Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Яицкая линия

Казаки яицкие также долго стояли на страже русских земель. Нужно сказать, что в царствование императора Петра I и его наследников русское царство расширилось на той окраине, о которой у нас идет речь. Русские люди охотно садились на новые земли по рекам Белой, Лику, Сакмаре, и далее на восток за Уральские горы. Кроме добровольных поселенцев, высылались ссыльные; сюда же, как сказано раньше, бежали крепостные люди, бродяги и все, кому не жилось на Руси покойно. Многие помещики, прослышав про богатства края, стали скупать земли у башкир и татар; переселяясь сами, они переводили и своих крепостных. Среди привольных башкирских степей возникли хутора, поселки, впоследствии – села и города. За 40–60 лет край обрусел и мало чем отличался от прочих, искони русских земель. Для защиты от набегов кочевых орд, а равно и для управления краем, приступили к устройству пограничных крепостей от Самары до Татищевой и далее по рекам Сакмаре и Яику до Орской; наконец, был основан Оренбург, куда перешла вся меловая торговля с киргизами и со всеми народами Средней Азии. Оренбургская губерния была открыта в 1744 году, и первым ее губернатором назначен Неплюев, памятный тем добром, которое он сделал для яицких казаков. По его просьбе Сенат предоставил в пользу казаков все течение реки от Яицкого городка вплоть до Гурьева и этот последний с его рыбными ловлями. Тогда же были построены крепости Кулагинская и Калмыковская, а между Яицким городком и Гурьевым протянулась на 500 верст целая укрепленная Линия, состоявшая из форпостов, реданок и третей, расположенных вперемежку. Форпосты – это маленькие крепости, а реданки и трети не что иное, как малые редутцы, или укрепленные караульные домики: небольшой двор, огороженный плетнем и окопанный рвом, посередине которого стояла плетеная, вымазанная глиной изба с вышкой для помещения часового. Вот такие укрепления стояли непрерывной цепью: по правому берегу Яика от Бударинского форпоста до Гурьева, а по левому берегу от Бударинского форпоста вверх до Илецких дач, впереди Линии, откуда и ее название Передовая Линия. Дальше начинались форпосты илецких казаков, выходцев из яицких. На реданках проживало обыкновенно от 5–8 казаков, на обязанности которых лежали разъезды и наблюдение вдоль Линии. Против ворот каждой реданки или трети торчали воткнутые в землю жерди, обмотанные сеном, камышом или же паклей: это маяки. Как только часовой с вышки замечал в степи появление всадника, он поджигал маяк, и тревога распространялась по всей Линии. Главным врагом яицких казаков в ту пору были киргизы, враг, сильный, неутомимый.

Многочисленные орды киргизов вытеснили калмыков и разбили свои войлочные кибитки на всем пространстве степей от пределов Сибири до Сыр-Дарьи, моря Каспийского и Яика. Толпы этих не знавших устали наездников на своих некрасивых поджарых лошадках, в высоких малахаях, вооруженные длиннейшими пиками, осторожно прокрадывались к берегам Яика, быстро переправлялись на другую сторону, еще быстрее кидались на русские селения, угоняли скот, лошадей, арканили людей.

Их ватажки, или «батыри», жадные как степные волки, отлично знали все ходы и выходы, умели подстеречь добычу, исчезнуть с нею бесследно; погоня за ними по необозримой степи, где нет ни бугра, ни кустика, редко бывала удачной. Еще на памяти старожилов наездничал киргизский батыр по прозванию Сырым. Богатырского роста, широкий в плечах, силы необычайной, Сырым прославился своею удалью, лихими наездами. Равного ему по было в степи. Такую же он подобрал себе шайку, ставшую грозой целой дистанция от Гурьева до Калмыковской. В несколько часов исчезали русские поселки; стада перегонялись в степь, население попадало в Хиву на невольничий рынок. Сам Сырым не был вором: он никогда не брал себе добычи, а все награбленное делил между джигитами. Он только мстил русским, которых ненавидел, как истый азиат. Казаки тоже не оставались в долгу: не один уже его джигит попал на пику, но сам он был неуловим как молния. Однажды шайка Сырыма переправилась у Зеленовского форпоста, в том самом месте, которое называется Разбойной лукой. Казаки в ту пору были в отлучке, чем киргизы, как нельзя лучше, воспользовались: они ограбили форпост дочиста; не пощадили ни жен, ни детей, а затем поспешно переправились на левую сторону. Сырым, отправив добычу вперед, прилег отдохнуть, лошадей приказал стреножить.

