нее коров либо быков, что там ближе случится. На такие проделки были особенно способны абреки. Как только ударял колокол, висевший у съезжей избы, мгновенно вскипала тревога. Для тревоги не было урочного часа; она прерывала и работу, и забаву, плач и веселье; она нарушала самые святые обряды. Однажды, при выходе новобрачных из церкви, был выхвачен молодой. По тревоге выбегал станичный резерв; погоня неслась за Терек на один перегон доброго коня. Иногда удавалось отбить и полон, и добычу, но случалось и нарваться на засаду. Тут линейцы спешивались и бились, пока не получали подмоги или пока не бывали сами перебиты. Если отсталые в погоне завидят, что их товарищи стиснуты огромным скопищем, они никогда их не покинут: пробьются, чтобы испить вместе с братьями смертную чашу. Самые великие подвиги стали на Линии делом обычным.

Был однажды такой случай. Казак Новогладковской станицы выехал с женой в свой сад на работу. Абреки, сидевшие за плетнем, выждали, когда казак стал распрягать валов, ранили его выстрелом, подхватили его самого, жену, быков и подались к Тереку. Работавший в соседнем саду Василий Докторов, услыхавши выстрел, побежал на место происшествия, оттуда, по следам крови, к берегу. Чеченцы уже успели подвязать турлуки и спуститься вместе с добычей на воду. Тогда Дохторов сделал по ним выстрел и, выхватив шашку, бросался в Терек с криком: «Сюда, братушки, за мной!». Чеченцы дались в обман: покинули полон, сами дальше, наутек. Дохторов взвалил раненого товарища себе на плечи, а жене подал налыгач, которым связывают быков. С такими-то трофеями победитель торжественно вступил в станицу. Его наградили крестом.

Между станицами стояли отдельные посты, или небольшие плетеные крепости, с вышкой для постового казака. Днем наблюдали с вышки, на ночь выряжались секреты, как на Кубани. При больших тревогах не только все постовые казаки спешили примкнуть к резервам, но садился на коня всякий, кто был в ту пору дома. Это случалось обыкновенно в морозные зимы, когда Терек покрывался льдом. Собираясь в больших силах на Линию, горцы всегда задавались мыслию смести казаков с лица земли и пройти до самого Дона, где, по их мнению, кончается Русь. Сборы производились тайно, но свойственная азиатам болтливость и страсть к вестям породили ремесло лазутчиков: эти ночные птицы разносили по станицам угрожающие вести, как только горцы садились на коней. Чаще всего они, впрочем, служили и нашим, и вашим.

Так же почти было и на всей Кавказской Линии: такая же тревожная жизнь, одинокие порядки. Разница лишь в том, что гребенцы поставили свои городки раньше, остальные пристроились позже. Так, в начале царствования императрицы Екатерины, в лесистом урочище Мез-догу было построено небольшое укрепление, названное Моздоком, для прикрытия переселившихся сюда преданных нам кабардинцев. Вскоре форпост этот был превращен в сильную крепость, вооруженную 40 пушками. Для прислуги при орудиях выселили с Дона сто семейных казаков, населивших Луковскую станицу. Так как горская команда оказалась слишком слаба и ненадежна, то тогда же перевели с Волги более 500 семей и поселили их пятью станицами между Моздоком и Гребенским войском, каждую станицу вооружили трехфунтовыми пушками, а для артиллерийской службы вызвали еще 250 семей с Дона. Под названием капониров их распределили по всем станицам поровну. Это линейное поселение получило название Моздокского полка. Кабардницы недружелюбно смотрели, как под носом у них строилась сильная крепость. По их проискам Шабаз-гирей, крымский калга, выступил с громадным полчищем татар и закубанских горцев, к которым пристало 500 некрасовцев. Это было в 1774 году. Половина орды вступила в Кабарду, чтобы поднять ее против новой крепости, а другая, числом до 10 тысяч, бросилась на станицы Моздокского палка. Четыре станицы были сметены в один миг, казаки с семействами укрылись в пятую, Наурскую, которая считалась лучше укрепленной. Шесть дней татары приступали к валам и шесть дней казаки отбивались, не сходя с валов. Костры не потухали ни на минуту: старики и женщины грели смолу, кипятили воду и обливали ею сверху, когда ожесточенный враг карабкался на бруствер; если не хватало воды, защитники не жалели горячих щей, лишь бы чем-нибудь сдержать бушевавшие толпы. Стоя рядом с мужьями и братьями, моздокские казачки метали в гущу неприятеля топоры, косили его косами, катали ухватами, вилами. В то же время, подростки и ветхие старцы перетаскивали, кряхтя, чугунные пушечки, куда приказывал Савельев. Делом всей защиты заправлял Иван Дмитриевич Савельев, известный впоследствии кавказский генерал. Чтобы уберечься от сильного огня наурцов, татары поставили на арбы деревянные щиты, под их защитой, скопище двинулось на штурм, с оглушительным воем, при усиленном метании стрел.

