Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Черноморская кордонная линия

По излучинам Кубани, от воронежского редута вниз до Бугаза, почти на 300 верст длиной, Чепега поставил ряд кордонов, получивших название Черноморской Кордонной Линии. В верхние кордоны Чепега ставил от 50 до 60 казаков, при старшине, а в нижние – от 25 до 30 человек. Кордоны окапывались глубоким рвом, с бастионами, обсаженными колючим терновником; внутри ставили житье для людей и навесы для лошадей. Между кордонами в более опасных местах насыпали батареи и ставила пикеты. Батареи – это те же кордоны, только вооруженные пушками; что касается «бикетов», то они были гораздо меньше, на 8–10 защитников, и походили на круглые, точно врытые в землю корзины, окруженные небольшим ровиком. Над каждым из названных укреплений возвышались на четырех подпорках так называемая «вышка». Посредине ее камышовой крыши, подобранной кверху пучком, торчал шпиль с перекладиной. На обеих копнах перекладины качались плетеные шары, в роде коромысла с ведрами. Это вестник тревоги, «маяк», как его называли казаки. Когда сторожевой завидит с вышки неприятеля, он кричит: «Черкесы.

Бог с вами!» – «Маячь же, побоже!» – отвечали ему внизу. Шары поднимались вверх: они «маячили» тревогу, на некотором расстоянии от укрепления врывалась в землю высокая жердь, обмотанная пенькой и сеном, и известная под именем «фигуры». Если в темную ночь неприятель прорвал где-нибудь Линию, прежде всего, загорались «фигуры», проливая багровый свет по берегу. Учащенные выстрелы, топот коней, крики, рев быков, блеяние баранты – вот признаки ночной тревоги! И часто на зеленом холме, возле «фигуры», стоит покачнувшись крест: то пал в одиночном бою постовой казак. На всем длинном протяжении Кордонной Линии раскинулись плавни и болота, покрытые непроглядным лесом камыша, скрывавшим в своих трущобах дикого кабана. Воздух пахнет гнилью, мириады комаров и мошек носятся тучами, не щадя ничего живого. В таком-то краю проводили черноморцы жизнь, в труде, лишениях, вечной опаске. Пластуны в своих поисках за черкесом рыскали по плавням, где на каждом шагу натыкались на диких зверей, угрожавших страшными клыками. Бывали случаи, что храбрецы, обознавшись, стреляли друг в друга. А сколько было там потрачено удальства, хитрости, терпения – про то ведает лишь мать сыра-земля, сокрывшая их кости!

По ту сторону Кубани жили горские народы разного наименования: шапсуги, бжедухи, абазинцы, нахтухайцы и др. Все они признавали своим верховным повелителем турецкого султана, владевшего тогда Анапой. Аланскому паше было поручено наблюдать и управлять черкесскими народами. Однако горцы были послушны только тогда, когда паша принимал их сторону или же явно поощрял вражду к русским. Во всех остальных случаях они делали, что хотели. До переселения войска закубанские горцы привыкли пользоваться лугами и пашнями Кубани, даже временно здесь проживали. С прибытием русских черкесы собрали свой хлеб, забрали хозяйство и ушли без всякой вражды. Первое время соседи жили как будто в ладу. Черкесские князья частенько наезжали в Екатеринодар, где всегда находили радушную встречу. Они толковали, как бы лучше сохранить мир, «кунакались», пили, ели, после чего возвращались довольные к себе в горы. Многие князья напрашивались в русское подданство, клялись соблюдать верность, бывали даже случаи переселения целого племени, только все это продолжалось не долго. Отчасти природное хищничество, старая привычка пощипать соседа, отчасти подстрекательства турок вызывали частые набеги закубанцев, отчего жизнь в Черномории рано сложилась на военную ногу. Особые вооруженные отряды охраняли всю ночь станицы; все находившиеся в пути еще до солнечного заката собирались под защиту ближайшего кордона, пограничные поселенцы ходили не иначе, как вооруженные с головы до ног. В темные ненастные ночи, пробираясь между нашими секретами, черкесы воровали скот, уводили пленных, увечили, мучили несчастные жертвы. Бывали примеры, что, подрезав пленным жилы, бросали их в плавнях на съедение комаров, а кого уводили в горы, того ожидало мучительное рабство. Кордонная служба с каждым годом становилась все труднее и труднее: более опасные кордоны пришлось усилить до 200 защитников; во многих местах насыпали новые батареи, увеличили число пикетов. С первым светом дня сторожевой поднимался на вышку, откуда зорко глядел на Кубань. Когда же наступали сумерки, спешенные казаки расходились с постов, и украдкой залегали берег в опасных местах, по 2–3 человека вместе (это «залога»). Казаки, оставшиеся на постах, держали лошадей в седле, чтобы по первому выстрелу скакать сломя голову, куда призывает опасность. Кроме того, вдоль Линии, по прибрежным тропинкам, или «стежкам», сновали конные разъезды. Стежки прокладывались по местам скрытным, между кустарником, камышом. Разъездам делали частую смену, потому что горцы имели обыкновение подстерегать на засадах. Перекинут через стежку аркан либо лозу, пропустят мимо себя разъезд, потом гикнут и гонят на аркан, отчего всадник с лошадью падают на землю. После таких случаев казаки стали ездить гуськом на далеком расстоянии друг от друга. Последний разъезд снимал залогу, но в сильные туканы залога не снималась вовсе, разъезды ходили до полудня. Зимой, когда Кубань покрывалась льдом, и можно было ожидать нападения в больших размерах, пешие залоги заменялись усиленными разъездами.