В Зеленовском форпосте проживал казак Илья Скоробогатов, человек степенный, всеми уважаемый. Он поплатился более других: у него убили родную дочь, ранили сына и угнали любимого коня. Подобрав себе 8 казаков, самых надежных друзей, Скоробогатов пустился с ними в погоню; другими путями поскакало еще несколько таких же партий. Казаки вообще имели обыкновение преследовать мелкими партиями, с тем расчетом, что не та, так другая могла потрафить на след. На этот раз посчастливилось Скоробогатову: его казаки наскочили на спящего Сырыма. Прежде всего, они растревожили киргизских лошадей, потом набросились на джигитов: 10 человек убили; пять, в том числе и сам Сырым, очутились в плену. Теперь Скоробогатов стоял лицом к лицу со своим заклятым врагом. Другой на его месте не задумался бы с ним расправиться по казацкому обычаю: взвел бы разбойника на «мар» (холм), всадил пулю в его широкий жирный лоб, и делу конец – пусть пропадает как собака. Скоробогатов поступил не так. Видит «батыр», что дело его дрянь, или надо помирать, или идти в полон, и говорит: «И только потому сдаюсь, что не могу себя умертвить; твое счастье!» – «И правда, – ответил ему Скоробогатов, – такому батырю, как ты, стыдно сдаваться живому. Не хочешь ли прикончить с собой? Вот тебе мой пистолет: не даст осечки, не бойсь!». Промолчал Сырым, ни слова не ответил. Видно плен позорный показался ему краше смерти невольной. Он слышал кругом насмешки, укоры, но ничто его не смущало. «Я сдаюсь», – сказал он, наконец.

Скоробогатов вскипел от гнева. Хвастлив и малодушен показался ему киргизский наездник: «Ты не батыр, а негодяй и трус!». С этими словами он схватил нож, отрезал ему ухо, толкнул в шею и крикнул: «Пошел прочь, чтоб глаза мои не видали тебя! Я никогда не убивал трусов и безоружных: скройся, подлая тварь!». Таким образом, Сырым за все свои злодейства поплатился одним ухом. Затая злобу, он бросил разбойничье ремесло и перешел в Букеевскую орду, где стал мирно кочевать со своим аулом.

Смертельная вражда с киргизами не ослабевала, пока они не ослабели сами, перестали быть опасны. С ними нельзя было ни вести дружбу, ни заключить мирный уговор. Дружба с одним родом навлекала вражду прочих. Яицкие казаки почти целое столетие вели постоянную, ожесточенную борьбу с этим народом. За каждый набег они вымещали набегом же, грабеж – грабежом, и таким образом обезопасили свою землю и оградили от истребления мирные поселения по ту сторону Урала. В постоянной и тревожной борьбе казаки закалялись из поколения в поколение; деды и отцы передавали в наследие своим сыновьям и внукам, вместе с прочим имуществом, испытанное оружие, свои сноровки в бою, свои приметы – весь свой боевой опыт, добытый в частых встречах и схватках с врагом. Так вырос целый народ, сильный, крепкий духом, воинственный, способный к самозащите.

Яицкие казаки, кроме того, что обороняли свою границу, ходили в степь против кочевников, содержали разъезды по Сибирской Линии и, наконец, должны были участвовать с прочими войсками против общих врагов Отечества. Являлись они на службу обыкновенно, как кому было удобнее или выгоднее: одни выезжали с пиками и пистолетами, другие – с ятаганами и винтовками, третьи – с ружьем и саблей, словом, брали то, что сохранялось от отцов. На Линии казаки одевались совсем по-домашнему: оружие надевали сверх коротких стеганых халатов, самых пестрых и ярких; шапки носили высокие, с малиновым верхом, вроде киргизского малахая. Старые казаки славились стрельбой. В 1809 году отряд Кульнева переходил по льду в Швецию, через Ботнический залив. Глубокий снег покрывал ледяную равнину. Шведские егеря засели на берегу, за камнями, за деревьями и безнаказанно палили по нашим, увязавшим в снегу. Чтобы их оттуда выбить, нужна была пехота, а отряд-то весь состоял из конницы: гусары, донцы, уральская сотня. Кульнев выдвинул бородачей-уральцев, которые шли сзади со своими длинными винтовками и «турками». Уральцы спешились, сбросили с себя верхнюю одежду, шапки, перевязали головы платками и, благословясь, без шума, без крика, рассыпались по лесу и также засели за камни и деревья. Шведы слышат только выстрелы, да видят, как падают товарищи, по сами не знают, в кого целить. Каждый выстрел меткой уральской винтовки находил виновного. Дрогнул неприятель и очистил лес. Наши вступили в Швецию.

