Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Лабинцы и хоперцы

Оба Зеленчука, Большой и Малый, берега Белой Лабы прославились пластунством. Эту часть Линии оберегали лабинцы, сыны Украины, следовательно, братья черноморцев. Лабинская Линии, как одна из самых передовых и позже устроенных, состояла из ряда небольших укреплений, раскинутых на большом пространстве и соединенных цепью слабых постов. Многоводные реки, большие леса, заросли и болота, одним словом, все то, что облегчало нападение и затрудняло защиту, вызывали особую бдительность, чрезвычайную осторожность, тонкий расчет. Пластуны стали здесь первыми людьми. Пластуновали офицеры, простые казаки, дети; даже собаки приучались нажидать и выслеживать неприятеля. Ближайшими соседями лабинцев были хо-перцы, поселенные на верхней Кубани. По дружбе и соседству они делили с либинцами радости и горе линейной службы. Хоперцы так охохлачились, что в них даже трудно признать давний отпрыск Дона.

В конце сороковых годов Шамиль, в ту пору всесильный, прислал к закубанским горцам своего ставленника Магомет-Эмина, принявшего громкий титул шейха. Горцы ждали от него великих подвигов. По весне 1847 года стало известно, что шейх пытается прорваться за Кубань. Вдоль Линии заскакали нарочные с «цыдулками», или «летучками». Так назывались секретные распоряжения, в конвертах, припечатанных двумя перышками, сложенными накрест. Начальник Линии генерал Волков приказал запереть все станицы, укрепления и посты, прекратить полевые работы, усилить дневные разъезды, выставить залоги и высылать по ночам сильные секреты. Такие меры принимались только в крайности.

Между тем, сильная залога из 20 доброконных казаков 2-го Лабинского полка, при уряднике Солодухине, была выставлена в десяти верстах от станицы Лабинской, близ устья речки Ходзь, место глухое, прикрытое с обоих берегов Лабы густым лесом. Двое суток залога Солодухина стояла в Дубках; днем казаки сторожили свой пост спешенные, держа лошадей в поводу; ночь проводили в седле. Кроме того, по обоим берегам Ходзь зорко наблюдалась окрестная местность одиночными пикетами, которые по утрам взбирались на высокие деревья, а под вечер залегали в секрет. К вечеру третьего дня разыгралась гроза. Встревоженные птицы попрятались в гнезда, лишь ласточки сновали над рекой. Лес и окрестности сразу охватило тьмой; оглушительные удары, один за другим, потрясали воздух; сверкнула ослепительная молния, с шумом пронесся град, следом за ним хлынул дождь. Казаки искали защиты, кто под раскидистым деревом, кто под обрывом берега. В это время явился к уряднику казак Головин с донесением, что он с вершины высокого чинара высмотрел большую партию горцев, которая скрылась теперь под обрывом. Солодухин сейчас же услал одного казака к начальнику Линии, а сам отправился на указанное место и своим опытным глазом определил численность партии в 200 человек. Гроза в это время пронеслась, солнце бросало косые лучи, прощаясь с землею. В воздухе стояла тишина глубокая, невозмутимая, как бывает только после бури.

На смену дневному светилу показался молодой месяц. При мягком его свете горцы стали переправляться через Лабу, не замечая того, что старый урядник вылез из трущобы, едет по их следам, все видит, даже слышит их разговоры. А говорят они про то, что в эту же ночь еще несколько партий пройдут между Шалоховским постом и Ахмет-горским укреплением. Сейчас же был послан туда приказный Малюков с пятью казаками; в Лабинскую поскакал второй гонец. Перед светом залег такой туман, что казаки не видели голов лошадей; между тем, до их слуха долетал всплеск воды от конских копыт. Солодухин и четыре казака поползли, как змеи. Притаившись за кустами и пнями, они посчитали еще до 50 всадников с одним большим значком, из чего заключили, что тут находится сам шейх, Магомет-Эмин. Приказный Стрельников получил приказание следить за ними с четырьмя казаками. Солодухин оставался на броду до полного рассвета. Приказные Малюков и Стрельников исполнили приказание в точности: они проводили свои партии вплоть до Кубани, где шесть партий, соединившись вместе, составили одну, силою до двух тысяч. Бросились горцы на Сенгилеевку, что за Кубанью, но там, по вестям пластунов, их давно ждали и с позором прогнали.