Ни темень, ни вьюга, ни стужа – ничто не избавляло казаков от трудностей кордонной службы. На кордоне хоть бывало жилье, сходились люди, дымилась труба – можно отогреться, отвести в беседе душу. Но вот вернулся из поиска казак на свой пикет, где нет другого приюта, кроме шалаша: разведет огонек, подсядет мрачный, с тяжелой думой, с морщинами на лбу. Он голоден, устал, продрог. Хорошо еще, если подойдет кот да замурлычит, тогда морщины на лбу расправятся, вспомнит родную семью, ему станет легче, он гладит кота по шерстке…

Черноморцы умели держаться против неприятеля даже в корзинах, которые назывались «бикетами». Приказный Сура с десятью товарищами долго отбивался от скопища шапсугов, пробиравшегося на разгром Полтавского куреня. Казаки не обращали внимания на обычное приглашение горцев: «Эй, Иван, гайда за Кубань!», и меткими залпами осаживали толпу при каждом ее натиске. Они не только отбились, но спасли Полтавский курень. После того черкесы перестали нападать на пикеты, а, пускаясь в набег, оставляли небольшие партии для наблюдения, чтобы казака не могли оповестить соседние кордоны.

На первых порах своего водворения черноморцы имели право только защищаться, прогонять хищников обратно, но самим ходить в горы для наказания или возвращения своего добра строго запрещалось. Как Императрица, так и ее ближайшие преемники, императоры Павел, Александр I, желали тишины, поддержания соседской дружбы. Однако кротость и уступчивость не привели ни к чему, дерзость горцев только возрастала: азиаты повинуются лишь страху, уважают только силу. Едва было снято запрещение, связывавшее нас по рукам и ногам, началась война, война беспощадная: черноморцы мстят за каждый набег, они вносят меч и огонь в горные аулы, в неприступные лесные трущобы, казнят хищников, возвращают добычу, предают пламени их запасы и селитьбы, после чего отходят к себе за Кубань. На короткое время водворялась тишина, черноморцы отдыхали. Теперь горцы, в свою очередь, собираются в силы, переходят целыми отрядами Кубань, нападают на станицы, на кордоны, где творят то же самое: встретившись с казаками, грудь с грудью, бьются насмерть. И так – из года в год, десятки лет тревожной боевой жизни, пока черкесы не покинули Кавказ. Для усиления Линии назначались егерские полки. Соединенные дружины егерей и черноморцев много раз водил преемник Че-пеги атаман Бурсак, имя его стало грозой в горах Кавказа.