Саблю казаки прежде не жаловали, а больше надеялись на ружье да на пику. Смолоду они стреляли гусей, лебедей, уток, сайгаков, кабанов – все пулькой; так же они подстерегали и неприятеля, лежа на земле. Как истые сыны степей, казаки всегда славились ездой. Самую дикую лошадь уралец выезжает в 2–3 недели. Подойдет к ней впервые, погладит, ухватит за уши, даст подержать кому-нибудь, накинет седло, сядет, а там дело пойдет своим чередом. Сколько бы лошадь ни носила, сколько бы ни била – задом ли, передом, все равно, когда-нибудь да уходится. Лошади у них киргизские, некрасивые, постатейные, а на езду нет лучше: с малой передышкой такая лошадь пробегает до 100 верст. И преследовать казаки мастера. «Коли бежит неприятель, – поучают старики, – так разве в земли, уйдет; покидать его нельзя, гони его со свету долой: да не оглянется и не увидит, что ты за ним бежишь один. И бить тоже надо, покуда бежит: опамятуется, да остановится, того гляди упрется, и вся твоя работа пропала». Киргизы, еще в пору своей силы и славы, никогда не решались штурмовать те ничтожные укрепления, которые составляли Яицкую Линию. Бывали случаи, что киргизы нападали шайками, человек по сто, и какой-нибудь десяток казаков успевал отсидеться в своей реданке, лишь благодаря меткой стрельбе из винтовок. Самое большое, что успевали хищники, уничтожить маяки, прежде чем казаки успеют дать сигнал. Со временем и киргизы утратили воинский дух: они обратились в простых разбойников. Лет 60 тому назад пикетные Красноярского форпоста, в надежде, что киргизы не сунутся в половодье, вернулись втихомолку домой. Красноярцы в это время были «на севрюгах», между своим и Харкинским форпостами; но так как день случился праздничный, станичники отдыхали, расположившись артелями вдоль берега; телеги стояли поодаль, на косогоре; на шестах колыхались сети; лошади гуляли в лугах без надзора. Во многих местах дымились или уже пылали костры. Кто варил из налимов уху, кто стряпал осетринные пельмени, кто жарил севрюжину или пек в горячей золе осетров, иные, наевшись досыта, лежали, грелись на солнышке.

Вдруг раздался крик: «Ай, ай! Киргизы, киргизы!.. Лошадей наших гонят киргизы!». Рыболовы засуетились, каждый хватал, что было под рукой: ружье, весло, топор; поднялась суматоха, или как говорят казаки «ватарба». Человек около 20 киргизов подкрались перелесками к берегу, переплыли реку повыше стана и пустились ловить лошадей. Как ни ловко и проворно они все это проделали, однако штука все-таки не удалась. Лошади паслись не табуном, а «по гривам», да еще спутанные, пока киргизы колесили за ними, чтобы сбить в один табун. Казаки успели принять свои меры: одни бросились с винтовками в луга, другие сели в бударки и пустились, что было мочи, вверх по Уралу к тому месту, где киргизам надо бы переправляться. Те же, которые остались, а преимущественно старики, огородились телегами. Между тем, хищники, завидя наших с винтовками, кинулись как угорелые в реку, но тут со страху наткнулись на плывших на бударках. «Индо Яикушка застонал, как пошли наши глушить нехристей шестами да чекушами»: около десятка их пошло ко дну, остальные выкарабкались на бухарскую сторону, под защиту конных, прискакавших к месту драки. Осыпанные, в свою очередь, стрелами, казаки отчалили обратно.