В 1853 году, поздней осенью, русский отряд под начальством Евдокимова, погромив абадзехские аулы, медленно подвигался вверх по реке Белой. Из соседних ущелий наскакивали горцы, джигитовали перед фронтом и снова скрывались. Видимо, они старались задержать движение отряда и тем протянуть время. Были сведения, будто в горах что-то затевается, а что именно – никто, наверно, не знал. Генерал поручил Шпаковскому выбрать 20 самых опытных пластунов, проникнуть с ними в горы, выведать силу и направление партий. Отважные лабинцы забрались за Майкопское ущелье к Богорсуковским аулам. Как истые охотники, они расположились цепью; Шпаковский взобрался на утес, откуда аул и часть ущелья обозревал как на ладони. Прождали они сколько-то времени и видят, что одинокий всадник пробирается ущельем. Вот он остановился, выслал вперед собаку разнюхать по зарослям, потом уж смело выехал из ущелья и повернул к аулу. Пластуны сразу узнали старого муллу Абдул-Керима, отчаянного вожака всех партий. Он остановился в густой рощице, привязал к дереву коня, а сам вышел на опушку и стал глядеть на минарет. В ауле спали глубоким сном. На освещенном луной минарете появился человек, вытянулся во весь рост, потом взмахнул куском белого холста и подержал его над головой. Внизу ответили светом, точно вспыхнул порох. Вскоре из аула показался горец, навстречу которому пошел мулла. Они долго о чем-то говорили, показывая знаками в ту сторону, где находился русский отряд. В это время конь муллы был уже в руках пластуна Зенченки, а его верная собака плавала в крови от запущенного в нее кинжала. Пластуны Алеменьев и Бойко, пробрались за мостик, перекинутый через речку; старый Мандруйко с товарищами ползли лугом следом за горцами, вслушиваясь в их разговор. Вдруг мулла остановился, схватив горца за руку, ему послышался шорох в кустах. «Не ошибся ли ты?» – спросил у него горец. – «Нет, я слышал, что шелестели ветки. А когда проезжал Майкопским ущельем, то вдали отдавался конский топот: наши так не ездят, это наверно казаки!». Мулла свистнул свою собаку, но верное животное уже не могло явиться на зов хозяина. Простояв несколько минут на месте, мулла, видимо, успокоился и пошел дальше. Не успел он ступить на мост, как два дюжих пластуна загородили ему дорогу, мулла бросился назад – столкнулся с Мандруйкой, в которого сейчас же выстрелил. Пуля пролетела мимо. Мандруйко сбил муллу с ног, товарищи живо его связали и всунули в рот «мяч» из овечьей шерсти, «щоб вин не вопив». Другой горец тем временем исчез. Но Мандруйко не смутился. Он поглядел на речку и скоро заметил на поверхности воды пузырьки: «Дивись! Вин сховався (спрятался) у воду!», – сказал старик и побежал вниз по течению. Каково же было его удивление, когда шагов за 200 от него выбрался горец на берег и, как заяц, пустился бежать по зарослям. Мандруйко вернулся сердитый. Теперь семеро пластунов, взвалив муллу на плечи, понесли его к Шпаковскому.

Стало светать. Пластуны, разделившись на три партии, разъехались на поиск. Партия Шпаковского наткнулась на две конных арбы: хозяев забросили в глубокую балку, кони, равно как и оружие, взяты с собой, следы уничтожены. Мандруйко захватил косяк в 28 коней, а партия Рибасова подхватила двух горцев, рубивших дрова. У озера Хазырь все три партии съехались, как было условлено. В полдень густой туман растянулся непроницаемой пеленой, зачастил мелкий дождичек, а это пластунам на руку. Дорогу они знали отлично. В полумраке неслась конная партия, направляя путь к урочищу Геды, на реке Белой, где поджидал их Евдокимов. Верст за 10, не доезжая места, передовые наткнулись на отару баранов. Все пластуны съехались на совет, как быть с барантой: отослать ли ее, или лучше объехать? Порешили отогнать. По уговору, часть пластунов должна была скучить отару, остальные налететь.

Три чабана, закутанные в дырявые бурки, лежали у огонька; они, как будто, спали, но за них бодрствовали свирепые псы. Когда раздалось их ворчанье, пастухи, поднявшись на ноги, стали обходить отару, подозревая близость волка или шакала. Вдруг, бежавшие впереди собаки с визгом бросились назад, пораженные кинжалами, в то же мгновение поднялись на ноги 5 пластунов с наведенными ружьями. Пастухи окаменели. Раздался свисток урядника, по которому налетели конные пластуны. Перевязать пастухов было недолго, и через час испуганная баранта, подкидывая своими жирными курдюками, неслась вслед за козлом, которого вел на аркане передовой пластун. Пленники со связанными назад руками и перехваченными под брюхом лошадей ногами скакали впереди под наблюдением трех пластунов; по сторонам мчались боковые цепи, сзади – арьергард. Когда они явились в отряд, Евдокимов так был доволен их вестями, что приказал сейчас же выдать по «доброй чарке горилки», что всегда составляло лучшую награду пластуну, вернувшемуся из дальней или трудной разведки.