Однажды, по весне 1809 года, вышковой Новогригорьевского кордона заметил, будто в плавне что-то зашумело, о чем дал знать постовому начальнику – сотнику Пахитонову. Последний тотчас выступил на встречу черкесам и сделал уже несколько пушечных выстрелов, оповещая тем соседние станицы, но потом, переговорив с вышковым, вернулся на пост. Черкесов переправилось около 2 тысяч, а казаков и солдат считалось только сто. Несмотря на свою малочисленность, защитники так удачно отбивались картечью, что неприятель продержался не более получаса, после чего отступил, потерявши около сотни раненых и много убитых. Пахитонов со своей слабой командой пустился преследовать; сначала горцы отступали, потом, получив из-за Кубани подкрепление, дружно, как один, бросились в шашки. Пахитонов был ранен, казаки и артиллерийская прислуга перебиты. Из артиллеристов осталось только двое: одному пуля угодила в сумку с зарядами, отчего произошел взрыв, растерзавший канонира; другой лишился чувств. Лишь только артиллерия замолкла, горцы обскакали фланги и теперь уже смело врубились в ряды. Они отбили пушку, секли казаков, вязали пленных. Правда, около 2-х сотен черкесов пало на штыках и пиках, но наших уцелело всего 25 человек, успевших добежать до кордона. Пахитонов остался под стенами, команду принял штабс-капитан Фетисов. Все уцелевшие засели теперь с ружьями в самых опасных местах; они еще надеялись отстоять свое последнее убежище. Тогда черкесы перебросили в кордон кучи зажженного навоза, от которого загорелись постройки, и пожар распространился по всему кордону. При виде такой беды, Фетисов собрал свою команду и объявил следующее: «Братцы! Теперь все равно погибать – от огня ли, от неприятеля. Спасайтесь, кто куда потрафит!». Растворили калитки, бросились из кордона, но лишь трем казакам да двум солдатам удалось как-то в дыму проскочить к обрыву, откуда они бросились прямо в Кубань. Все прочие попали в неволю. Новогеоргиевский пост был разграблен и сожжен. Черкесы разнесли по горам весть о взятии кордона, с пушкой, с артиллерийскими запасами и уже мечтали разорить всю Черноморию. Чтобы посбавить у них спеси, ровно через месяц пятитысячный отряд под начальством атамана Бурсака перешел на тот берег у Александровского поста. Тут находились конные и пешие полки черноморцев при 6 орудиях, батальон егерей и гарнизонная рота. На пути к речкам Шедукке и Матте атаман сжег несколько аулов изменника Баты, много раз клявшегося в преданности России. Жители удалились в горы. Сначала черкесы вовсе не показывались, но дальше, пользуясь лесной местностью, стали появляться партиями, около 500 человек каждая. Бурсак шел вперед, пролагая путь пушечными выстрелами. Он без пощады разорял аулы и жег все протоны. Когда отряд уперся в дремучие, непроходимые леса, атаман остановился на ночлег. Горцы собрались уже в числе двух тысяч; их удерживали на должном расстоянии лишь пушечным огнем. На другой день Бурсак опять вступил в землю Баты. 18 аулов поплатились за гибель Новогригорьевского поста. Множество хуторов, пасек, запасы хлеба, сена – все было истреблено до основания. Черкесы потеряли в схватках более 600 убитых и до 800 раненых. Отряд возвращался обремененный добычей, казаки гнали стада, быков, тысячи баранов.

В том же году прибыл в Черноморию Новороссийский губернатор Дюк-де-Ришелье, известный устроитель города Одессы. Он надеялся привлечь на свою сторону горцев мирными переговорами, для чего были вызваны в Екатеринодар все знатнейшие закубанские владельцы. Генерал уговаривал их жить в дружбе с черноморцами, угощал, дарил ценные подарки, деньги, и князья на все соглашались, пока ели и пили; вернувшись же за Кубань, ничего не исполнили. Мало того, некоторые из них подобрали 3 сотни самых отчаянных головорезов, прокрались возле Петровского поста, где неподалеку засели в топких болотах ждать проезда генерала. Конечно, приманкою служил богатый выкуп за щедрого вельможу. К счастью, постовой начальник, есаул Иваненко, вовремя проведал их коварный умысел. С командой отборных казаков, с пушкой, он подошел к месту засады и после залпа бросился на «ура!», черкесы сразу побежали. Отважный сотник ринулся в погоню, причем захватил в плен четырех наездников. Все 60 казаков получили от Государя по серебряному рублю, а Иваненке дали крест. В память этого события насыпали в том месте батарею, названную по имени генерала Емануиловской.