Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Покончив с Чечней, Алексей Петрович принялся за Ка-барду. После целого ряда походов здесь также проведена новая Линия, от Владикавказа до верхней Кубани; укрепления располагали при входах горных рек Баксая, Чегема, Уруха, в промежутках ставили посты. Кабардинцы умоляли остановить постройку укреплений. «Просьбы бесполезны, – отвечал Ермолов, – я сказал, что укрепления будут, и они строятся». До Ермолова никто из вождей Кавказа не действовал так смело, решительно и никто не карал так сурово, как он. «За земли, которыми вы пользуетесь, – писал Алексей Петрович кабардинцам, – вы должны ответствовать и защищать их от прорыва разбойников».

Начальником всех казачьих резервов в Кабарде он назначил нижегородского драгуна штабс-капитана Якубовича. Этот неутомимый наездник, можно сказать, не сходил с коня. Со своими линейцами, не менее его отважными, на все готовыми, Якубович часто углублялся в недра гор, разрушая тем самым тайные замыслы враждебных князей.

Рассказывают, что в 1823 году, на Святую неделю, он проник с казаками к подножию Эльбруса, этого снежного великана, торчащего конусом в 6 1/2 верст высоты. Среди могильной тишины, в царстве вечных снегов, казаки Якубовича слышали звон христианских колоколов. По их догадкам, там поселились некрасовцы, бежавшие из Кабарды от нашего соседства. Глубокие снега помешали Якубовичу удостовериться в справедливости догадок. Слава о нем, как лучшем джигите, разнеслась по горам Кавказа: знатнейшие князья искали его дружбы, славили его бескорыстие, рыцарские поступки. Якубович никогда не брал выкупа за пленных женщин и детей, одну красавицу княгиню он сам оберегал, стоя по ночам у ее шатра. Муж этой княгини стал после того его вернейшим другом и часто извещал о сборе закубанцев. По одежде и вооружению Якубович ни в чем не отличался от горцев, но превосходил храбростью самых храбрейших, всегда бросался в битву первым. Одного слуха о появлении Якубовича было достаточно, чтобы удержать горцев от нападения, его посланные проходили между аулов безоружные, и никто не смел их тронуть. В Кабарде Якубович пробыл недолго, его перевели на Кубань, где дела также были плохи. Между тем, кабардинцам предстояло одно из двух: или переселиться на равнину, т. е. покориться русскому царю, или уходить к черкесам, покинув родные горы. На общем совещании соседей решено было освободить Большую Кабарду и разгромить Линию. Началось дело схватками, кончилось боями.

В полночь, на Вербное Воскресенье, партия в 60 человек появилась из-за Кубани и напала на хутора Темижбекской станицы. Сторожа успели ударить в набат, но горцы, бросившись по избам, вырезали несколько человек, а 19 забрали в полон, хутора сожгли. Раньше других напали на след хищников урядник Кавказского полка Каширин с постовой командой и урядник Кубанского полка Аверинов со станичным резервом. Соединившись, они смело пустились за Кубань; майор Пирятинский, бывший тогда за старшего в Кавказской станице, едва мог собрать 40 линейцев. Он бросился с ними сначала на хутора, но там уж все было кончено. Тогда он повернул назад, на Кубань. Тут, с вершины высокого холма, Пирятинский увидел, как небольшая горсть казаков несется во весь дух за партией горцев, не замечая того, что в двух верстах сзади от нее приближается другая партия, несравненно сильнейшая. При виде этой западни Пирятинский бросается сам за Кубань. Но его скоро заметили. Черкесы тоже не хотят выпустить из рук верную добычу: с двух сторон они бросаются на скакавших впереди линейцев. Аверинов растерялся: «Спасайся, кто может!» – крикнул он, потеряв рассудок. Резерв шарахнулся назад, по спинам загуляли черкесские шашки. Пирятинский, навстречу которому неслась теперь эта ватага, очутился в незавидном положении, но мужество и чувство долга подсказали ему, что делать: «Стой, слезай!» – скомандовал он. Не успели его казаки сплотиться, как на них налетели беглецы, впереди всех скакал окровавленный Аверинов, с криком:

«Бегите, спасайтесь, не то перерубят!». Многие поддались было страху, хотели бежать, но офицеры заступают дорогу, угрожая смертью. Кубанцы опомнились, они сплотились и перестали думать о жизни. Целый день кружились черкесы около кучки бойцов, однако ничего не могли поделать, они три раза кидались в шашки – их три раза отбили, предлагали сдаться – им не отвечали. В последней атаке шапсугский старшина Бей-султан, закованный в панцирь, один врезался в кучку казаков и взмахнул шашкой над головой майора. В это мгновение схватился с ним сотник Найденов, а казак Акимов выпалил в него из пистолета. Шапсуг только успел выскочить: его подхватили уже мертвого. Теперь черкесы смутились, тем более, что заметили приближение новых резервов. То скакал сам командир кубанцев майор Степановский. Черкесам ничего больше не оставалось, как подобру-поздорову убираться. Из 60 или 70 казаков, бывших в деле, ранено 30, убито 15, и то по вине сотника Аверинова, Пирятинский потерял только 7.

Еще более дерзкое нападение было сделано на станицу Круглотесскую, где черкесы убили 90 душ и увели в плен 350: одних лошадей угнали до 600, да скота 800 штук. Хищники не пощадили даже праха отцов, они разрывали могилы в поисках скрытых богатств. Многолюдная цветущая станица обратилась в развалины, покрытылась трупами обезображенных жертв, обломками оружия, разбитыми сундуками, дымящимся тряпьем. Население всей Линии пришло в ужас от такого погрома. Требовались меры решительные, и Ермолов послал своего начальника штаба Вельяминова. Стянув сильные резервы, Вельяминов сам выступал за Кубань, и разгромил, как ногайские, так и черкесские аулы по обоим Зелончугам, по Малому и Большому. Так называются притоки Кубани. Всю эту экспедицию вынесли на своих плечах линейцы, при поддержке конных орудий. Полторы тысячи пленных частью отправлены на казенные работы, частью розданы в станицы. Тем не менее, набеги, угон скота и лошадей не прекращались. За два дня до Покрова 1823 года Вельяминов вторично двинулся за Кубань. Отряд состоял из 3000 пехоты при 16 орудиях и 8 сотен линейцев – Кубанского, Кавказского, Волгского и Хоперского полков. Войска шли по ночам, днем скрывались в глубоких балках. Когда бывший впереди Якубович дал знать, что он переправился за Лабу и стоит под самыми аулами, Вельяминов выслал ему шесть сотен линейцев. Из трех ногайских аулов не ушел ни один человек, кроме владетельного князя Мансурова, покинувшего даже свое семейство. Вельяминов, простояв еще неделю на Лабе, поднял свой отряд, обремененный множеством пленных, огромной добычей, и повел его обратно. Черкесы по обыкновению провожали, но на этот раз довольно слабо. В полдень подул сильный встречный ветер; отряд медленно подвигался, не дорогой, а прямо целиной, между густых зарослей бурьяна. Черкесы сообразили, какой страшный вред они могут нанести. Во весь дух обскакали стороной отряд и скрылись из вида. Не более как через четверть часа пахнуло гарью, потом повалил дым, и пошла навстречу огненная стена. Поднялась тревога: обозы и артиллерия повернули назад. Но сухой бурьян разгорался все пуще и пуще: беда грозила страшная. К счастью, кто-то догадался поджечь траву сзади, где отряд расположился уже в полной безопасности. Между тем, еще не потухло пламя спереди, как сквозь него проскочил Якубович, за ним рванулось три сотни спешенных линейцев и цепь Навагинского полка. Черкесы остолбенели, когда увидели перед собой этих отчаянных людей. Раздался дружный залп, скрестились шашки, пошли в ход кинжалы, приклады, прошло не больше 10 минут предсмертной борьбы, среди удушающего смрада – и горцы, совершенно разбитые, бежали без оглядки. Случись на ту пору их больше, злую штуку могли бы сыграть!

По отъезде Вельяминова Правый фланг остался на попечении Кацырева, вождя сурового, но опытного.