Казалось, наступал последний час геройской защиты. Неприятель вскарабкался на вал, в кровавой рукопашной все смешалось: свои и чужие, старые и малые. Последние силы напрягали наурцы. Среди воплей сражавшихся, треска и ударов оружия, они слышали ободряющие крики некрасовцев, стоявших в сторонке: «Подержитесь, братья, еще, еще немного! Сбейте его, нехристя! Сегодня же сбежит: все равно с голоду помрет – жрать ему нечего!»

Рассказывают, что казаку Перепорху удалось счастливым выстрелом из своей пушечки сорвать высокую ставку калги, при чем ядро свалило на смерть его любимого племянника, юношу-красавца. Тут калга, пораженный горем, повернул свою орду вспять. Как бы то ни было, но наурцы отбились, и хотя 4 станицы лежали в развалинах, зато уцелел Моздок, главный оплот Линии, которая, мало-помалу, обстроилась вновь. Долго еще при встрече кабардинца с обожженным лицом, линеец не пропускал случая спросить: «А что, дос (приятель), не щи ли в Науре хлебал?». И кабардинцы никак не могли забыть того стыда, что их отбили бабы.

Из другой половины Волгских казаков, числом около 5 тысяч, был составлен Волгский полк, поселенный пятью станицами рядом с Моздокским, от Моздока до Новогеоргиевска, значит – вверх по Тереку и по верховьям Кумы, примерно верст на 200. Случилось так, что казаки этого полка были в отлучке, в дальнем походе, о чем проведали горцы и напали на одно из передовых укреплений. Тут отбились от них картечью. Тогда горцы бросились на соседнюю беззащитную станицу, в надежде сорвать на ней свою неудачу. Каково же было их удивление, когда они увидели на валах густые ряды вооруженных казаков; при первом появлении партии, выпалила даже сигнальная пушка. Горцы прошли мимо, станица уцелела. А это оказались волгские казачки: они поспешно обрядились, которая в башлык, которая в бурку и, подхватив подростков, высыпали на вал с вооружением, присвоенным женскому полу: с ухватами, кочергами, метлами и т. п. Сперва они рассчитывали только «помаячить», но затем, если бы пришлось, могли за себя и постоять.