В 4 часа утра отряд Евдокимова снялся с позиции, а перед рассветом уже стоял в той самой роще, где мулла под ястребиными глазами пластунов беседовал накануне с горцем. Четыре сотни спешенных лабинцев тихо облегли аул; ракетные станки взобрались на тот самый утес, с которого Шпаковский наблюдал за свиданием; дивизион орудий, пройдя ущельем, вытянулся перед фронтом аула. В мертвой тишине орудия снялись с передков и, подняв дула, грозно смотрели на виновных, безмятежно спавших. Когда луна скрылась за высоты, отбрасывавшие на батарею тень, взлетела из рощи сигнальная ракета. В ответ сверкнул из фланговой пушки огонек, зашипели с утеса одна за другой ракеты, в ауле раздались частые выстрелы, местами взвились огненные языки: то наступил час мщения за долгие бессонные ночи, за грабежи и разорение лабинских станиц, за пленение братьев и сестер.

В особенно тревожную пору на Лабинской линии назначали в секреты мальчуганов от 13 до 17 лет, из детей офицеров и урядников, они ходили в походы и нередко зарабатывали кресты, наравне со старыми казаками, от которых получили кличку «бисовы собачата». Эти собачата ни за что, бывало, но уснут в секрете; они были вдвое бдительнее, вдвое осторожнее, чем старые пластуны; от их внимания не ускользал не только всплеск воды, но даже шорох пробужденной птички. Однажды сильный секрет с 4 ракетными станками залег возле станицы Лабинской, в нем находилось трое собачат: Потапов, Братков и Красновский; старшему из них только минуло 15 лет. Погода стояла отвратительная: мелкий осенний дождь сеял как через сито; порывистый ветер гнал черные грозные тучи, молния, ослепляя глаза, сверкала беспрерывно. Удары грома глухо повторялись в ущелье, точно раскаты отдаленной пальбы. Именно такие ночи, когда добрый хозяин не выгонит собаки, были лучшими спутниками, как русских походов, так и горских набегов.

Завернувшись в бурки и башлыки, пластуны лежали настороже, особенно тревожились собачата: им во всем мерещились горцы, хотя бы то пошевелился сосед. Вдруг, вспыхнувшая в нескольких местах молния ярко осветила реку, а вместе с тем и большую толпу горцев, которые переправлялись прямо против пластунов. Собачата чуть не вскрикнули: их отправили с приказанием, чтобы приблизились секреты. Между тем, пластуны, вынув из чехлов винтовки, поползли к обрыву на въезд брода. За оглушительным ударом грома наступила тишина. Казаки ясно слышали всплеск воды, прорезаемое грудью добрых коней, по временам храпевших. Вот уже передовые кони, бултыхая, ступают на землю по прибрежной отмели. Собачата тем временем успели вернуться, все секреты сблизились, ждут только сигнала. Выпалил сотник на всплеск, за ним почти мгновенно сверкнули выстрелы секретных, пронеслись драконами 4 боевых ракеты. Снизу раздались вопли, проклятия; грузно падали люди и кони. Когда горцы открыли пальбу, секреты, сделав свое дело, далеко уж отползли. По первым выстрелам загорелся соседний маяк, что возвещало тревогу. С угловой станичной батареи грянул пушечный выстрел: яркий брандскугель осветил заречье как раз против места переправы, туда же полетели светящиеся ядра, из станицы вынесся резерв. Пока все это происходило, секретные, вскочив на лошадей, переправились через Лабу, и во весь дух помчались к ущелью, чтобы перехватить единственный путь отступления. С превеликим трудом горцы выбрались, наконец, из воды, подобрав всех раненых. На полных рысях они уже приближались к ущелью, когда из темной его щели раздался тот же ужасный треск и зловещее шипенье ракет. Испуганные кони взвились на дыбы, причем топтали мертвых всадников. Тогда, в отчаянии, горцы опять устремляются к Лабе – навстречу им скачет резерв… Уже наступило утро, пасмурное, дождливое, а многие джигиты все еще метались, не зная, куда скрыться. Более сотни оседланных коней было согнано в станицу; казаки потеряли 15 товарищей. Собачата ни на шаг не отставали от прочих. Вскоре их зачислили на действительную службу, и грудь их украсили серебряные медали на Георгиевской ленте, с надписью «За храбрость». Если старые, седые казаки, надевая заслуженный крест, походили в ту пору на малых ребят, то какова же была радость этих мальчуганов и как гордились ими их заслуженные отцы!