А тогда опытность и храбрость заменяли силу. Река Кубань на протяжении 260 верст, от границ Черноморья до Баталпашинска, оборонялась только двумя полками: Кубанским и Кавказским, да пятью батальонами пехоты при 35 орудиях. Но это были особые «кавказские» солдаты. В шесть дней они проходили Кабарду, т. е. 300 верст, потому что иначе не поспевали бы всюду. Одевались они по-кавказски: в куртки разного покроя, лохматые черкесские шапки, пестрые рубахи и синие холщовые шаровары; навьюченные сверху донизу ранцами, сумками, метками, они, тем не менее, глядели отважно, врагам спуску не давали. Кацырев никогда не держал войска на виду, а размещал их или в ближайших селениях, или в скрытых местах лагерями; в нужную минуту он рассылал приказания собраться всем к назначенному месту. Никто никогда не знал, куда отряд будет направлен. «Веди на такое-то урочище», – говорил Кацырев проводнику, и тот вел, а проводники у него были лучшие, испытанные, потому что он золота не жалел. Войска делали переходы всегда по ночам. Поутру, на рассвете, они уже стояли перед аулом, и горе ждало виновных…

Много беглых кабардинцев, не желавших покориться русским, поселились на верхней Кубани, вошли в дружбу с черкесами и вместе составляли сильные партии, всегда готовые броситься то в Кабарду, то за Кубань. Из Кабарды они выселяли земляков; за Кубанью, как водится, громили станицы. Проходили целые годы, а беглые кабардинцы не унимались, так что стали сущим бедствием для поселений Правого фланга. Эти тревожные события вызвали еще раз генерала Вельяминова. Весною 1825 года он переправился через Кубань у Прочного окопа и на четвертый день похода разбил свой лагерь на берегах Лабы. Были сведения, что в аулах кабардинского князя Кара-Мурзина уже известно о приближении русских. Вельяминов отрядил князя Бековича-Черкасского с линейцами проверить справедливость слуха, а также подобрать баранту, покинутую горцам. Три с половиною сотни казаков переправились через Лабу, где сразу наткнулись на большой конский табун. Взятые под допрос, пастухи показали, что в аулах Кара-Мурзина, действительно, всю ночь не спали, но теперь, по всему видно, перестали тревожиться, полагая, что русский отряд еще далеко. Линейцы понеслись в карьер по отлогости горы Ахмет, пронеслись мимо бесленеевских аулов, где все спало, еще раз переправились через Лабу и очутились в узкой, точно расщепила, теснине. По одному, по два казаки поднимались все в гору, по едва приметной каменистой тропинке. Так карабкались они верст 20. С вершины последнего уступа перед ними открылся не простой аул, а целый городок, в котором находилось, по крайней мере, 200 укрепленных домов с узкими, как амбразуры, окошками. Отступать было уже поздно: сзади бесленевцы, спереди эта твердыня, где могут сейчас проснуться. Бекович знал своих закаленных сподвижников, знал, что их мужество возрастает вместе с опасностью. Он объехал ряды для того только, чтобы запретить казакам грабить, прежде чем кончится бой.

Занималась заря, тихая, прекрасная, вершины гор стали белеть. Казаки крикнули «ура!» и понеслись вихрем. Население встрепенулось, уже объятое пламенем; там и сям раздавались выстрелы, слышался треск горевших построек, клубы черного дыма поднимались к небу, омрачая румяное утро. Дадымов скакал впереди Кавказского полка и налетел на самого князя Кара-Мурзина, выскочившего из своей сакли полураздетым, с пистолетом в руках. Он выстрелил, но промахнулся. «Теперь ты мой!» – закричал Дадымов. Пуля поразила главного виновника похода в голову, он упал мертвым. Княгиня выбежала с мешком червонцев. Казаки мгновенно подхватили золото и понеслись дальше. Жена одного узденя высыпала кучу червонцев в яму, сама подожгла свой двор и сгорела вместе со всем добром. После боя во многих местах казаки находили слитки золота и серебра. Вообще, добыча была огромная. Князь Кара-Мурзин считался одним из богатейших владельцев, его всегда окружала многочисленная толпа узденей и джигитов. Казаки отогнали до 4000 голов скота и лошадей, пленные были отправлены вперед, под особым конвоем.