Остальная часть передовой Линии замкнулась частью поселенцами с Дона, частью из однодворцев Слободско-Украинской губернии. Они составили три полка, расположенные вдоль Кубани: Кавказский, примкнувший к черноморцам, Кубанский и Хоперский, по соседству с Кавказским. Но этим заселение Линии не кончалось. По мере углубления, обнажались верхи рек, впадающих в Терек и Кубань; прочное их занятие заключалось в постройке укреплений и водворении станиц, населенных казаками. Тут возникли поселения Горского, двух Владикавказских, Сунженских и Лабинских полков. Горский полк водворил Ермолов между моздокцами и волгцами, причем главной их станицей назначил Екатериноградскую. А название свое полк получил оттого, что к нему была причислена горская команда, проживавшая в Моздоке, но эти «моздокские братья» не хотели брататься с казаками, они как волки глядели больше в лес. Гораздо надежнее оказались крестьяне, переименованные в казаки, как, например, это было в Ставропольском полку. Они быстро «оказачивались», потому что росли на Линии и мужали среди бранных тревог, сжились и сроднились с неутомимыми и закаленными борцами за ее охрану. Вообще же, заселение передовых Линий шло таким порядком, что старые линейцы то по охоте, то по жребию или станичным приговорам покидали дедовские очаги и шли в горы со своими семействами, имуществом; места их пополнялись выходцами с Руси. Окончательно упрочилась и замкнулась Кавказская Линия сравнительно недавно, в конце сороковых годов. При Барятинском полки, поселенные по Кубани с ее притоками, получили общее название Кубанского войска, а полки по Тереку с его притоками – Терского войска. Таким образом, старые и славные имена Линейцев и Черноморцев были преданы забвению.

Конечно, если бы горцы оставались теми же добрыми друзьями, какими мы знали их вначале, не было надобности выводить на Линию столько людей, тратить столько денег на сооружение крепостей. Прежде нищие, чеченцы вдруг стали алчны к золоту, вообще к легкой наживе путем грабежа; кабардинцы и без того слыли за народ воинственный: у них издавна славилось удальство и храбрость. Но тут были и другие, более важные причины, раздувшие кровавую долголетнюю борьбу на жизнь или смерть. Среди горцев по временам появлялись проповедники, которые пытались то силою своего слова, то мнимыми чудесами или похвальбой соединить доселе разрозненные и враждебные племена, возжечь в них ненависть к пришельцам, т. е. русским, и разом ополчиться против врагов Магомета. Лучше других удалось это дело Шамилю, который умел подчинить себе горцев, управлять ими всевластно, посылать на верную смерть; но пророки стали появляться гораздо раньше. Таков был, например, шейх Мансур, родом чеченец, из селения Алды, занятием пастух. Чеченцы поверили его россказням, будто среди ночи явились к нему два всадника и приказали именем Божиим идти на проповедь. Разделив скудный достаток между бедными, Мансур стал пророчествовать, причем обещал награду тем, кто ему поверит, и грозил вечным срамом своим противникам. «Когда наступит время сражаться, – говорил пророк, – тогда каждый из вас получит от меня по небольшому ножу, который при каждом взмахе против христиан будет удлиняться, колоть и рубить неверных, а против магометан будет скрываться. Все жители русских селений последуют нашему закону». Жители селения Алды, по его примеру и внушению, перестали курить табак, пить бузу, начали одеваться по-турецки и составили вокруг пророка особую стражу. Однажды он сказал своим приближенным: «Сегодня я умру, но вы меня не хороните до другого дня, и ежели я в этот срок не восстану из мертвых, то тогда погребите». Прикинувшись мертвым, Мансур пролежал без движения целые сутки, потом восстал ко всеобщему удивлению. Рассказ о его смерти и воскресения быстро разнесся по чеченским аулам. Слава о его пророчествах и чудесах разошлась и за пределы Чечни: о нем прослышали кумыки, лезгины, кабардинцы. Мансур только этого и ждал. Он принял звание шейха и потребовал, чтобы все вокруг него соединились, забыли вражду, прекратили между собою грабежи, воровство и строго соблюдали закон Магомета. Всем же ополчившимся на брань Мансур посулил вечное блаженство. Бывший тогда старшим начальником на Линии генерал Потемкин, двоюродный брат князя Таврического, приказал усилить посты, а полковнику Пиери двинуться с отрядом в Алды, сделать увещание чеченцам и попытаться захватить пророка.